Меня решили не представлять еще официально ко двору во время коронации. Конечно, мне было жаль, тем более что мои ровесницы дебютировали в это время, и я не могла не сознавать, что по моему развитию я заслуживала того, чтобы меня не считали уже ребенком, но я так привыкла к дисциплине, что не смела роптать даже мысленно. Одной из причин этого решения была та, что по состоянию здоровья великой княгини Екатерины Михайловны неизвестно было еще, поедет ли она в Москву или нет? Если бы нашли эту поездку для нее опасной, то мамá осталась бы при ней, и эта перемена отразилась бы также и на моей судьбе. Вообще, мы были дрессированы в безусловном повиновении. Приведу один пример. Однажды за завтраком один из наших кавалеров, зная мою страсть к верховой езде, предложил мне свою лошадь. С разрешения мамá я с радостью приняла его предложение, и Элен Штрандман стала давать мне советы, как лучше, скорее и дешевле устроить мой верховой костюм. Я была в восторге от мысли, что мне предстоит это любимое мое удовольствие, и, придя в мою комнату после завтрака, я ходила взад и вперед, обдумывая с восхищением, как привести его к скорейшему исполнению. Надо сказать, что в Ораниенбауме к нам не ездили учителя, но расписание уроков существовало: в 2 часа (мы завтракали в 1 час) я должна была заниматься английским языком. Было 10 минут третьего. Дверь отворилась. Вошла мамá. Я остановилась посреди моего шагания. Мамá спросила: «Que faites-vous?»309 Я отвечала, смущенная: «Je pense à mon amazone»310. Мамá заметила: «Vous devriez faire votre Anglais»311, – и прибавила, уходя: «Je suis surprise de vous voir vous affranchir si facilement d’une obligation imposée par le devoir»312. Я вздохнула, отогнала до поры до времени мысль об амазонке и верховой езде туда, где покоились все прочие мечты, ожидавшие свободы, а пока запертые на замок, и засела за анализ одной главы из Мильтона.

В Москву мы все-таки поехали. Для великой княгини был предоставлен от большого двора роскошный дом Самарина на Тверской313. Мамá помещалась там же, а мы обе с Goussette были приглашены Марией Сергеевной Бутурлиной в ее дом на Знаменке314. Я в первый раз была в Москве, в этом сердце России, среди всех исторических воспоминаний, столь дорогих каждому русскому сердцу. Мы ездили смотреть все достопримечательности и восхищались ими. Из моих подруг только Орловы-Давыдовы не выезжали, но я постоянно сообщалась с придворным и местным обществом, так как вся Москва приезжала к моей матери, и меня всегда звали во время визита дам с их дебютирующими дочерьми. И всегда тот же вопрос: почему я не выезжаю? Даже раз, когда я сопровождала великую княгиню Екатерину Михайловну и она представила меня Императрице Александре Федоровне, Государыня в очень ласковом обращении со мной сказала, между прочим: «Mais c’est une tyrannie de vous garder à la maison!»315 Эту tyrannie316 я не особенно чувствовала по привычке никогда не сметь ничего требовать, и вообще, настоящее почти не существовало для меня. Я жила в будущем, стремясь к нему на всех крыльях моих несбыточных мечтаний.

Въезд на коронацию был удивителен. Мне пришлось единственный раз видеть это великолепное зрелище, так как при двух последующих подобных случаях в 1883 и 1896 годах я участвовала в кортеже и потому не могла видеть общего впечатления. Длинная процессия плавно следовала вдоль Тверской улицы, и казалось, превращала ее в реку с золотыми волнами. Шествие замыкалось представителями всех азиатских и кавказских племен в их национальных костюмах, и число их и разнообразность давало внушительное понятие о величии России, соединявшей под своим скипетром столько народов. В самый день коронации мы заняли места на трибунах с 6 часов утра. Был ясный солнечный день. Впечатление той минуты, когда царственная чета вышла уже коронованная из Успенского собора, осталось для меня неизгладимым. Дневник мой и на этот раз сохраняет о нем память. Приведу опять несколько строк: «Lundl 26 Août 1856… Une décharge étourdissante de canons ainsi que la reprise du Боже Царя храни executée par tous les régiments qui se trouvaient là nous annoncent la fin du Те Deum317. En effet la famille impériale se dirige vers le palais dans le même ordre que précedemment. Au même instant l’еmpereur et l’impératrice318 la couronne en tête et le manteau impérial sur les épaules sortent de la сathédrale par une autre porte et vont faire le tour des trois соборы avant de remonter le Красное крыльцо. L’Еmpereur est pâle, il a l’air fortement ému, mais sa belle figure est pleine d’une douce majesté et on se sent attendri en le regardant. Les rayons du soleil font briller de mille feux les magnifiques diamants de la сouronne et celui du sceptre qu’il tient en main. L’Impératrice elle aussi est émue et cette émotion visible ne fait qu’ajouter au charme de sa personne, aussi digne que gracieuse. De chaque coté de L. L. M. M. se tiennent leurs assistants. Ceux de l’empereur sont ses deux frères les grands-ducs Constantin et Nicolas, ceux de l’impératrice son frère le prince Alexandre de Hesse et le duс Georges. Comment exprimer la magnificence de ce spectacle? L’enthousiasme était au comble, des hurrahs sortaient de toutes les bouches, tous les yeux se mouillaient de larmes, les hommes agitaient leurs chapeaux, les femmes leurs mouchoirs, tous les cœurs s’unissaient à cet hymne, qui ne cessait de se faire entendre, tous demandaient au Ciel de bénir cet empereur dont le règne si récent et commencé dans des circonstances si difficiles a déjà trouvé une gloire dans la cimentation de la paix. Cependant, le cortège après avoir fait le tour des cathédrales, remonte le grand escalier et entre dans les appartements du palais. Le grand acte est accompli. M-r Numers nous fait trouver bientôt notre voiture et vers trois heures nous revinmes chez nous. Nous у trouvâmes M-me Boutourline, enthousiasmée de ce qu’elle avait vu au point de demander ce que le ciel pouvait offrir de plus beau à ses élus?»319 По кончании всех праздников коронации мы уехали 16 сентября из Москвы в экстренном поезде великой княгини Екатерины Михайловны и, намереваясь провести последний осенний месяц в деревне, взяли с собой мою двоюродную сестру Лизу Куракину, которая должна была прогостить у нас это время. Мы расстались с великой княгиней в Твери, откуда собирались уехать на другое утро в наше Степановское. В тот же еще день мы встречали на станции великую княгиню Елену Павловну, уезжавшую из Москвы и направлявшуюся на всю зиму в Ниццу. Пока весь двор и принцы выходили к приготовленному для них в царских комнатах обеду, великая княгиня оставалась в своем вагоне и пригласила к себе мамá и нас трех. Она была добра и ласкова с нами донельзя, угощала конфетами, спрашивала о наших впечатлениях. Одним словом, была относительно нас, трех бесцветных девочек, той же Charmeuse320, какой являлась государственным людям и великим умам, с ней соприкасавшимся. Мы остались с ней до отхода поезда, а на следующее утро уже прыгали по кочкам, катились по косогорам, вылезали из трясин, переезжали со страхом через живые мосты, одним словом, испытывали все прелести путешествия в дормезе321 по невообразимым тверским дорогам. Приехавши наконец, мы с радостью окунулись в родную, уютную атмосферу. Мой отец ждал нас и приготовил для нас разные сюрпризы в усадьбе. Несколько дней спустя брат Борис приехал со своим товарищем князем Долгоруким. Мы ездили верхом, катались, веселились, потому что были беззаботны и веселы. Мой двоюродный брат Борис Куракин также прикатил к нам, и мы мирно и приятно окончили осень.