2 сентября 1839

Гуанчжоу

Вчера меня вновь пригласили на встречу с Чжун Лоу-сы в печатне Комптона.

День был погожий, и мы уселись во дворе под вишней. После короткого обмена любезностями опять заговорили о британской агрессии против Китая. Нынче Чжун Лоу-сы был чуть откровеннее и дал понять, что знаком с гуляющими слухами.

Потом, откашлявшись, он сказал, очень мягко, словно подчеркивая сложность и деликатность затронутой темы:

– Вы, А-Нил, родом из Бан-гала, верно?

– Хай, Лоу-сы.

– Мы наслышаны, что в Бан-гала под британским правлением люди несчастны. Говорят, зреет восстание против инглизи. Так ли это?

Я помолчал, собираясь с мыслями.

– Простого ответа на ваш вопрос, Лоу-сы, не имеется. Да, в Бенгалии под иноземным правлением многие несчастны. Но в то же время немало тех, кто, сотрудничая с британцами, разбогател и ляжет костьми, чтобы они удержались у власти. Есть и такие, кто всей душой с ними, ибо они принесли мир и покой. Люди помнят бедлам былых времен и не желают его возврата.

Чжун Лоу-сы сложил руки на коленях и чуть подался вперед, сверля меня взглядом.

– А что насчет вас, А-Нил? Как вы относитесь к инглизи?

Вопрос застал меня врасплох.

– Что вам сказать? Мой отец был среди тех, кто поддерживал Ост-Индскую компанию, и я вырос под властью англичан. Но в конечном счете моя семья лишилась всего. Мне пришлось покинуть родину и искать средства к существованию на чужбине. Наверное, можно сказать, что для меня и моих близких британское правление – напасть, которую мы сами же и сотворили.

Комптон и старец слушали внимательно и переглянулись, когда я смолк. Потом заговорил печатник, словно излагая нечто, загодя приготовленное:

– Чжун Лоу-сы просит передать, что он помнит и весьма ценит помощь, оказанную вами в прошлом. Во время давешнего конфликта с чужеземными купцами вы снабдили нас полезными сведениями и дельным советом. Как вы знаете, ныне мой учитель руководит бюро переводов и сбора информации; он считает, что можно еще немало от вас почерпнуть. – Комптон помолчал, давая мне усвоить им сказанное. – Чжун Лоу-сы интересуется, не желаете ли вы работать с нами. В ближайшие месяцы нам понадобится человек, владеющий индийскими языками. Разумеется, вам положат жалованье, но какое-то время вам придется жить здесь, в Гуанчжоу. Кроме того, на этот срок вы обязуетесь прекратить все сношения с Индией и чужеземцами. Что скажете?

Слова “я опешил” не выразят и десятой доли моего ошеломления: я вдруг понял, что мне предстоит выбор одной из сторон, что всегда было чуждо моей натуре. Я извечно гордился своей обособленностью – свойством, как сказал Панини[28], необходимым тому, кто изучает лингвистику. Оттого-то мне сразу полюбился Комптон, ибо я распознал в нем родственную душу, которую слова и явления увлекали лишь одним своим существованием. Однако сейчас от меня ждали присяги на верность не одному другу, но многочисленному народу, целой стране, с которой меня почти ничто не связывало.

В ту минуту перед глазами промелькнула вся моя жизнь. Вспомнились мистер Бизли, учитель английского, наставлявший меня в чтении, и мое восторженное наслаждение книгами Даниеля Дефо и Джонатана Свифта, и долгие часы, в которые я заучивал наизусть отрывки из Шекспира. Однако в памяти всплыла и та ночь, когда в тюрьме Алипор я пытался говорить по-английски с дежурным надзирателем, уделявшим моим словам внимания не больше, чем карканью вороны. А на что я рассчитывал? Глупо надеяться, что владение языком и пара-другая прочитанных книг – ключ к взаимопониманию между людьми. Мысли, книги, слова скорее усиливают разобщенность, ибо они истребляют твои прежние интуитивные привязанности. И потом, кому я должен быть верен? Уж только не бенгальским заминдарам, не шевельнувшим и пальцем, чтобы избавить меня от тюрьмы. И не своей касте, которая теперь во мне видит парию, падшего и опороченного. Может, отцу, чье распутство обеспечило мою погибель? Или британцам, которые, узнав, что я еще жив, загнали бы меня на край света?

А на другой стороне – Комптон и Чжун Лоу-сы с их просьбой поделиться единственным, что воистину принадлежит только мне, – знанием мира. Годами я забивал себе голову бесполезными сведениями, коим почти нигде не найти применения, и вдруг удача – такое место нашлось. Так сложилось, что я стал кладезем знаний, которые могут пригодиться моим собеседникам.

В результате чашу весов перевесили не преданность, каста или дружба, но мысль, что никчемность вроде меня и впрямь может быть полезной.

Я молчал так долго, что Комптон спросил:

– А-Нил, ней цзоу мх цзоу аа? Так вы согласны или нет? Или вам нужно время подумать?

Я отставил чашку и покачал головой:

– Нет, раздумывать не о чем. Я охотно принимаю предложение и буду рад остаться в Гуанчжоу. В иных местах я не требуюсь.

– Дим саай? – улыбнулся Комптон. – Значит, решено?

– Цзау хай ло. Да, решено.

Костюм, выбранный мистером Дафти для бала-маскарада, был прост: пара простыней, схваченных булавками и заколками.

– Тога, мой друг! Лучшая придумка римлян. В ином наряде танцы станут кошмаром.

Одеяние и крепеж были приготовлены в гардеробной. Следуя указаниям лоцмана, Захарий разоблачился до исподнего и завернулся в простыни.

– Теперь вон тот край слегка засупоньте и присобачьте туда булавку… Во, в самый раз! Шабаш! Красота!

Чтобы все надлежаще засупонить и присобачить, ушел битый час. В столовую, где их ждал аперитив, Захарий и мистер Дафти вошли в одинаковых нарядах, с которыми слегка не сочетались носки на подвязках и начищенные башмаки.

За обедом к ним присоединилась миссис Дафти, одетая троянской Еленой: ниспадающий белый балахон и диадема в блестках. Захарий сделал комплимент ее костюму, и она смущенно зарделась:

– Ой, что вы, меня затмят другие дамы. Говорят, миссис Бернэм предстанет Марией-Антуанеттой!

Мистер Дафти подмигнул Захарию:

– Я думаю, там в одном только корсете толы[29] две чистого золота!

Отобедав, они вышли на улицу и сели в нанятый лоцманом экипаж, который доставил их в район Чоуринги к ратуше на Эспланад-роу, месту проведения бала.

Одно из самых величественных в Калькутте, здание впечатляло массивными колоннами и парадной лестницей. Когда наши пассажиры высадились из экипажа, сквозь распахнутые двери ратуши, числом четыре, уже лилась музыка. Следуя в потоке гостей, Дафти шепотом знакомил Захария со знаменитостями:

– Вон генерал-губернатор, рядом с ним командующий сэр Хью Гоф, а вон там лорд Джоселин, который ходит на задних лапках перед мисс Эмили Иден[30], сестрой губернатора.

Актовый зал ратуши приготовили к балу: ярко горели газовые лампы, под потолком висели гирлянды из цветных лент. Вдоль одной стены были устроены занавешенные закутки с креслами и кушетками, где притомившиеся танцоры могли бы перевести дух. В дальнем конце зала расположился оркестр шотландского полка – музыканты в килтах и со спорранами[31].

Остановившись в дверях, Дафти обвел рукой сверкающий зал с кружащимися парами:

– Любуйтесь, Рейд, такой чакмак увидишь нечасто!

Захарий согласился, что зрелище и впрямь впечатляло. Не успел он толком оглядеться, как миссис Дафти подхватила его под руку:

– Идемте, я представлю вас барышням.

– Но я собирался ангажировать вас на первый танец.

Звонко рассмеявшись, миссис Дафти отвергла приглашение:

– Свой долг кавалера исполните позже. Дамы в жизни не простят, если мы вас монополизируем.

После двух-трех знакомств Захарий понял, что многие дамы читали о нем в “Калькуттской газете” и горят желанием узнать о его приключениях побольше. Изобилие партнерш, пунш, музыка и танцы сулили веселье напропалую.