– Не уверен, что им можно…
– Что ты такое говоришь? Что можно? – изумился майор, не ожидая, пока Игорь подберёт нужное слово. Что он хотел сказать – можно ли этим людям доверять или помочь? Так бред ведь, если первое, то они как на ладони все последнее время и если задумали что, то совершить, так ночью у них была на то наилучшая возможность. Да и какой смысл что-либо предпринимать этой парочке с больным ребенком? Однако Игорь не дал Палычу довести мысль до конца и то, что он сказал, ошарашило майора.
– Пацан – инфицированный…
– Ты уверен?
– Сам посмотри, если не веришь.
В следующий миг ребёнок в руках Марины вдруг начал биться в чем-то сродни эпилептическому припадку. Выглядело дрянно и одновременно пугающе. Марина пыталась уберечь сына, удержать, но тот пусть и был мал и щупл, оказывал матери серьезное сопротивление, она едва справлялась. Мальчик изворачивался, пытался укусить свою мать, выломать ей руки, запрокидывал голову в неестественной позе и закатывал неестественно зрачки, сверкая белком, что выглядело ужасно.
– Чего стоишь, осел? – Марина вызверилась на застывшего в нерешительности супруга. – Помоги мне, я его не удержу!
– Да, секундочку, Мариш…
Сёма, совершенно перепуганный, бросился супруге на помощь, схватил сына за руки выше локтя. Крепко так схватил, сил у него, как у автослесаря, было немало. Мальчик ещё несколько секунд отчаянно сопротивлялся и боролся, но потом видимо выбился из сил окончательно и обессилено повис на матери, будто бы без сознания. Марина вновь принялась раскачивать его, как малое дитя. Ее губы шевелились – все равно, что колыбельную пела, но звуков Марина не издавала. Сёма стоял рядом, схватившись руками за голову.
Палыч не отводил от них пристальный взгляд. Может все не так плохо, как кажется теперь, и им ещё удастся помочь этим людям? Хоть чем-то помочь, хоть как-то. Он стоял в нерешительности, не понимая, что предпринять теперь.
– Игорь прав, он инфицирован, Юра, – слова принадлежали Алексею. – Нам ему не помочь, и лезть туда не оправдано опасно, Марина и Сема тоже могут быть заражены.
– Но они ведь дали нам рацию… – прошептал Палыч. – Негоже их вот так бросать, да и когда он успел заразиться, он ведь с нами все это время был.
Умом он понимал, что мальчик совершенно точно инфицирован, зараза сидит у него внутри. Однако Палыч ничего не смог сделать с вспыхнувшим внутри жгучим желанием помочь молодой семье. Майор медленно зашагал к Сёме, Марине и их сыну, не обращая внимание на оклик Игоря и тяжелы вздох Алексея. Он был обязан понять, что сделал все от него зависящее. Иначе все это, все то, что происходит сейчас вокруг, теряет всяческий смысл и человечность.
***
– Мы выберемся, сынок. Мама рядом, мама любит тебя и все у нас будет хорошо, я обещаю… – тихо шептала Марина, повторяя одни и те же слова из раза в раз, как хорошо заученную мантру. Со стороны выглядело так, будто она поет своему ребенку колыбельную, как и подметил майор.
Она усиленно раскачивалась, крепко держа на руках своего уже взрослого сына. По крайней мере, достаточно взрослого, чтобы не раскачивать его вот так, как младенца. Да, ей было тяжело, и у неё давно болела спина, а руки попросту отваливались от нагрузки, мышцы налились кислотой и забились, став каменными, как после тяжелой тренировки в зале. Все же сын весил больше тридцати килограмм, когда как сама Марина весила около пятидесяти и всегда считала себя хрупкой и слабой женщиной, неприспособленной к физическому труду. Да так оно и было на самом деле в той, в прошлой жизни – где она, а где эти самые физические нагрузки? В школе она не ходила на физкультуру из-за своей чрезмерной худобы, а уже во взрослой жизни до чертовой эпидемии, Марина не привыкла держать что-либо тяжелее машинки для маникюра. Но где этот небольшой приборчик, а где такой большой и такой взрослый – ее сын. Однако когда в голове появлялось хотя бы малейшая мысль – сдаться, Марина тут же отбрасывала ее и напоминала себе, что держит на руках свое дите. Она – мать и если не она, то ее сыну никто не поможет. Марина знала, что ее сын ждет ее помощи.
Поэтому она будет качать его дальше, качать ровно столько, сколько нужно, и пусть не разогнётся спина, пусть отвалятся руки. Все это неважно совсем и не имеет никакого значения, потому что Марина искренне думала и верила, что таким образом она проявляет свою материнскую заботу и любовь, а от раскачиваний мальчику становится легче. Чтобы сын почувствовал себя лучше – это все, чего хотела женщина сейчас и она бы без раздумий отдала за такой шанс все, что у неё есть. Даже всю себя без остатка.
– …мы выберемся, сынок. Мама рядом, мама любит тебя и все у нас будет хорошо… – твердила она, когда тело мальчика свела очередная жуткая конвульсия.
Тело ребенка снова изогнулось и ей пришлось удерживать сына руками, крепко обхватив, сцепив руки в замок, чтобы не дай бог неладное не почуяли мент и те, кто вместе с ним на другом краю крыши. Они все время смотрели на неё волчьими глазами. Смотрели на ее сына… как будто знали, что у сына начнутся эти жуткие приступы, как будто ждали их, чтобы расправиться с мальчиком. Они хотели крови и только искали повод, Марина чувствовала это слишком отчетливо. Как мать, она ощущала угрозу жизни своего дитя. Эти люди хотели забрать жизнь и не остановятся ни перед чем…
За прошедшую ночь приступы случились уже множество раз и Марина не нашла ничего лучше, чем порвать пакет из гипермаркета и перевязать сыну запястья и голени. Дико? Но зато это сработало достаточно эффективно, ограничив сына в движении. А как ещё, если она была не состоянии удержать ребёнка и он бился о крышу локтями, коленями и… ГОЛОВОЙ. На лбу его уже растеклась огромная гематома, которая налилась темно-синим и пугала одним только внешним видом. Конечно, она могла отдать ребенка Семену, он бы наверняка его удержал, но ее муж был явно не в себе и говорил откровенный бред, несколько раз предложив обратиться за помощью к этим людям на другой стороне крыши.
– У нас все хорошо, сынок, да? Вот так, тихонько, спокойненько, мой мальчик. Не бойся этих людей, мама защитит тебя, никто тебя не тронет, а ты выздоровеешь и все будет снова как прежде.
Сын продолжал судорожно дёргаться, извиваясь в материнских руках ушлой змеей. Удерживать его становилось все сложнее, даже не смотря на связанные конечности. Она держала настолько крепко, что впилась пальцами с маникюром в кожу мальчика. Это был первый раз за всю ее жизнь, когда она пожалела, что ее ногти хорошенько не подстрижены, что у неё хороший и аккуратный маникюр – а за этим она следила со всей тщательностью, поскольку всегда считала, что показывает «товар лицом». Но сейчас из-за длинных ногтей на коже сына оставались лиловые кровоподтёки, из-за чего материнское сердце обливалось кровью, а на глаза наворачивались слёзы.
Марина чувствовала, как от ребёнка исходит жуткий жар. Такой, в каком не было ничего общего с температурой при простуде или гриппе. Ее сын горел, напоминая поверхность раскалённой сковороды. Кинь на его кожу кусочек сливочного масло и она заскворчит… Сама Марина вся взмокла и то и дело вытирала струящийся по лбу пот тыльной стороной ладони.
Все это время рядом с Мариной стоял Семён, совершенно потухший и потерянный, вот-вот готовый окончательно сдастся. Она осознавала, что ее супруг беспокоится о ребёнке, переживает всем своим большим сердцем, но знала Марина и другое – это из-за Семена они встретились с ЭТИМИ ужасными людьми. И на глазах Семена все это время были как шоры надеты, он не хотел ничего понимать и не видел в этих людях никакой угрозы для их семьи. Он верил менту и его прихвостням и делал все то, что ему говорят, делал охотно и послушно. Но разве не из-за этого мента они полезли на крышу и потеряли столь драгоценное время. Если бы не ночевка здесь, совершенно ненужная, так Марина бы давно добралась до ближайшей городской больницы и там бы их сыну непременно помогли, не могли не помочь. Доктора бы откачали ее ребенка, назначили бы ему лечение. Но ведь в любой терапии важнее всего время – не упустить момент, когда больному еще можно помочь. Неужто Сема это не понимал! Видимо нет, раз из раза в раз продолжал твердить, что за помощью надо обратиться не к врачам, а к Палычу! За все это Марина испытывала к Семену злость и не подпускала к ребёнку и к себе. Пусть прочувствует, пусть разделит с ней материнскую боль. Он же отец, в конце то концов, почему она должна тянуть эту ношу только на своем горбу!
