– Эй!.. Тут кто-нибудь есть?

Голос был девчоночий, и, отвлекшись от завораживающей облачной кутерьмы, я скоренько перевернулся на живот. У дерева стояла девчонка – та самая, что слиняла из автобуса.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но поперхнулся. Потому что обалдел от ее глаз. Точнее – от ее взгляда. Она смотрела вверх – вроде бы на меня, но отчего-то я сразу понял, что меня она НЕ ВИДИТ. И облаков не видит, и забора, и кленового дерева, которого касалась сейчас руками, – вообще ничего не видит! Озарение оказалось настолько неожиданным, что я чуть было не задохнулся.

– Ты там прячешься? От кого?

Она не видела меня, но слышала. Или чувствовала! Я сипло раскашлялся. Связки отказывались выполнять свои прямые обязанности. Горло вытолкнуло какой-то хриплый звук, и лицо девочки тут же страдальчески напряглось.

– Ты… Ты плачешь? Тебя кто-то обидел?

Я даже не сумел разозлиться на нее. Потому что… Ну, не знаю… Что-то стряслось со мной. Что-то жуткое и необычное. И та фантастическая глупость, которую она сейчас изрекла – про «плачешь» и «обидел», даже не показалась мне глупостью. Конечно, никто меня не обижал, и плакать я не собирался, но точно кто сдавил мои глазные яблоки и крепкой пятерней ухватил за кадык. С оторопью и ужасом я почувствовал на своих глазах постыдную мокроту! А потом вдруг осознал, что девчонка под деревом, это чудо в перьях, не способное различить сидящего меж веток пацана, в один миг стала для меня дорогим и близким существом. Я не мог этого связно объяснить, но если бы она сказала «прыгай», я, не задумываясь, сиганул бы вниз. Рыбкой, не группируясь, прямо головенкой в землю. Но вместо этого она произнесла совсем другое:

– Можно я к тебе залезу?

– Хмм… – Я все-таки справился со своим голосом и судорожно задышал, приводя психику в норму. – Конечно. Только ты это… Осторожнее.

Она гладящим движением провела ладонью по древесной коре. Я понял, что она ищет опору.

– Меня зовут Алиса. – Она беззащитно улыбнулась. – Ты поможешь мне?

– Конечно. – Я потрясенно кивнул. Ну как я мог ей отказать?

– Ты знаешь, что мы живем в год Ежика?

– Ежика? – Я озадаченно нахмурился. – Разве у нас сейчас не год Собаки?

– Год Собаки – это по китайскому гороскопу.

Алиса на секунду задержалась, точно собиралась оглядеться, но даже не оглянулась – снова повела меня дальше. Или это я ее вел? Не знаю, что тут больше соответствовало истине, но мы шли с ней под ручку – прямо сладкая парочка! Ни с Улькой, ни с Лариской я так не ходил, а тут все получилось само собой. Алиса ищущим движением нашла мое плечо, а потом легко и просто взяла под руку. Смешно бы я выглядел, если бы стал отбрыкиваться!

– Гороскопов – их много, – продолжала она свою лекцию. – Японский, зороастрийский, кельтский. А еще есть гороскоп древних майя, есть гороскоп друидов.

– Ничего себе! А российского ничего нет?

– Есть, конечно. Старославянский гороскоп, а точнее – годослов. Кстати, очень похож на зороастрийский, хотя количество знаков в них разное. У японского – двенадцать, у старославянского – шестнадцать, а у зороастрийского – целых тридцать два.

– Чем же они похожи?

– Да вот – животными и похожи. Например, по старославянскому сейчас тоже год Ежика, но Ежика Свернувшегося.

– Почему свернувшегося?

– Такой уж у нас славный календарь. В нем звери не просто называются, а еще и характеристики свои имеют. Например, год Жемчужной Щуки – правда, здорово? Или год Крадущегося Лиса, Шипящего Ужа, Огненной Векши.

– Векша – это, кажется, белка?

– Правильно! А еще есть Прядущий Мизгирь.

– Вот Мизгиря не знаю, – признался я. – Хотя, если прядет… Паук, что ли?

– Умница! – похвалила Алиса.

И я ощутил, что краснею.

Вообще, это был странный разговор: малознакомая девчонка несла всякий вздор, а я слушал и млел, развесив уши. Вот бы на уроках так получалось! Но там я, как ни пыжился, в основном спал или занимался чем-то посторонним. А вот Алису я слушал. Прямо с каким-то щенячьим восторгом. И не мог понять, в чем тут дело, – то ли в ее голосе, легко перескакивающем от ликующих нот к бархатистому полушепоту, то ли в глазах, в которые я боялся заглядывать, но к которым вновь и вновь возвращался, точно к загадочному магниту…

– В нашем годослове все звери симпатичные, – продолжала образовывать меня Алиса. – Златорогий Тур, Притаившийся Лют – это волк по-нашему, Жалящий Шершень. Даже Жаба у нас и та не простая, а Бородатая.

– Бородатая? – Я хохотнул. – А что, мне нравится! Жаль, дракона нет, тоже серьезный зверь.

– Серьезный?

– Ну да, если верить сказкам, сколько богатырей с этими рептилиями махалось. Вот всех и извели – даже места в годослове не осталось!

Я пнул банку, лежавшую у Алисы на пути. Угодил точно в калитку – прямо как в футбольные ворота. Жаль, Алиса не могла оценить. Зато оценил пузатый дядечка, как раз выходящий через калитку. Покачав головой, он что-то собрался мне сказать, но, рассмотрев мою спутницу, деликатно промолчал.

– Слушай, а я кто – по этому самому календарю?

– Древнеславянскому?

– Ага.

– Ну, если ты родился в две тысячи третьем, могу тебя поздравить.

– С чем? С Жуком Рогатым или Кошкой Облезлой?

– Да нет же, ты, Антош, у нас – Парящий Орел!

– Ого! – Я и впрямь удивился. – Ничего! Нормальный такой знак.

– Правильнее говорить – тотем. Мне он тоже нравится. Мы ведь с тобой одногодки. А орел не терпит диктата – живет по своим особым законам. А еще это высота, мудрость и зоркий глаз…

Она замолчала, и я тоже ощутил неловкость. Сложно тут было что-то комментировать.

Мы неспешно двигались по улице. Алису я держал под руку, и белой своей тросточкой она не пользовалась – повесила на локоток, словно и забыла. А ведь мы специально возвращались к автобусу за этой самой тростью. Точнее – не мы, а я. Алиса-то светиться лишний раз не рискнула – знала, что ее тут же «арестуют» и препроводят в интернат. Там у них конференция какая-то проходила – по защите животных, шестая или седьмая по счету. Вот Алиса и решилась на побег – устала сидеть да говорить одно и то же. Видимо, и трость ей иногда хотелось нарочно где-нибудь оставить – пусть недолго, но побродить в «свободном полете». И, кстати, удавалось ей это неплохо: шагала она совсем не так, как в парке, – вполне уверенно, лишь временами притормаживая перед бордюрами и на перекрестках. Похоже, все эти препятствия прочно сидели у нее в памяти, все равно как в GPS-навигаторе. И в помощи моей, как я убедился, она совсем не нуждается. По крайней мере, в этих кварталах Алиса ориентировалась довольно хорошо.

– Чего же мы отказались от своего гороскопа? – попытался я отвлечь ее от невеселых мыслей. – Жили бы себе и дальше под славянскими тотемами.

– Мы много от чего отказались, – тихо сказала Алиса. – С этими календарями вообще сплошная путаница. Когда-то наш славянский календарь начинался с двадцатого марта – дня весеннего равноденствия, но царь Иван Третий взял и перенес начало нового года на первое сентября.

– А что, вполне логично. Школа, начало учебного года.

– Это мы сегодня привязываем все к учебе, а тогда логичнее было начинать год с дня весеннего равноденствия: просыпалась природа, становилось тепло, люди начинали пахать, сеять.

– Но мы-то сейчас Новый год и вовсе тридцать первого декабря празднуем.

– Правильно, это уже Петр Первый распорядился – разом поменял и дату, и летоисчисление.

– А смысл?

Алиса пожала плечами.

– С царским указом не поспоришь. Зато теперь у нас целая куча гороскопов – какой хочешь, тот и выбирай.

– И чего нам ждать от года Ежика?

Она чуть улыбнулась. Как мне показалось – не очень весело.

– Символ Ежика – это иголки, так что зверек может и уколоть, и поранить. Именно в этот год произошла Чернобыльская авария, а потом затонул теплоход «Адмирал Нахимов». А еще раньше на Маршалловых островах взорвали водородную бомбу – самую мощную по тем временам. Эти красивейшие места до сих пор непригодны для жизни.