Вряд ли я когда-либо работала так усердно, как сегодня. Два слоя водостойкой краски и полная очистка внутренних стен в придачу. Оказывается, ничто так не повышает производительность, как запланированное убийство. В пять часов вечера Роджер заваривает чай, мы все складываем инструменты и идем на веранду. На самом деле это приятно. Как будто я часть чего-то. Чего-то обыденного и совершенно бессмысленного, но это не кажется пустяком, если ты никогда не испытывал ничего подобного.

Бывало, в некоторых ситуациях я задумывалась, не посылает ли мне Бог знаки, чтобы я сошла с этого пути и начала нормальную жизнь. Но каждый раз я вспоминала, что не верю в Бога. А даже если он есть… то сам обрек меня на такое существование.

Мы отправляемся в паб в шесть вечера, Роджер и Люси следуют за нами по пятам. Люси действительно изменилась за то время, что мы были в центре. Образ слегка нервного кролика испарился. Сегодня на ней бандана и комбинезон, лицо загорело от работы на свежем воздухе. Может, Роджер для нее просто наставник? Я так и не поняла. Учитывая альтернативный вариант, горячо надеюсь на это.

В пабе довольно тихо, занято всего несколько столиков. Одинокий молодой человек, потягивающий пинту наедине с книгой, выглядит немного неуместно – это совсем не то заведение, где нужно искать уединения. Мы с Эндрю осушаем бутылку отвратительного белого, в то время как Люси и Роджер потягивают шампанское. Разговоры натянутые. Наша компания выглядит неестественно, особенно сейчас, когда мы считаем секунды, как парочка, которой не терпится свалить и оказаться в постели. Заказываю еще одну бутылку и говорю, что мне нужно выпить для храбрости перед предстоящим свиданием. Роджера это забавляет, он просит «заставить парня платить» и дает советы, как завязать разговор. Один из них, я не обманываю, состоит в том, чтобы спросить, какая настольная игра, по его мнению, лучшая.

– Моя любимая… и очень противоречивая… «Монополия!» – никто не спрашивает, почему она противоречивая, и его разочарованный взгляд – сам по себе награда.

Эндрю начинает постукивать ногами, и я беспокоюсь, как бы он не отступил, если мы задержимся здесь надолго. Поэтому решаю взять быка за рога. Допив бокал, встаю и лучезарно улыбаюсь.

– Что ж, пожелайте мне удачи. Мне нужно быть в Энджеле в половине девятого, будем надеяться, он того стоит. – Я перекидываю сумку через плечо и радостно хлопаю Эндрю по спине. Роджер поднимает свой бокал за меня, Люси нерешительно машет рукой. Выйдя из паба, сворачиваю с главной дороги и возвращаюсь в центр. Решаю не писать Эндрю, позволяя ему взять бразды правления в свои руки. Вместо этого сижу на обочине и пью вино из фляжки, которую захватила с собой.

У меня нет привычки пить из емкостей, которые так откровенно взывают о помощи, но мое вино должно быть отдельно. То, что у меня припасено для Эндрю, смешано с водкой, а мне нужно сохранить ясность ума. Теперь вы понимаете, почему мне нужна бутылка с завинчивающейся крышкой, – чтобы не возиться с пробкой. Треть содержимого я вылила в свою фляжку, а остальное разбавила лучшей водкой, которую смогла найти. Не то чтобы у него завтра будет похмелье, мне просто захотелось его уважить и не подсовывать водку уровня моющего средства. Прощальная трапеза, и все на этом. Хотя, по-видимому, в Америке больше не дают такого права. Один парень заказал еды на сотни фунтов, а потом отказался есть. Охранники были так взбешены этим проявлением независимости, что теперь никто не сможет получить последнего удовольствия. Сокамерники проклянут его, но я восхищаюсь решимостью этого человека разозлить всех до единого.

Выпив примерно половину, вижу шатающуюся фигуру. Некоторые мужчины выглядят такими растрепанными, что кажется, словно их нарисовал ребенок. Эндрю – как раз такой человек. Все сомнения развеяли волосы – по ним сразу понятно, кто ко мне приближается. Легкое покачивание выдает допитую вторую бутылку вина. Я встаю и смеюсь, махая ему свободной рукой.

– Пошла ты на хрен, за то, что бросила меня там, – он легонько хлопает меня по плечу. – Роджер талдычил о расписании утилизации отходов, и Люси никак не пыталась его остановить. Она, кажется, считает это очаровательным?

Кузен бросает рюкзак и нащупывает ключи. Как только мы входим, он кладет сумку на большой стол, а я направляюсь на кухню за кружками. Он не должен узнать, что мы будем пить разное вино. Когда я нахожу посуду, Эндрю уже устраивается на улице. С долей веселья замечаю, что на нем, кажется, резиновые перчатки. Получается, сегодня вечером мы оба принимаем меры предосторожности.

– Я дам раствор из пипетки, хорошо? Не думал, что тебе на самом деле захочется лизнуть лягушку, – Эндрю смеется, но я вижу, как он встревожен.

– Не волнуйся об этом сейчас, отложи ее и давай выпьем. Мы можем заняться этим позже, – говорю с улыбкой, протягивая ему кружку с надписью «Лягушатник!» сбоку.

Он с благодарностью берет ее и делает большой глоток. Напрягаюсь, гадая, заметит ли он необычную крепость, но тот просто пьет и садится рядом. Пока Эндрю дозирует лягушачий сок, мы говорим о полевых работах и местах, куда он хочет поехать после Австралии. Решив, что мне нечего терять, я спрашиваю, поддерживают ли родители его амбиции.

– Мы не общаемся, – прямо говорит он. – Уже несколько лет. Это к лучшему – у меня очень токсичная семья.

– Что случилось? – глажу его руку.

– О, ничего. Хотя, все. Я просто родился не в той семье. Я часто шутил, что меня подменили, а настоящий сын моих предков колесит на «Бентли» по какому-нибудь пляжу. Они не плохие люди… Ну, мама не такая. На самом деле она прелестна. Но все ожидания, которые они возлагали на меня, были сосредоточены вокруг денег и бизнеса моего дяди, и это просто ужасно. Я поддерживал связь некоторое время после заявления, что не буду работать на семью, но это стало слишком сложно. Они настаивали, говорили, что я принимаю глупое решение и веду себя как избалованный ребенок.

Эндрю отпивает еще вина. Все должны пить вино из кружек – так и правда можно перебрать.

Кузен открывается мне, когда расслабляется. Пока я доливаю ему вино с водкой, он объясняет, как его отец завидовал старшему брату, как пренебрегал эмоциями матери, а его сестра умерла в возрасте девяти месяцев, из-за чего он всегда чувствовал, что должен жить за двоих. Я притворяюсь молчаливой, но отзывчивой подругой, в то же время мысленно благодарю вселенную за то, что мне приходится иметь дело только с одним двоюродным братом.

Я пью воду, но Эндрю ничего не замечает. Он слишком далеко зашел в своей исповеди, думая, что может доверить мне свои самые сокровенные и запутанные мысли. Психотерапевты достойны каждого пенни. Не хочу торопить его, но разговор про семью недостаточно подробный, чтобы как-то помочь мне, и на все мои прямые вопросы я получаю невнятные и расплывчатые ответы. Время для лягушачьей слизи, пока он не напился до потери сознания, – не хочу ждать неделю. Еще один вечер в пабе с Роджером я не переживу.

Слава богу, вбитая в частной школе вежливость не исчезает с повышением градуса, и когда я напоминаю Эндрю о первоначальном плане, он во всеоружии. Достает заранее подготовленные пипетки и объясняет, что ему придется оставить небольшой ожог на моей коже, чтобы сыворотка легче проникла в организм.

– Где ты хочешь прижечь? – спрашивает он. – Большинство людей выбирают место, которое легко скрыть.

Я останавливаюсь на ступне: их не забудешь прикрыть, поэтому не придется объяснять происхождение шрама. Снимаю кроссовки, стягиваю носки и осматриваю веранду, убеждаясь, что вокруг не валяется ничего из моих вещей. У меня не будет времени, чтобы остаться после того, как мы закончим. После убийства. Бутылка из-под розового вина пуста, и я кладу ее рядом со своей сумкой, засовываю кружку в боковой карман, чтобы отнести на кухню.

– Ты должен сделать это со мной, Эндрю, – напоминаю ему. – Одной мне страшно. Мы сделаем это вместе. Одновременно.

Он тычет пальцем мне в лицо и улыбается, заправляя волосы за ухо.