– Наверное, биби-джи, вы знаете, что иностранный анклав Кантона состоит из тринадцати факторий, которые там называют “хонами”. Поселение это больше похоже на огромный караван-сарай. В каждой фактории есть разные апартаменты, которые купцы снимают исходя из имеющихся средств. Бахрам со своим персоналом всегда проживал в фактории Фунтай. Вот там-то я его и видел последний раз.

– Как он выглядел?

Задиг помолчал и, откашлявшись, заговорил как человек, которому нелегко сообщать дурные вести.

– Может, не стоило бы об этом рассказывать, но Бахрам-бхай был чрезвычайно подавлен. Знаете, он выглядел совсем больным. Я поговорил с его секретарем, и тот сказал, что хозяин почти не выходит из дому, но целыми днями сидит у окна и смотрит на майдан.

Ширин накрыло волной горечи.

– Просто не верится, – сказала она, перебирая пальцами край сари. – Он всегда был такой непоседа.

– Неудивительно, что заботы его сокрушили. Ему грозила потеря огромных денег, и он очень переживал из-за долгов. – Задиг покашлял в кулак. – Вы же знаете, биби-джи, для него не было ничего важнее семьи, его религии. Вернее, его второй религии.

Ширин просунула руку под накидку и отерла слезы.

– Да, знаю.

– Ничего странного, что все это сказалось на его здоровье. Бахрам заметно ослабел, но я не поверил своим ушам, узнав, что он упал с палубы. Человек с таким-то мореходным опытом! И вот что самое печальное: проживи он чуть дольше, узнал бы, что потери его будут возмещены.

Ширин насторожилась.

– То есть обещают компенсацию?

– Да, – кивнул Задиг. – Иноземные купцы учредили фонд, чтобы оказать давление на британское правительство и заставить его предпринять действия против китайцев. Все торговцы сдали по доллару за каждый конфискованный ящик с опием. Набралась внушительная сумма, которую переслали мистеру Уильяму Джардину в Лондон. Некогда самое влиятельное лицо в торговле с Китаем, он распорядился деньгами по-умному: подмазал многих членов парламента и уйму газетчиков. Свет такого еще не видел – предприниматели подкупают правительство! Столько было произнесено речей и опубликовано статей, что теперь всякий англичанин убежден: комиссар Линь – чудовище. Ходят слухи, что британское правительство, вняв совету Джардина, готовит экспедиционный корпус к отправке в Китай. Захват опия сочтен достаточным поводом для объявления войны и, стало быть, требования репараций. – Задиг подался вперед: – Уверьтесь, биби-джи: когда придет пора делить деньги, о доле Бахрам-бхая не забудут.

– В том-то и беда, что представлять наши интересы некому, – сглотнув рыдание, сказала Ширин. – Братья и зятья заняты собственными делами, им недосуг совершить годовую поездку в Китай. Нет сына, нет наследника, который заменил бы моего мужа, и в том отчасти виноват сам Бахрам.

– Что вы имеете в виду, биби-джи?

Ширин была так удручена, а сочувствие Задига так согревало, что неожиданно для самой себя она заговорила на тему, никогда и ни с кем не обсуждаемую.

– Наверное, вам это неведомо, Задиг-бей, но муж мой страдал изъяном, не позволявшим зачать сына. О том сказал садху, многих излечивший от подобной напасти. Он предложил исцелить и Бахрама, но тот лишь посмеялся. Ах, отнесись он к этому серьезнее, сейчас, возможно, все было бы иначе.

Задиг слушал внимательно, потом, задумавшись, надолго замолчал и вдруг сказал по-английски:

– Позвольте вопрос, биби-джи?

Ширин взглянула удивленно, но часовщик ее остерег, кивнув на служанку.

– Можно кое о чем вас спросить?

– Да, спрашивайте.

– Скажите, вы когда-нибудь выходите из дома?

Вопрос поверг Ширин в недоумение.

– Почему вас это интересует?

– Спрошу иначе: можем ли мы поговорить наедине, чтобы нас не слышали ваши родные и слуги?

Ширин сообразила быстро.

– В четверг годовщина смерти миссис О’Брайен, моей наставницы в английском. Я приду в церковь Богоматери Славы, чтобы поставить заупокойную свечу.

– Католическая церковь в районе Мазагон?

– Да.

– В котором часу?

В коридоре послышались шаги брата, и Ширин прошептала:

– В одиннадцать утра.

Задиг кивнул и тоже ответил шепотом:

– Я буду там.

Сквозь слезы Кесри смотрел вслед удалявшейся повозке, и ему казалось, что в пыли, поднятой ее колесами, похоронены все его надежды.

Из речи хавильдара он не упустил ни слова: вопросы касты и веры его волновали мало, а вот рассказ об оружии и тактике боя вновь всколыхнул мечты о солдатской службе, только теперь хотелось стать уже не просто вооруженным бойцом, но сипаем в батальоне под началом Бхиро Сингха. Конечно, устаревшие способы войны никуда не годились, новые гораздо привлекательнее. Истинное военное искусство в том и состоит, чтобы приспособиться к обстановке, перехитрить врага и победить, да еще всем этим заработать деньги.

Невероятно, что Бхим упустил такую возможность. Кесри отвел брата в сторонку и спросил:

– Батаво, почему ты отказал хавильдару? Боишься отца?

– Нет, – помотал головой Бхим. – Я Бхиро Сингха боюсь. Уж лучше поехать к дьяволу, чем к нему.

– Ты что? Не понимаешь всей выгоды его условий?

Брат лишь пожал плечами и ковырнул ногой землю.

– Эх, будь я на твоем месте… – Кесри горестно вздохнул.

– И что бы ты сделал? Поехал с Бхиро Сингхом?

Кесри кивнул, смаргивая подступавшие слезы.

– Я бы минуты лишней не потратил и уехал с ним прямо сейчас…

Если прежде желание распрощаться с домом саднило тупой болью, то теперь жгло огнем. Жар этот створожил плотный завтрак, и Кесри вырвало на глазах у всей семьи.

Сия неприятность хотя бы дала повод уединиться. Весь день Кесри провел в постели и заснул рано. Утром предстояла поездка на ярмарку, но он боялся не выдержать зрелища, в котором брата благословляют на службу в Дели, и, сказавшись больным, остался дома.

После отъезда домашних Кесри наведался в амбар, где отец хранил опий, и, отщипнув чешуйку, отправил ее в рот. Вскоре он уснул и потом даже не шевельнулся, сквозь сон услышав, что родные вернулись домой. Уже наступил вечер, никто его не потревожил, и он опять уплыл в дрему.

Глубокой ночью его разбудил шепот над ухом:

– Утхелу, бхайя, просыпайся, брат! Идем!

Все еще очумелый от опия, Кесри, держась за брата, прошел по спящему дому и выбрался к чарпае под манговым деревом.

– Поторопись, Кесри-бхайя, – зашептал Бхим. – Тебя ждет Бхиро Сингх-джи.

– Ка кахрелба? Чего ты несешь? – Кесри протер глаза.

– Все так. На ярмарке я переговорил с хавильдаром – мол, ты хочешь служить в его армии, но бабу-джи против и не даст своего согласия. Что мне до воли вашего отца, сказал Бхиро Сингх, он мне не родич, плевать я хотел на его взгляды. Калькутта далеко, там ему парня не достать.

Сна как не бывало.

– А ты что? – спросил Кесри.

– Я сказал, что без отцовского позволенья тебе не найти денег на снаряжение и коня. Конь не нужен, ответил хавильдар, в Калькутту поплывем на корабле. Что до прочего, он даст тебе взаймы, долг вернешь потом.

– Что еще?

– Если парень решил твердо, сказал он, пусть с рассветом приходит к причалу, там стоит наше судно, мы будем его ждать. Дер на хой, не опоздай.

– Правда? – воскликнул Кесри. – Не путаешь?

– Нет, не путаю. Уже светает. Не теряй времени, тогда поспеешь.

Несмотря на жгучее желание уехать, Кесри не хотел подставить брата под гнев отца. Но Бхим заверил, что все будет хорошо и без всяких последствий, ибо отец никогда не догадается о его участии в этой затее. Может, он, Бхим, еще окажется в выигрыше и теперь его оставят дома, что совсем даже неплохо. Да и Кесри наверняка простят, как только он начнет присылать деньги.

Кесри и не подозревал, что брат способен так тщательно все рассчитать.

– Это твой план? – спросил он. – Ты сам его придумал?

– Да что ты! – Бхиро помотал головой. – Это все Дити, ее идея. Велела отыскать хавильдара и научила, что сказать. Она все продумала. Даже вот об этом позаботилась. – Он протянул брату узелок. – Здесь чистые дхоти и лепешки. Другого тебе не надо. Ну давай, поспеши!