– Кто вызывал? Чуйков? – Иван Яковлевич умылся сначала холодной водой, а потом, чувствуя, что не проснулся до конца, взял и вылил себе оставшуюся половину ведра на голову.

– Вин, – подал ему полотенце Ищенко.

Брехт прошёл в командную палатку. Палатки сбросили с бомбардировщиков на весь их отряд. Самолёты и сейчас довольно часто кружили над местом расправы с бронепоездом. Прилетали в такую даль, делали несколько кругов и назад. Время от времени Скоробогатов выходил на связь и сообщал что вражеской силы ни в каком виде, ни в пешем, ни в танково – автомобильном поблизости не наблюдается. Железную же дорогу разбомбили на несколько десятков километров, и пробраться быстро никто не сможет. Хотя вон поляки какие упёртые оказались, за несколько дней мост взорванный восстановили и бронепоезд пригнали. Но теперь уже это не просто сделать. Правительство из страны в Румынию сбежало вместе с главнокомандующим (храбрые польские парни) и отдавать приказы больше некому.

– Соединяй с командующим, – Иван Яковлевич принял от Коровина жестяную кружку с горячим чаем и, обжёгшись всё равно, сделал малюсенький глоток. Вот всем хороша война, только нет кофе в фарфоровых кружках. А ну, да, много ещё чего нет. Грязь вот есть и неистребимый запах поджаренных живьём поляков. Блин, всё желание пить чай и то отпало.

– На связи.

– Здравия желаю, Василий Иванович. Что-то случилось? Когда смена будет?

– Привет, комдив. Будет тебе смена, из Москвы звонили, вылетели в Ковель большие начальники, скоро у тебя будут. – Хреновенько слышно. Ну, так где тот Слуцк.

– Новости из Бреста от моих есть? – чёрт бы с ними с начальниками. Что с дивизией?!

– Есть, не переживай. Поляки после того, как Бабаджанян зачитал им письмо временного правительства Польши в Москве, разделились. Часть решила уходить в Литву, часть в Румынию, а часть просто сдалась и стала записываться в Войско Польское. Таких больше половины. Единственно не сдались пока засевшие в Брестской крепости. Требуют показать им это правительство.

– И что?

– Носом не вышли. Сейчас им твои рацию доставили. Ту, самую мощную. Пытаются с Москвой со своими договориться. Вроде условия обговаривают. Что у тебя?

– Спокойно всё, Василий Иванович. Ждём гостей. Кто хоть будет?

– Не знаю. Увидишь, – как-то хитро сказал Чуйков, точно знает, но канал открытый не шифрованный. Не может, должно быть, говорить.

– Понял. Жду.

– Ну, жди, Всё отбой.

– Отбой.

Так-так, судя по оговорке про большое начальство, не иначе – сам Мехлис. Да и понятно. Такую жирную пирожинку, любому захочется товарищу Сталину самому преподнести.

Событие сорок четвёртое

– Ленка, иди, к тебе ухажёры пришли!

– Уже? А уха ещё не готова!

Иван Яковлевич посмотрел на часы. Потом посмотрел на карту. Если большое московское начальство прилетит на самолёте в Ковель, то от Ковеля ещё до этого места не менее восьмидесяти километров. По ужасным разбитым дорогам. Спокойно можно ещё два часа набросить. Там часов восемь до Минска от столицы нашей прекрасной Родины, да тут два получится. Полночь получится. Хрень полная, что это за начальство, которое по вражеской территории по ночам передвигаться будет. Не существует такого начальства. Сначала начинаем. Восемь часов до Ковеля, потом там ночуют, а вот часов в восемь – девять выедут и не в полночь, а в полдень завтра будут у горы золота. Стоп. Они ведь должны привезти смену, наверное. Значит, пойдёт воинская колона. Ещё часик можно свободно набросить.

Воспользоваться надо. ЧЕМ? Легко предугадать, что приедут после путешествия по таким дорогам усталые, злые и голодные. Усталость – это не лечится. А вот сытый человек сразу добреет. Вывод. Нужно готовить вкусный сытный обед.

– Иван, Ищенко! – Брехт выглянул из палатки, куда в задумчивости зашёл, пока время прибытия высоких московских гостей считал.

– Слушаю… – и рожа такая счастливая. С чего бы?

– Лейтенант. Тебе кто звание присваивал? Слушаю?! Понабирут по объявлению.

– Точно так, товарищ командир. Я по объявлению, добровольно пришёл записываться. А звание вы мне присваивали после окончания курсов.

– Погорячился. Вопрос у меня к тебе, Ваня, есть. Много вопросов. Но почему у тебя такая счастливая рожа, сначала расскажи?

– Так мужики прошли с бредешком по реке этой Рите и рыбки наловили. Нормально, так. Теперь знатную уху сварим.

– Во, ты у меня второй вопрос с языка снял. Нужно завтра обед для большого начальства из Москвы приготовить. Сможем там двойную или тройную уху организовать.

– Та немае проблем. Сробим. Сделаем. Скильки?

– А я знаю? Пусть будет пять человек вместе со мной.

– Сделаем. Краше не бывает. Товарищ командир, вы завтракать будете. Хлопцы картошку в костре испекли и зайца Харламыч подстрелил.

Поел и спать завалился. Чего ещё на этом пикнике делать. Купаться Чуйков запретил. Да и так себе водичка, больно много в ней покойников плавает.

Всё точно Брехт рассчитал. Дозор доложил в двенадцать пятнадцать на следующий день, что по грунтовке движется большая колонна. Будут через десять минут.

Брехт оглядел штаны и гимнастёрку, нет, стирка не помогла без «Тайда». Весь в чёрных, теперь серых пятнах от сажи. Не хочет отстирываться эта пакость.

Первым из леса вынырнул броневик, за ним ГАЗ-АА с солдатиками в кузове. А потом тоже ГАЗ, но крытый. Смешно. Брехт мысленно себе очередную оплеуху дал. А что должно быть? Где тут в Западной Белоруссии «Паккард» для большого начальства найти? Вот и довезли на грузовике.

Никто же в том будущем, что покинул Иван Яковлевич, знать не знает и ведать не ведает, так эта аббревиатура врезалась в народную память, что первые, сошедшие с конвейера полуторки, назывались НАЗ-АА. Серийное производство этого грузовика началось 29 января 1932 года в Нижнем Новгороде, на построенном здесь Нижегородском автомобильном заводе имени товарища Молотова. И только 7 октября того года Нижний Новгород был переименован в Горький в честь «первого пролетарского писателя». В 1932 году в СССР масштабно с фейерверками и плясками отмечали 40-летие с начала его творческой деятельности. Вслед за городом переименовали и завод. Вот только после этого ГАЗ-АА и стал ГАЗом. И ведь парадокс, город назад обозвали, а завод забыли. Так ГАЗом и остался. Это, наверное, потому, что многие «Газели» на природный газ переводят. Отвлёкся, блин.

Оба-на. Гевюр цузамен. А солдатики-то в форме войск НКВД. Фуражка приметная – тулья василькового цвета и краповый околыш. Есть интересная особенность по ношению этих фуражек. Брехт этой дурости не понимал, но тем, кто это придумал, двигало же что-то, кроме желания, чтобы все руководство НКВД сдохло от менингита. Высший, старший и средний начсостав носил фуражку круглый год, а рядовой и младший начсостав – только в летнее время. Зимой шапки – будёновке, что всё же теплей. Правильно, зачем рядовых мучать. А вот классно, наверное, Ежов выглядел в своей фуражке в сорокаградусный мороз, когда на севере Беломорканал строил.

Помяни чёрта. Нет, Ежов Николай Иванович сейчас в подвалах Лубянки признаётся в гомосексуальных связях с театральным деятелем Боярским-Шимшелевичем, и дивизионным комиссаром Константиновым. Не он спустился по лесенке из кузова ГАЗа. Спустился товарищ Берия. Брехт уже запаниковал, но следом на грешную землю, перескакивая через ступеньку, орлом спланировал и Лев Захарович Мехлис. Может, и не сразу расстреляют. А может и наградят… Посмертно.

Выдохнув, Иван Яковлевич промаршировал к наркому.

– Товарищ …

– Брось, нэ крычи. Устал, как собака. Оглох. Мотор рэвёт и рывёт. Брехт? Иван Яковлевич?

– Так …

– Опят крычиш? Спэциално.

– Товарищ Народный Комиссар, тут бойцы тройную уху сварили, может перекусите с дороги, вон у меня в палатке стол уже накрыт. Сейчас уху принесут.

– А, Лэв Захаровыч. Смотри, какой умный. Знает, что началство устало. Пойдём, перекусим?