Неизвестно, когда царевич Петр начал обучаться грамоте. Крекшин в своем наполовину баснословном повествовании о делах Петра Великого приводит дату – 12 марта 1677 г., когда, следовательно, царевичу шел пятый год[46]. Забелин считал возможным приурочить это событие еще к более раннему времени и высказывал предположение, что Петра начали обучать еще при жизни отца. На эту мысль навело Забелина найденное им в расходных книгах Тайного приказа известие, что подьячий этого приказа Григорий Гаврилов в октябре и ноябре 1675 г. писал в хоромы к государю азбуку и часослов. 26 ноября ему выдано в награду 10 рублей, а 27 ноября в соборе Николы Гостунского было отслужено молебствие для многолетнего здравия царевича Петра Алексеевича, как думал Забелин, перед началом учения, которое вообще было в обычае начинать со дня пророка Наума – 1 декабря[47]. Наоборот, проф. Шмурло в «Критических заметках по истории Петра Великого» отодвигает начало учебных занятий царевича к концу 1679 г., когда Петру шел уже восьмой год от роду[48]. Итак, указываются три даты: 12 марта 1677 г., 27 ноября или 1 декабря 1675 г. и конец 1679 г. Крекшин, конечно, писатель недостоверный; его рассказ полон небылиц и выдумок. Но как можно выдумывать и сочинять такую точную дату, которую он приводит? Именно ее определенность и точность сообщают ей характер вероятности. Забелин свои соображения высказывал нерешительно, как предположение. Но все же приведенные им известия требуют разъяснения: надо доказать, что эти известия не имеют отношения к началу занятий Петра – тогда и предположения Забелина потеряют силу. Против его даты, против начала обучения Петра в декабре 1675 г., говорит слишком ранний возраст царевича; припомним, что Петра от груди отняли только в возрасте двух с половиной лет, следовательно, если принять дату Забелина, – незадолго, всего за год до начала обучения! За дату, приводимую Шмурло, – конец 1679 г., говорят два соображения. Во-первых, в это время меняются лица, которым поручен надзор за царевичем: из рук мамы он переходит в руки воспитателей Р.М. Стрешнева с помощниками. Естественно поэтому ставить в связь с этой переменой надзора также и начало учебных занятий. Во-вторых, как раз с начала 1680 г. в хозяйственных дворцовых записях встречаем ряд известий, касающихся учебных занятий и показывающих, что эти занятия начались. Так, 4 марта 1680 г. оклеен червчатым атласом «учительный налой» царевича; 16 марта того же года оклеен червчатым бархатом букварь царевича; 24 марта иконописец Тимофей Рязанец писал и расцвечивал шафраном «потешные листы» в хоромы царевичу[49]. Предположение Шмурло наиболее вероятно, но все же полной достоверностью не обладает. Остаются непоколебленными дата Крекшина и предположение Забелина.
Вопрос о времени начала учебных занятий Петра надо считать пока нерешенным и открытым до тех пор, пока не будет найден какой-либо новый документ, который позволит решить его с точностью.
Неизвестно также, кто начал обучать Петра грамоте. Тот же Крекшин дает очень живо написанный рассказ о начале занятий Петра, где первым учителем является «из приказных» Никита Моисеевич Зотов. Крекшин повествует, как царь Федор Алексеевич обратил внимание царицы Натальи Кирилловны, что царевичу Петру приспело время учиться, как по докладу боярина Ф.П. Соковнина был призван к этому делу Зотов, как он был представлен царю, проэкзаменован в его присутствии Симеоном Полоцким и найден пригодным к новой обязанности, как затем патриарх отслужил молебен, благословил отрока, вручил его учителю и тот посадил его за учение, разнообразя его показыванием «кунштов», т. е. картин, и рассказами из русской истории, к которой мальчик почувствовал интерес и охоту[50]. Но все ли в этом рассказе верно? Зотов ли начал обучать царевича грамоте?
Никита Моисеев сын Зотов в 1669 и 1670 гг. значится в списках подьячих Челобитного приказа, занимая среди подьячих этого приказа второе место с окладом поместным в 200 четей и денежным в 35 рублей[51]. В 1671–1673 гг. он в том же приказе занимает среди подьячих первое место с теми же окладами[52]. В мае 1674 г. он был произведен в дьяки того же приказа[53]. Можно думать, что Зотов был на виду в правительственных сферах как опытный приказный делец. В 1675 г. царем Алексеем Михайловичем была учреждена следственная комиссия для расследования злоупотреблений бывшего на Дону воеводой думного дворянина И.С. Большого Хитрово. В состав этой комиссии вошли боярин И.Б. Милославский, думный дьяк Стрелецкого приказа Ларион Иванов и дьяк Челобитного приказа Н.М. Зотов[54]. В 1679 г. Н. М. Зотов значится уже дьяком Владимирского Судного приказа, находящегося под начальством князя В.В. Голицына[55]. Может быть, знакомство по комиссии 1675 г. с думным дьяком Ларионом Ивановым, который при Федоре Алексеевиче стоял во главе Посольского приказа, а также знакомство по Владимирскому Судному приказу с князем В.В. Голицыным, в конце 1670-х г. одним из виднейших московских сановников, содействовало дальнейшим служебным успехам Зотова. В августе 1680 г. он получает серьезное и ответственное назначение из Посольского приказа по дипломатической части: он назначен был ехать в Крым в товарищах с посланником стольником и полковником В.М. Тяпкиным, отправлявшимся туда для заключения перемирия[56].
Если бы Зотов в это время, в 1680 г., был уже учителем царевича Петра, то, спрашивается, зачем понадобилось бы отрывать его от занятий с царевичем и назначать в посольство в Крым? Дело об этом посольстве сохранилось, и дьяк Зотов ни в одном из документов этого дела не называется учителем царевича, а это, несомненно, имело бы место, если бы он действительно в то время был учителем. В Крыму Зотов пробыл зиму 1680/81 г., участвовал в заключении Бахчисарайского перемирия и вернулся в Москву в июне 1681 г. Так как в Крыму было тогда моровое поветрие, то Тяпкин и Зотов по приезде в Москву подвергнуты были карантину. 22 июня 1681 г. к ним на дворы был послан подьячий Посольского приказа Силин с предписанием стольнику Тяпкину со двора, где он стоит, никуда не съезжать, а дьяку Зотову – отдать статейный список посольства и все дела и казну Тяпкину, а самому ехать в деревню, в Москве не жить, ни с кем не видеться, в городе никуда не разъезжать, платья и никаких товаров никому не давать. Зотов был очень обижен распоряжением о выезде в деревню и приписывал это распоряжение злобе на него управлявшего Посольским приказом думного дьяка Лариона Иванова, с которым у Зотова уже тогда была ссора и на которого он подавал челобитье государю. Между Зотовым и подьячим Силиным произошел такой разговор: «А дьяк Микита Зотов подьячему говорил и спрашивал, прислан ли де к нему с ним, подьячим, о том государев указ из Посольского приказу на письме, что ему ехать в деревню.
И дьяку Миките Зотову подьячей говорил, что де письменного государева указу к нему не прислано, а наказано говорить о том ему словесно. И дьяк Микита Зотов говорил: опасенье де он имеет в том, что к нему письменного его государева указу не прислано, что ему с Москвы в деревню ехать. Как де он с Москвы поедет в деревню, чтоб ему того в побег не поставили, потому что челобитие де у него было великому государю на думного дьяка на Лариона Ивановича. А он де его с Москвы посылает в деревню; хотя де он с Москвы в деревню и поедет, только де добрые люди у него на Москве останутся и проведают: по указу де великого государя его, Микиту, думный дьяк Ларион Иванович в деревню посылает, всем де людем свет, а ему тьма». Зотов указывал далее, что Ларион Иванов не боится заразы, пускал к себе на дом переводчиков и представлял их переводы государю, а его, Зотова, считает нужным держать взаперти и даже высылать в деревню. «И переводчиков Ларион Иванович в домы свои отпускает, и к нему в дом ходят, и письма они к нему всякие приносят и переводы переводят, и те их письма он, думный дьяк Ларион Иванович, доносит до великого государя, а он де, Микита, сидит взаперти, в пустом дворишке, а ныне де ево ж и в деревню посылает. А после того он, дьяк Микита Зотов, говорил: дела де у него, которые есть, отдаст он стольнику Василию Тяпкину, а сам ехать сбиратца будет и поедет с Москвы в коломенскую свою деревню»[57]. В переписной книге 1678 г. за дьяком Никитой Моисеевым Зотовым значилось в Коломенском уезде в стану Большом Микулине поместье в сельце Донашеве, а в нем один двор крестьянский, двор задворных людей и двор бобыльский[58].
