========== Часть 1 ==========
Киллиан ходит по комнате, и его гибкие, нервные движения напоминают грацию дикого зверя. Эмма вдруг вспоминает, как однажды ее вместе с остальными детьми из приюта водили в зверинец, где она впервые увидела тигра. Хищник так же метался по тесной клетке, хлеща длинным хвостом по бокам и обжигая столпившихся снаружи людей наполненным ненавистью взглядом. И, как тогда она замерла в шаге от решетки, не в силах ничего сделать, так и сейчас, точно прикованная к месту словами мужчины и собственным грузом вины и отчаяния, она может лишь наблюдать за ним, кляня себя за беспомощность.
Глядя на выразительные взмахи его здоровой руки, на то, как двигаются длинные чуткие пальцы, сопровождая и дополняя каждую его фразу, женщина вдруг понимает, почему Киллиан, узнав о том, что стал Темным, в тот же миг не вернул себе вторую руку – крюк на месте отсутствующей кисти помогал ему сосредоточиться на собственной ярости и жажде мести, напоминая о его главной цели.
Эмма чувствует окружившую его Тьму. И если в Камелоте та больше напоминала слабые нефтяные разводы, то теперь она захлестнула мужчину неосязаемым тугим коконом, становящимся плотнее с каждой минутой. Несмотря на то, что они разделяли одну Тьму на двоих, здесь не действовал закон сообщающихся сосудов. Киллиан был злее, и Тьма, откликаясь на это и, точно паразит, подпитываясь его эмоциями, неуклонно перетекала к нему, давая больше власти, силы, взамен приумножая и искажая и без того обостренные до предела чувства. Тьма выбрала мужчину своим основным носителем, словно поняв, что именно с его помощью они оба могут получить желаемое.
Сейчас он был опасен. Опасен для окружающих. Опасен для нее. Опасен для себя. Эмма могла лишь догадываться о том, что именно нашептывала ему Тьма, но была уверена, что ее догадки близки к реальности. Полюбив ее, отрекшись от мести, Киллиан постепенно залечил рану в своей душе до болезненного шрама, но теперь Тьма вскрыла этот шрам, заставляя захлебываться в собственной боли и ненависти. Так сирены в древних легендах заманивали моряков сладким пением, а после утаскивали на дно тех, кто не смог противиться их зову. Киллиан же добровольно пошел на дно, поддавшись тем эмоциям, что питали его долгие десятки лет скитаний в поисках возможности отомстить.
Эмма знала Крюка-пирата, знала Крюка, вставшего на путь искупления, знала Киллиана-друга, Киллиана-возлюбленного, Киллиана-любовника… Все эти его грани были изучены ею, приняты ею, любимы ею, но…
Она даже не могла представить, что он может быть таким. Даже когда они сражались на берегу озера в Зачарованном Лесу, Крюк не хотел причинить ей боль. Он бы мог ранить или убить ее десяток раз – его уровень мастерства владения саблей был не сравним с ее уровнем владения мечом, пусть и помноженном на ее отчаянную ярость, – но он лишь парировал удары, не подпуская слишком близко к себе, и даже в такой момент продолжая поддразнивать ее двусмысленными намеками.
И вновь женщина пытается достучаться до него, как совсем недавно в Камелоте, пытается образумить, заставить прийти в себя хоть на мгновение. Но Темный лишь едва заметно усмехается, точно ее слова всего лишь бессмысленный детский лепет. И если в Камелоте его слова обжигали, точно пощечины, то теперь каждое слово мужчины – удар хлыста, рассекающий грудь до беспомощно трепещущего раскрывшегося перед ним сердца, каждый его взгляд острее кинжала, что ранит ее душу, ведь защищающие ее прежде стены он сам помог разрушить. А он смотрит на нее с холодной расчетливостью, точно наслаждаясь ее болью. Киллиан знает ее хорошо, слишком хорошо, и продолжает методично вгонять лезвия слов-ножей в каждый уязвимый участок ее души.
Он словно задался целью причинить ей как можно больше боли, и…
У него это получалось.
Мужчина медленно подходит к ней. Останавливается так близко, что ее грудь может коснуться его груди, если бы она достаточно глубоко вздохнула. Но она не может. Ее дыхание неглубокое и быстрое, в ритме бешено колотящегося в груди сердца. Эмма боится этой близости, боится того, что снова не сможет противостоять ему.
Но его запах уже проник в ее легкие, так вкрадчиво, словно яд, наполняя, растекаясь по телу жаркой волной, отравляя каждую его клеточку. Запах моря. Соли. Кожи. Почти неуловимый – рома. И запах Киллиана. Такой знакомый. Родной. Тот, который она впервые вдохнула, кажется, целую вечность назад, при первой их встрече в Зачарованном Лесу. Тот, который окончательно проник в нее в тот момент, когда она оказалась в его объятиях, пытаясь защитить от ловушки в логове великанов.
Эмма снова тонет в невозможной синеве его глаз, а его голос звучит почти ласково, когда он добивает ее своими жестокими словами. И тем больнее оттого, что она знает, что это – правда.
Слезы все-таки бегут по ее щекам, прочерчивая обжигающие дорожки, а горло рвут изнутри сдерживаемые рыдания. Она не должна была показывать свою слабость, но тот, кто помог ей разрушить стены, снять защиту с ее души слишком хорошо знает, куда ударить больнее. Знает, – и бьет. Злее. Изощреннее.
– За что ты меня так?
Слова звучат глухо. Казалось, ее сердце сейчас само вырвется из груди и упадет между ними истерзанным куском окровавленного пульсирующего мяса.
Киллиан сокращает и без того небольшое расстояние между ними, приблизив лицо к ее лицу, и, словно крохотная глупая птичка, завороженная плавными движениями приближающейся змеи, она не в силах отвести от него взгляд.
Даже зная, что это может стать причиной ее гибели – пусть даже не физической.
Это сильнее ее.
Темный говорит медленно и внятно:
– Пусть тебе будет так же больно, как было больно мне.
Уголки его губ слегка приподнимаются, и за холодной колючей синевой его глаз Эмма снова видит бушующее пламя, испепеляющее его изнутри. Пламя, которое она хоть и с трудом, но все же смогла обуздать, но перед которым он сам оказался устоять не в силах.
Мужчина подается вперед, прижимаясь губами к ее губам – почти грубо, почти больно, почти-слишком-невыносимо. Его ладонь скользит по ее пояснице, привлекая к себе резким движением, и она, невольно покачнувшись, упирается ладонями в его грудь. Разум женщины кричит об опасности, но Тьма внутри нее – не та физически осязаемая Тьма, которую она добровольно впустила в себя, а Тьма, что всегда была в ней, – откликается на его страсть, на его желание, на его возбуждение. Возможно, Эмма бы смогла противиться этому, если бы действительно захотела. Только вот сражаться одновременно с ним и с собой слишком сложно, она не хочет, не может, просто не в силах противиться и поэтому сдается, позволяя эмоциям затопить ее.
Тот короткий жадный поцелуй, которым Киллиан хотел избавить ее от проклятия Темных, отозвался адским пламенем в ее душе и в ее теле, доказывая, какой необходимостью для нее была его близость, его любовь, его жизнь, но этот поцелуй казался чем-то иным, будто сам по себе был проклятием. Проклятием, дурманящим разум, окутывающим душу жгучим мраком, проникающим в кровь, мышцы, кости, не оставляющим ни единого шанса на спасение.
Короткая мысль о том, что лежащая на полу без сознания Мерида в любой момент может прийти в себя и увидеть их почти заставляет ее прийти в себя, но в это мгновение мужчина чуть посасывает ее губу, коснувшись языком, и…
Эмма окончательно поддается ему. Поддается, ненавидя себя за то, что снова оказалась слишком слабой перед ним. Поддается, ненавидя его за то, с какой небрежной легкостью он рушит ее тщательно возводимые преграды.
Его ладонь скользит по ее пояснице, забираясь под жакет, и прикосновение пальцев и чуть шершавой ладони к обнаженной коже заставляет женщину резко, со стоном, выдохнуть. Она чувствует его ухмылку в поцелуе – легкое, едва уловимое движение губ. Темному Киллиану смешна ее слабость перед ним, но сейчас, когда его поцелуи плавили ее кости, когда его касания заставляли слабеть ее мышцы, ей было все равно.
