Но эти тексты были такие ровные. В серо-бело-бежевой гамме. Мне хотелось за что-то зацепиться, но слова ускользали как мокрый кусок мыла из рук. Мне такое не по вкусу. Эти предложения, одно лучше другого, ничего не затрагивали в моей душе. Они не пробуждали во мне никаких чувств, они не царапались и не ранили, а именно этого я требую от текстов. Они должны причинять боль. Физическую, настоящую, горькую боль.

Смешно, думала я, пролистывая один за другим тексты-клоны. Смешно, что самые честные и настоящие тексты я читала не во время учебы, а на форуме с фанфиками. Там, где авторы чувствуют безопасность благодаря своей анонимности и поэтому осмеливаются раскрыться в текстах по полной. Они способны вложить в них всю свою душу, всю боль, самые глубокие надежды и потаенные страхи. Читая тексты Флинта и Садии, я испытывала куда больше чувств, чем сейчас.

Но внезапно я запнулась. Текст под номером девять стал первым, который во мне что-то всколыхнул.

Все тупо. Понятия не имею, как это работает. Как облечь чувства в слова. Мои истинные чувства. Я уже давно не понимаю, где настоящие чувства, а где пустота.

Мне казалось, что на этом курсе я смогу это понять. А теперь я сижу, курсор на мониторе мигает и издевается надо мной. И это только первая четверть страницы. Это ничто. Вот что я испытываю.

Ничего. Онемение. Хаос.

Последние пять лет мне приходилось постоянно врать. Все, что было написано, – неправда. Это не я. Это слова, которые хорошо принимали. То, что люди хотели услышать. А не то, кто я на самом деле. О том, кто я, не хотел слышать никто. Приходилось держать все в себе. Сглатывать слова, которые нельзя произнести. Снова и снова, пока от меня не осталось одно. Оболочка подавленных и невысказанных слов. Она становилась все тоньше и тоньше. В ней появились первые прорехи, но все должно оставаться на месте. Нельзя было выпускать это из себя. Пришлось продолжать проглатывать слова еще пару месяцев. Но вот все вырвалось наружу, и теперь внутри меня пусто.

Я пролистнула вниз, но на этом текст заканчивался. Несколько секунд я продолжала сидеть, уставившись на экран.

Текст был окрашен в синий цвет. Все было синим. Смазанный, грязный, насыщенный индиго. Давно я не видела текстов такого необычного цвета. Этот текст сразу мной завладел. Сделал то, чего автор, по своим словам, не умел. Хотя его текст был лучше всех, что я сейчас прочла.

Оставшиеся тексты я изучила без особого удовольствия, потому что уже давно определилась. Я выбрала на платформе текст под номером девять, и еще два более-менее сносных текста. Я отправила свой ответ и откинулась в кресле.

Стакан с матча латте покрылся прохладным конденсатом. Когда я взяла его в руку, чтобы сделать глоток, кончики пальцев онемели от холода.

Мой текст был лилового цвета, как и в большинстве случаев. Не интенсивный теплый фиолетовый, а бледный лавандовый. Сложно сказать. Определить цвет чужих текстов всегда легче, чем собственных.

«Кроме “Притворяясь”», – подумала я и открыла документ. «Притворяясь» был серого цвета. Оттенки менялись. Текст то окрашивался в холодный пепельный оттенок, то становился теплым и насыщенным.

Я задумчиво провела кончиком пальца по прохладной поверхности стакана.

Она все еще здесь. Крошечная искорка в моей груди, я снова ее почувствовала. Я уже давно не задумывалась о цветах Слоан и Скотта, но сейчас они помогли мне вновь вспомнить те чувства, что я испытывала во время письма. Возможно, я все еще могла. Возможно, мне стоит рассказать историю до конца. Историю такую же темно-серую, как и сам Скотт Плаймут. Как футболки, которые он надевал, выходя на сцену или отправляясь на вечеринку к друзьям. Как маска пантеры, темная и загадочная. Я была уверена в этом еще до того, как встретила его в реальной жизни. Он тоже серый, по крайней мере это видно меж строк его песен. То, что играло на радио, яркое и веселое. Как и большинство людей. Но в глубине души я была уверена, что яркое и веселое – это не про него. Он – сочетание всех моих цветов. Серого, темно-синего, лилового.

Я поставила стакан на стол, вытерла руки о джинсы, достала ноутбук и начала печатать.

Начало семестра всегда таит в себе волшебство. Это время – пустая страница, на которой скоро что-то появится. Деревья, которыми был усажен весь кампус UBC, потихоньку окрашиваются в осенние тона, дни еще длинные, а вечерами тепло. Застенчивые первокурсники смешиваются в толпе со «старичками», которые весело приветствуют друзей. Повсюду только и слышно «Как прошло лето?» и «На какие предметы записался?». Новые ежедневники и тетради для конспектов.

Я сильно недооценила суматоху в книжном магазине и управилась позже, чем рассчитывала, поэтому на первое занятие мне пришлось поспешить. До факультета писательского мастерства пешком несколько минут, но на кампусе было так много народу, что мне то и дело приходилось тормозить, чтобы обойти группки студентов.

Мне было ужасно неприятно опоздать именно на первое занятие по эмоциональному интеллекту. В группе собралось всего около тридцати человек. То есть это не тот курс, где студенты постоянно входят и выходят из аудитории и куда можно проскользнуть незаметно. Наоборот. Опоздание заметят все. Дверь была уже закрыта, я тихо постучала и вошла в аудиторию.

Профессор Коннел коротко взглянул в мою сторону. Он стоял, облокотившись на кафедру, и кивнул мне.

– О, вот и опоздавшая! Садитесь-садитесь. – Он улыбался, но у меня все равно вспыхнули щеки.

– Извините. – Я быстро перевела взгляд с профессора на парты. На передних рядах уже не было места, я улыбалась однокурсникам и отдаленно знакомым, заприметив свободное местечко в предпоследнем ряду. Я с облегчением начала протискиваться вдоль рядов. И когда я уже хотела сесть, оцепенела.

Только не это.

Нет…

Только не это.

Он сидел на последнем ряду, опустив голову. Темные волосы падали ему на лоб, закрывая глаза, но я все равно его узнала. Стройная фигура, длинные пальцы, в которых он держал карандаш и что-то корябал в блокноте. Мое сердце уже колотилось как бешеное из-за пробежки до аудитории, но теперь и пульс начал зашкаливать.

Не знаю, как долго я стояла без движения. Возможно, слишком долго, потому что Скотт поднял голову и скользнул по мне взглядом. Он смотрел снизу вверх, сперва на ноги, потом на живот, грудь, и так до моего лица. Сначала его взгляд был скучающим, отстраненным. А потом он понял.

Я резко развернулась, не дожидаясь изменения выражения его лица. Я уселась на стул по диагонали от него. Черт! На другом конце аудитории было свободное место. Почему я села именно там, где меня сорок пять минут будет прожигать презрительный взгляд Скотта?!

Я с силой заставила себя успокоиться и отпустила сумку, которую все это время прижимала к груди. Дрожащими пальцами вытащила ноутбук. Возможно, я все себе нафантазировала, но присутствие Скотта ощущалось так сильно, что у меня начало жечь в затылке, и я не решалась открыть ноут. А что, если я забыла закрыть файл с «Притворяясь»? Он точно успеет взглянуть на экран до того, как я закрою вкладку, увидит свое имя, и тогда… Не знаю, что тогда, но ничем хорошим это точно не кончится.

Дыши, Хоуп. Нужно дышать.

Как это вообще возможно? Что он тут забыл? Почему он сидит в аудитории университета и почему, черт возьми, никому до этого нет дела?!

Я незаметно обернулась, ожидая увидеть шушукающихся одногруппников и направленные на Скотта взгляды. Но нет, ничего подобного! Никто не оборачивался. Я ничего не понимала. Это же Скотт! PLY. Он сидел тут словно один из нас.

Я знала, что до начала успешной карьеры он учился в UBC писательскому мастерству. Конечно, я об этом знала, на этом построен сюжет «Притворяясь». Скотт рассказывал в интервью, как в первые недели учебы он сидел на лекциях по английскому, а ночами записывал биты. Вместо домашних заданий он писал тексты песен и бросил универ сразу после первых промежуточных экзаменов. Я помнила все его интервью. Я помнила, с какой интонацией он об этом рассказывал. Как сияли при этом его глаза. А сейчас… Он сидел позади меня. Вот так просто.