Как кажется, из этой традиции опосредованно исходит и «Птица Гамаюн» Любови Столицы (1910). Правда, рай здесь сужается до личного комфортного пространства, в котором можно с упоением предаваться счастью любви, причем откровенно лесбийской. Анатомия у этой «птахи-девушки» вполне васнецовская («А лицом и грудью – дева…»), окрас же – бальмонтовский («Голубое – в перьях – чрево…»). Ну а пение «голубой Гамаюн» настолько обольстительно, причем не только для лирической героини стихотворения, но и для представителей мужского пола («Зазывали всех, кто юн, – Королевичей – В рай наш девичий…»), что невольно напрашивается сравнение с Сиреной, на худой конец – с Сирином:
В рай мой, розовый от света И от яблонного цвета, Прилетала раз она И, пока текла весна, Пела, милая, Синекрылая… Голубое – в перьях – чрево, А лицом и грудью – дева, Мягче нет ее хвоста, Нет улыбчивее рта, Гуще – волоса, Слаще – голоса… От него – играли грозы, И лазоревые розы Зацветали по тропам, И любилось голубям, И плясала я, Лада шалая! А когда брала усталость, К ней, лукавая, я кралась И, поймав в тени куста, Целовала вдруг уста Еле рдяные, Пеньем пьяные. Ах, как мы с тобой смеялись, Как мы в зелени качались, Голубая Гамаюн! Зазывали всех, кто юн, — Королевичей — В рай наш девичий… Птаха-девушка, ты пела, Улыбая лик свой белый, Сладкой капая слюной, Обнимаючись со мной… Как любила я Открыто на древнерусскую книжность ориентируется И. Н. Голенищев-Кутузов в эмигрантском стихотворении «Памяти Е. В. Аничкова» (1937), посвященном знатоку фольклора и язычества. Правда, Сирин с Алконостом манят не на Макарийские острова, не в светлую даль будущего; они поют о мире ушедшем и из мира ушедшего, погребенного «под слоем мертвой пыли», оживляя и воскрешая его: Вот книги старые под слоем мертвой пыли. Не славит их народная молва. Сперва не поняли, а после позабыли Их мудрые и вещие слова. Через столетия звучит их голос снова, И прошлого приподнялся покров. Иносказания тончайшая основа Цветами заткана земных лугов. Там пенье Сирина и песни Алконоста, Там хоровод идей и дум былых, Там мертвецы вселенского погоста Являются, как встарь, среди живых. Из старых книг, из тайников былого Ты новое откроешь миру слово 467. *** Приведем еще ряд примеров освоения народной традиции в русской поэзии XX века, ограничившись минимальными к ним пояснениями. На ту же традицию, что и Бальмонт, ориентируется близкий по поэтике и мировосприятию к символистам мистик и визионер Даниил Андреев, для которого Сирин, Алконост, Гамаюн – благие существа духовного мира, населяющие и оберегающие «Небесную Россию» и «Небесный Кремль». Те же, кто были гениями и вестниками на Земле, продолжают после искуплений, просветлений и трансформ свое творчество здесь, в затомисах. Возрастает блаженство самих гамаюнов и сиринов, когда они видят те эпопеи, которые творят там великие души, прошедшие в последний раз по земле в обликах Державина и Пушкина, Лермонтова и Гоголя, Толстого и Достоевского, Рублева и Сурикова, Глинки и Мусоргского, Казакова и Баженова. Светящиеся волны невообразимых звучаний взмывают местами как бы из сердца небесных гор: они водворяют душу в состояние такой духовной отрады, от какого разорвалось бы земное сердце, и, поднимаясь и меняясь, подобно славословящим облакам, опускаются в любви и тишайшей радости, — пишет он в «Розе Мира»468. В космогонии Даниила Андреева райские птицы являются инвариантами Ангелов, Архангелов и Начал христианской ангелологии: Сакуала Ангелов Высшего Круга венчается миром Начал, творящих материальность затомисов, и Архангелами – теми самыми, кем становятся после трансформы сирины, алконосты и гамаюны Рая, Эдема, Монсальвата, Жюнфлейи и Святой России – всех затомисов христианских метакультур. Они творят материальность миров «Высокого долженствования»469. Некоторая, мягко говоря, нетрадиционность подобного построения ангельской иерархии, первой ступенью которой оказываются райские птицы, заставляет Даниила Андреева сделать оговорку: Знаю, что излагаемое совершенство не совпадает с традициями христианской ангелологии, несмотря на общность названий. Мне жаль, что это так. Но я пишу не от себя и не могу вносить изменений до тех пор, пока на это не укажет единственный Голос, которому я доверяю полностью470. Однако в контексте интересующей нас темы особенно важным кажется то, что духовидец Даниил Андреев указывает не мистические источники своего вдохновения («единственный Голос»), а вполне реальные – народные легенды, позволившие увидеть в райских птицах «будущих ангелов»: В затомисах, кроме синклитов, обитают еще и другие существа: будущие ангелы. Это чудеснейшие творения Божии, и если мы вспомним сиринов и алконостов наших легенд, мы приблизимся к представлению о тех, чье присутствие украшает жизнь в затомисах Византии и России: к представлению о существах, предопределенных стать потом «солнечными архангелами». В других затомисах обитают иные существа, не менее прекрасные471. В русле своей космогонии и под влиянием устных и книжных источников Даниил Андреев вводит образы райских птиц в «поэтический ансамбль» «Русские боги», в главу первую «Святые камни» (раздел II. «У стен Кремля»): Великих дедов возблагодарим, Помянем миром души славных зодчих: Они вложили в свой Последний Рим Всю чистоту и свет преданий отчих. Но мы ли свет грядущий предварим? Он загорится в новых средоточьях, И станет тусклым в радуге его Вот это каменное естество. Всепонимающ, ласков, ясен, мирен, Блаженный город вознесется тут Без крепостей, застенков и кумирен, И новым цветом камни прорастут. И Алконост, и Гамаюн, и Сирин — Все духи рая дивно запоют, И сквозь реченья новой литургии Услышит каждый хоры их благие. Кто смеет лгать, что Кремль наш завершен Зубцами башен, сырью глыб острожных? Здесь каждый купол – золотой бутон Цветов немыслимых и невозможных. Здесь тайный луч от древности зажжен — Теперь, как меч, он дремлет в тяжких ножнах, Еще сердец ничьих не озаря: Он часа ждет – он ждет богатыря. Сновидец! Кремль! О, нет: не в шумном бое, Не в шквалах войн и всенародных смут Последний смысл, загаданный тобою, И твой далекий, милосердный суд. Я вижу – там, за дымкой вековою — Как озаренный изнутри сосуд, Насквозь просвеченный духовной славой, Святынь грядущих пояс златоглавый. Не может разум в плотные слова Завеществить твой замысел всемирный, Но кровь поет, кружится голова, Когда чуть слышный голос твой стихирный Из недр безмолвия едва-едва Течет к душе благоговейно-мирной. Твой крест тяжел, святая мысль горька — Чем озаришь грядущие века? Улыбкой камня, скорбною и вещей, В урочный час ты отвечаешь мне, Когда от битв весь прах земной трепещет И дух народа мечется в огне. Взор Ангела над тихим камнем блещет, Небесный Кремль ты видишь в чутком сне… Кого ты обнял на восходе жизни — Не усомнится в Боге и в отчизне 472. вернутьсяСтолица Л. Голос Незримого: В 2 т. / Сост., подгот. текста и прим. Л. Я. Дворниковой и В. А. Резвого; послесл. Л. Я. Дворниковой. М.: Водолей, 2013. С. 101–102. вернутьсяГоленищев-Кутузов И. Н. «Благодарю, за всё благодарю»: Собрание стихотворений / Сост., подгот. текста, прим. И. В. Голенищевой-Кутузовой. Томск; М.: Водолей Publishers, 2004. С. 162. вернутьсяАндреев Д. Л. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 2: Роза Мира / Сост., подгот. текста А. Л. Андреевой; под ред. Б. Н. Романова. М.: Редакция журнала «Урания», 1997. С. 136. вернутьсяАндреев Д. Л. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 1: Русские боги: Поэтический ансамбль / Сост., вступит. статья, подгот. текстов и прим. А. А. Андреевой; послесловие Б. Н. Романова. М.: Московский рабочий; Фирма Алеся, 1993. С. 35–36 (Гл. первая. II. У стен Кремля. 1941–1950). |
