Рывок. Еще один. Еще. Звуки, с которым кожа соприкасается с кожей, и тяжелый, пряный запах секса наполняют комнату, выбивая остатки сознания и оставляя после себя лишь безудержное, какое-то первобытное упоение. Мужчина берет ее снова и снова, ускоряется, двигаясь все резче, а Эмма, почти задыхаясь, может лишь цепляться за него, пытаясь удержаться на собственных слабеющих ногах. По щекам бегут слезы. Она не чувствует боли, нет! Просто он слишком горячий, слишком тугой, слишком настойчивый, слишком жадный, слишком страстный… Это все нарастающее, остро-жгучее, почти на грани, удовольствие кажется слишком сильным для ее измученного тела. И, точно в попытке окончательно свести ее с ума, Киллиан убирает руку от ее рта, скользнув ладонью к месту их соединения. Его пальцы касаются ее клитора, набухшего и сверхчувствительного от возбуждения и скользкого от влаги, потирают его, и женщина дрожит, чувствует близость оргазма, почти боясь того, что произойдет. Словно чутко настроенный инструмент в руках умелого творца, ее тело покорно отзывается на каждое его касание, и Эмма ненавидит себя за то наслаждение, что жидким пламенем течет по венам, выжигая остатки гордости и оставляя взамен лишь желание любой ценой продлить момент их единения.

И, чувствуя это, Темный Киллиан открыто и беззастенчиво пользуется ее телом для своего собственного удовольствия, утверждая свою власть над ней. Движение бедрами, укус в шею, новый толчок, рывок… Его ладонь отстраняется, и последовавший за этим резкий шлепок по клитору заставляет ее вскрикнуть, плотнее сжимаясь вокруг члена, а новый удар сталкивает в яркий, сильный оргазм, на мгновение отключивший ее сознание. Лишь то, что она все еще зажата между стеной и мужчиной, а его рука лежит поперек ее живота, помогают ей удержаться на ногах, пока его член, пульсируя, выплескивает в нее семя.

Он прижимается губами к ее шее, там, где кожа горит от его укусов, но этот поцелуй больше похож на клеймо, подтверждающее ее принадлежность ему. Киллиан отстраняется, и Эмма сжимает бедра, удерживая внутри его сперму, и торопливо натягивает белье и брюки, застегивает жакет дрожащими руками, словно заново возводя преграды. Ее щеки пылают от унижения и стыда, и она изо всех сил пытается быть сильной. Храброй. Пытается вернуть на лицо маску безразличия, и, кажется, что ей это удается. Женщина поворачивается, всем своим видом показывая, что это был всего лишь секс, ничего не значащий трах, но личина слетает, стоит их взглядам встретиться. Наверное, ей не стоило этого делать, ведь теперь отвернуться сложнее, чем заставить остановиться собственное сердце.

Ей приходилось видеть разные эмоции в его взгляде, обращенном на нее – дерзость, превосходство, лукавство, нежность, любовь, страсть, желание… Но никогда прежде Эмма не видела в глазах мужчины столь чистую, неразбавленную ненависть, и это невыносимо. Даже в Камелоте, поняв, что стал Темным из-за нее, Киллиан не смотрел на нее с такой яростью; в тот момент она, скорее, читала боль и обиду в его взгляде, и сейчас ей хочется сжаться в комочек, как когда-то в детстве, стараясь стать как можно меньше и незаметнее.

Кто говорил, что душевную боль перенести легче, нежели боль физическую? Да она бы сейчас с радостью сама сломала себе пару костей, если бы это хоть немного заглушило то рвущее, гложущее, невыносимое чувство внутри.

Киллиан неторопливо застегивает ремень, глядя на нее насмешливо и чуть презрительно, будто зная обо всем, что происходит сейчас в ее душе. И, пожалуй, так оно и есть. Его никогда не обманывали ее слова, не вводили в заблуждение маски, не останавливали стены, он умел забираться к ней под кожу, и до сих пор ощущающаяся влага его семени в ее влагалище и горящая от укусов шея лишь доказывали это.

Эмма опускает голову, не в силах вынести его превосходства во взгляде и вздрагивает, когда он делает шаг вперед. Взявшись пальцами за ее подбородок, он настойчиво тянет вверх, и, небрежно коснувшись губами виска, отпускает, словно потеряв всякий интерес к ней.

И лишь когда за Темным захлопывается дверь, она позволят себе опуститься на колени и закрывает лицо руками, заходясь в беззвучной истерике.