За исключением требования русских, в последнюю минуту, включить Лиепаю и Вентспилс в их сферу влияния – требования, которое пришлось передавать Гитлеру по телефону во время совещания, – встреча в Кремле лишь ратифицировала то, что уже было решено ранее. Тем не менее она все еще считается одним из самых мрачных моментов в истории. Сталин был до предела циничен и довольно хорошо владел собой, его соперник был совершенно скучен, без малейшего чувства юмора, нервный и неописуемо тактичный.
Министр иностранных дел рейха заметил, что Антикоминтерновский пакт направлен не против Советского Союза, а против западных демократий. Он понимал и был в состоянии сделать вывод из тона советской прессы, что советское правительство полностью признает этот факт.
Господин Сталин вставил, что Антикоминтерновский пакт на деле направлен в основном против лондонского Сити и мелких британских торговцев.
Рейхсминистр выразил согласие и шутливо заметил, что господин Сталин наверняка менее напуган Антикоминтерновским пактом, чем Сити Лондона и мелкие британские торговцы. То, что думает немецкий народ об этом, ясно видно из шутки, которая вот уже несколько месяцев ходит среди берлинцев, хорошо известных своим остроумием и чувством юмора, а именно: «Сталин еще присоединится к Антикоминтерновскому пакту».
Если бы все дело было лишь в семи статьях Пакта о ненападении, небольшая немецкая попытка могла бы привести к ним даже в разгар периода литвиновской дипломатии. Весь смысл соглашения 23 августа 1939 г. состоял в секретном протоколе, который совершенно легко превращал его в пакт агрессии. Он гласил, что «в случае территориального или политического переустройства» граница между германской и советской сферами влияния должна проходить по северной границе Литвы и по линии рек Нарев – Сан и Висла. На юге Советский Союз заявлял о своей заинтересованности в Бессарабии, в то время как Германия объявляла об отсутствии у нее интереса. Это был дележ пирога на всем протяжении от Рижского залива до Черного моря.
Тем не менее русские поначалу не хотели раскрывать миру этот протокол, открыто пользуясь его преимуществом. Через пять дней после того, как Германия вступила в Польшу, Молотов заявил Риббентропу, что излишняя спешка в отправке советских войск может нанести вред имиджу страны. 10 сентября он предложил Шуленбургу формулу, по которой Советский Союз был бы вынужден прийти на помощь украинцам и белорусам, над которыми нависла угроза со стороны Германии. Риббентроп выдвинул формулу, в которой отсутствовали бы какие-либо ссылки на Германию, а шла речь о каких-то невыносимых условиях, которые были созданы в результате полного крушения прежнего правительства. Однако Молотов безжалостно настаивал на прежнем варианте, добавив свою вторую причину, а именно то, что из этого хаоса могли извлечь выгоды третьи страны. Эта идиотская и безнравственная потасовка закончилась в полночь 17-го, когда Сталин кратко сообщил свое собственное решение, которое Гитлер нашел столь блестяще сформулированным, что задал вопрос: а кто составил его? Совместное коммюнике должно объявить, что долгом двух государств является восстановление мира и «введение нового порядка путем создания новых границ и жизнеспособных экономических организаций». Не зря Сталин когда-то изучал теологию в семинарии.
Едва закончилась «восемнадцатидневная война» (отдельные очаги сопротивления польских войск держались еще столько же и были подавлены в начале сентября. – Ред.), как Молотов послал за Шуленбургом, чтобы предложить начать переговоры по окончательным границам. Молотов при этом намекнул, что Сталин уже не заинтересован в создании какой-нибудь остаточной независимой Польши. Это была лишь верхушка айсберга. Не похоже, чтобы Сталин опасался, как бы Гитлер не стал воскрешать надежды Польши. Однако остается фактом, что с окончательного раздела Чехословакии в сентябре 1938 г. германское министерство иностранных дел поддерживало идею создания небольшого украинского независимого государства, выкроенного из бывших владений Габсбургов, и ядра чего-то такого, что впоследствии увеличится в размерах. Сталин в своей речи на партийном съезде в марте 1939 г. заметил, что пресса западных союзников воспользовалась этим фактом, чтобы разжечь недобрые чувства между Советским Союзом и Германией. Чего Россия сейчас опасалась, так это какого-нибудь прогерманского «квислинговского» правительства во Львове, а также и в Варшаве; преувеличенная готовность Риббентропа приехать в Москву увеличила сталинские опасения. В интервью, которое он дал Шуленбургу 25 сентября, Сталин предложил внести обширные изменения в условия секретного протокола. Теперь он хотел, чтобы советская сфера влияния включала все побережье Балтики до германо-литовской границы. В обмен на это немцы могли оставить за собой польские провинции, простиравшиеся до рек Западный Буг и Сан. Немцам отходил Люблин, но Львов отходил к Советскому Союзу.
Вторая миссия Риббентропа в Москву была менее драматична, чем первая. Гитлер был готов отдать Сталину береговую линию Прибалтийских стран при условии, что Германия сохранит за собой Мемель (Клайпеду), который уже был немцами аннексирован. Сталин получил возможность начертить линию своим синим карандашом прямо на карте. На второй вечер совещания, 28 сентября, пока делегации наслаждались балетом «Лебединое озеро», Сталин разобрался с этими жалкими литовцами и был столь любезен, что отдал кусок их территории – район Сувалки – Гитлеру. (Позже (10 октября 1939 г.) Сталин вернул Литве оккупированную Польшей в 1920 г. Вильнюсскую область с Вильнюсом (исторической столицей Литвы). – Ред.) В результате этого совещания появились два существенно новых протокола. Обе стороны обязались не допускать польских волнений за счет другой стороны; обе стороны обещали разрешить репатриацию своих сородичей, немцы разрешали эмиграцию украинцев и белорусов, а русские – эмиграцию этнических немцев.
Это был односторонний пакт. Помимо евреев, которые в него не включались, немногие жители Польши к западу от Сана и Буга хотели бы жить в Советском Союзе. Однако к востоку находились сотни тысяч прибалтийских, волынских и бессарабских фольксдойче, которые хотели ускользнуть от советских объятий. Оба эти секретных протокола выдавали сложности переговоров с русскими. Если Сталин так легко расстался с этими ценными подданными, то это было потому, что он рассматривал демаркационную линию как потенциальный военный район, а не мирную границу.
Этот фундамент не был обещающим, и в октябре германские дипломаты были полны предчувствий как в связи с русскими претензиями к Финляндии, так и русскими предложениями по договору о взаимопомощи с Болгарией. Но 19 октября, утвердив предложенный вариант речи Риббентропа, Сталин позволил сделать заявление, которое выходило далеко за рамки нейтралитета и было равнозначно угрозе давления на Англию и Францию. «Советский Союз не может одобрить создание западными державами условий, которые ослабили бы Германию и поставили бы ее в трудное положение. В этом лежит общность интересов между Германией и Советским Союзом».
Созрело время для обсуждения нового и куда более обширного торгового обмена, поскольку это было в принципе согласовано 28 августа. Для немцев это был вопрос не менее важный, чем замена заморского импорта, который был потерян из-за британской блокады. Но ценой этого могло быть только перевооружение Советского Союза. (Именно так! Сталин заставил немцев поставить в СССР новейшее оборудование и технологии, и в оставшиеся до Великой Отечественной войны дни мы сумели максимально сократить техническое отставание. Именно в этот период были созданы новейшие виды вооружения для Красной армии. – Ред.) Гитлер стоял перед дилеммой. С одной стороны, он заставил министерство иностранных дел отказаться от своей профинской позиции и изобрести правдоподобное оправдание сталинской «зимней войне» (советско-финляндская война 30 ноября 1939 – 13 марта 1940 г. – Ред.), даже хотя Финляндии и было позволено получать германское оружие. С другой стороны, Геринг, Кейтель и адмирал Редер протестовали против такого объема вооружений и оборудования, которые затребовал СССР по условиям торгового соглашения. Соответственно, переговоры, начавшиеся в конце сентября, не были закончены до 11 февраля 1940 г. В конце концов, абсолютная нужда Германии в советской пшенице и нефти победила гитлеровское нежелание обеспечить Россию оружием (не оружием, а оборудованием, технологиями. – Ред.). Новые закупочные кредиты составили 650 млн марок. Германия должна была получить 1 млн т зернопродуктов с одного урожая, что было тяжелым бременем для советского народа, и обязана построить русским тяжелый крейсер. России было дано восемнадцать месяцев на выполнение ее поставок. Германии, обязанной выплачивать целиком техникой и оружием (уже говорилось выше – оборудованием (в основном). – Ред.), было отведено 27 месяцев, но Сталин настаивал на праве прекратить действие договора, если не будут достигнуты полугодовые балансы.
