На трибунах непривычное для тренировки оживление. Вся мелюзга расселась на скамейках, мальчишки и девчонки из юниорского состава, которых выгнали с их младшего льда чтобы дать мне возможность откатать на всей арене без помех. Двое моих новых знакомых, Давид и Голиаф… То есть Артем… Зря Герман сказал мне о прозвище этой парочки, теперь ведь я их так и запомню… Рядом с ними - девчонки, Маша и Дина, хихикают, перешептываются… Чуть в сторонке, рядом с улыбающимся до ушей и довольным жизнью Лешей Железняком, сидит, очей очарование, балеринка, Валечка – красавица, куколка, глаз не отвести… Короче говоря, практически столпотворение, как для утренней тренировки. Но ведь и тренировка не совсем обычная…

Облокотившись о бортик, смотрю на Нинель. Демонстративно обмахиваюсь бумажкой с оценками. Она смотрит на меня поджав губы.

- Артур Маркович, - легкий поворот головы вправо, - что скажете по поводу постановки?

Клей задумчиво теребит бороду, разглядывая лед перед собой.

- Есть ряд вопросов к музыке… - произносит он негромко. - И к манере исполнения в целом…

- Потому что музыка – черти что, - веско заявляет Нинель. - А постановка – ужасная. Ее вообще нет. Я не права? Иван Викторович?

Мураков крякает в кулак, усмехается.

- Прыжковый контент без замечаний, - басит он. – Дорожки по элементам тоже. Вращения… есть что подтянуть, но не критично…

- То есть, - заключает Нинель, - это был набор трюков без претензии на артистичность. Цирк на льду такой, да? Котлетка из кулинарии. Полуфабрикат…

Она снова упирает в меня свой колючий взгляд. Который я прекрасно научился выдерживать за долгие годы ежедневного и ежечасного общения. Спокойно расправляю на перилах бортика выданную мне бумажку с оценками и делаю вид, что внимательно ее изучаю.

- Коллеги, - Нинель немного смягчает тон и поворачивается к Артуру с Мураковым, - ваше мнение. Потому что постановка меня категорически не устраивает, это во-первых…

- Переделаем, - коротко кивает Артур. – После Белогорска…

И тут уже даже самому неискушенному становится понятно, что все это представление устраивается исключительно с профилактической целью потрепать мне нервы и приземлить мою гордость. Нинель не утруждается озвучиванием никаких своих «во-вторых» и «в-третьих». Просто смотрит на меня и, постукивая указательным пальцем по бортику, говорит тихо и внятно.

- Если ты посмеешь снова меня предать…

Я поднимаю глаза и спокойно встречаю ее взгляд.

- Поговорим об этом в Шанхае, мама, - произношу я шепотом, чтобы услышала только она.

Нинель мгновение смотрит на меня, после чего, не говоря ни слова опускает голову и продолжает что-то щелкать на своем лэптопе. И только мне, стоящему прямо перед ней видно, что она улыбается. По-настоящему.

Движение со стороны тренеров – Артур вопросительно смотрит на Муракова. Дядя Ваня машет рукой и согласно кивает головой. И тогда Клей разворачивается к трибунам и, вскинув руки над головой, показывает всем собравшимся два поднятых вверх больших пальца.

Это конечно не чемпионат мира. И не Гран При. И не олимпиада… Но черт возьми… Аплодисменты моих коллег, взрослых и маленьких, титулованных и начинающих, произвели на меня сильнейшее впечатление. И растрогали до слез. Правда…

И я не нахожу ничего иного, как откатиться от бортика и низко, по-японски, поклониться всем, кто, как оказалось, на столько рад меня видеть…

Загоняя строгими окриками и командами народ на тренировку («Давайте, давайте, просыпайтесь уже там, представление окончено, а работы, как всегда делать - не переделать»), Нинель подзывает меня к себе взмахом руки.

- Дело есть, - сообщает она мне с серьезным лицом, когда я подъезжаю к ней. – Зайдешь в тренерскую после обеда.

- Э-э-э… Хорошо, - киваю я.

- Не пугайся, - усмехается она, - не укушу.

- Ладно…

- Ладно… - она окидывает меня критическим взглядом с ног до головы. – Начинай-ка сразу с зубцовых каскадов. Лутц-тулуп, лутц-флип, через ойлер, естественно, а не шиворот навыворот, как ты любишь… Потом флип сначала поставишь и так по очереди, да? Давай, вперед…

И я даю вперед. Как раньше. Как и не было этих двух лет…

С Валькой не можем друг на друга насмотреться и наговориться. Поэтому, вместо того чтобы настраиваться на предстоящий разговор с Нинель – вообще не подозреваю, что еще ей могло от меня понадобиться – забиваемся в укромный угол в комнате отдыха и держимся за руки, как дети. Пытаюсь соблюсти остатки приличия. Но без всякого успеха.

- Не бойся меня.

Она специально пододвигается ближе, хотя я уже и так отсел на самый край дивана, чтобы дать ей место.

- Я не боюсь…

Валя поворачивается ко мне и, склонив на бок красивую головку, проводит пальчиком по моим губам и подбородку.

- И не ври, - произносит она, - а то у тебя получается неубедительно.

- Э-э-э…

Запинаюсь. Не знаю, что сказать. Хуже того, не знаю, как себя вести с этой потрясающей красоты девочкой, которая не только успела повзрослеть за эти два года, но и научилась читать чужие мысли и чувства, как открытую книгу. Мои, во всяком случае, она разгадала безошибочно.

Валюша вздыхает и, проведя ладонью по моей груди, убирает руку и откидывается на спинку дивана.

Я опускаю голову. И меня гложет невыносимая тоска от того, что те волшебные мгновения, которые были у нас с этой девочкой – давно в прошлом. Нельзя заставить себя любить кого-то. Еще труднее, доказать себе, что твои чувства аморальны и нежизнеспособны, каким бы искренним побуждением они ни были рождены.

- Мне понравилось, как ты катал сегодня, - говорит Валя. – Я за тебя болела…

Смотрю на нее с улыбкой.

- Болела… Как тогда, в Корее? – не могу удержаться я.

Валька смеется, и стреляет в меня мечтательным взглядом.

- В Корее… - вздыхает она. – Господи, как же я тогда была в тебя влюблена. Ну просто как дурочка последняя… Как тогда, в Париже…

- Ты и Париж помнишь? – спрашиваю я.

- Конечно, - она наклоняется и просто кладет мне головку на плечо. – Я все помню…

И у меня внутри все словно обрывается.

- Тогда ночью, - говорю я тихо, - когда я возил вас в клуб… Я просто…

- Молчи…

- Я не хотел… Боялся тебя разочаровать… Чтобы ты потом не жалела…

- Молчи, молчи, молчи… - она снова поворачивается ко мне и прижимает свою ладошку к моим губам. - Ты ничего не знаешь… И не узнаешь никогда… Но тогда… Не поверишь, я была так счастлива в ту ночь… Наверное, впервые в жизни… На столько…

- Валюша…

Она качает головой, требуя, чтобы я не говорил ни слова, и снова, как тогда, давно, я тону в ее глазах, как в темном, русалочьем омуте. Валя проводит рукой по моим волосам, по шее… А потом быстро наклонившись, целует меня в губы. И тут же, отстранившись, смотрит на меня уже совсем другим взглядом, в котором нет ни тени от прежней маленькой, хрупкой, беззащитной балеринки.

- Не украду я тебя у твоей Анечки, не переживай, - произносит она печально, но тут же хитро улыбается. – Хотя ты и обещал меня любить, Сереженька.

И я понимаю, что она ни за что не поверит, если скажу, что я ее обманул.

Нинель, в свойственной ей прямолинейной манере вываливает на меня суть вопроса сразу и без подготовки.

- Семен Мирославович желает видеть кого-то из наших чемпионов у себя на шоу.

- Э-э-э… А… Ага…

- Герману некогда, - продолжает Нинель, словно оправдываясь, - он у нас теперь звезда… Аня отказалась, потому что готовится к сезону, Валя молодая еще, Шахова… Ну сам понимаешь…

Танька… С Танькой я не разговаривал с того моего памятного для, когда я вернулся в Москву и позвонил ей прямо из аэропорта… Молодая мамочка… Что тут не понять?

- Методом исключения получаюсь я, - киваю головой.

- Понимаю, что просьба несколько… э-э… экстравагантна, - Нинель барабанит пальцами по полированной столешнице. – Но как есть… Силой, понятное дело, я тебя не заставлю…

- А силой и не нужно, - пожимаю плечами. – Я согласен.