— Провиант он поставлял надлежащего качества, в оговоренные сроки, цены у него не сказать, что совсем уж малые, но ниже, чем у остальных купцов, те же припасы предлагавших, — обстоятельно пояснил капитан. — А что в воровство меня вовлечь хотел, так это дело обычное.

— Обычное? — недоверчиво спросил Лахвостев.

— Обычное, — капитан пожал плечами. С его сложением выглядело это несколько угрожающе. — Любой купчина хочет доходов побольше, а расходов поменьше. Потому и к воровству все они склонны. Кто поглупее, те тайком в хороший провиант подсунут гниль всякую. Кто похитрее, попробуют офицера подкупить. Но со мной такое не проходит. Мне казенные деньги уж одиннадцать лет не просто так доверяют. Ни одна ревизия никаких вольностей в их расходовании не нашла. Потому что нет их, тех вольностей. И не было ни разу.

— Старшина Буткевич показал, что с Маркидоновым ругались вы неоднократно, — напомнил Лахвостев.

— Так он мне воровство неоднократно и предлагал, — Бразовский по-прежнему был спокоен и нетороплив.

— А почему в день, когда Маркидонова убили, вы старшину Буткевича одного в двадцатый амбар отправили, а восемнадцатый сами в одиночку смотрели? — резко сменил тему Лахвостев. — По правилам такие проверки проводят вдвоем.

— По правилам — то одно, а по уму — то иной раз совсем другое, — блеснул житейской мудростью Бразовский. — По правилам мы со старшиной только после обеда бы и закончили, а так до обеда точно бы управились, не случись убийства. Я сколько по военным закупкам служу, всегда так делалось.

— Подозрения в отношении вас в немалой степени основаны на показаниях старшины Буткевича, — похоже, Лахвостев очередной сменой темы попытался пробить толстую стену абсолютного спокойствия капитана. Не вышло.

— Старшина — человек обстоятельный и предельно честный, — Бразовский снова устрашающе пожал плечами. — Что видел и слышал, так и скажет — видел и слышал. Чего не видел и не слышал — скажет, что не видел и не слышал.

— Если вам допрос под заклятием предложат, согласие дадите? — Лахвостев не унимался. И, похоже, своего наконец-то добился. Бразовский шумно вздохнул, тряхнул головой, широко улыбнулся и с неожиданной радостью в голосе сказал:

— Скорее бы уже предложили, господин майор! Сейчас же я не поймешь кто — то ли подозреваемый, то ли нет. А так враз бы все подозрения сняли!

— Вы, капитан, хотя бы понимаете, что такое допрос под заклятием?! — изумился майор Лахвостев. — Вы же потом две, а то и три седмицы с госпитальной койки не встанете!

— Да хоть и месяц! — Бразовский азартно хлопнул ладонью по столу. Стол, коему такое проявление чувств явно не понравилось, аж содрогнулся. — Да хоть два месяца, зато встану честным офицером, а не подозреваемым черт знает в чем! Виноват, господин майор!

На том Лахвостев капитана и отпустил, послав за старшиной Буткевичем. Старшина, примерно такого же медвежьего сложения, что и капитан, даже лицом на него походил, разве что был заметно выше ростом. Представился по форме, стоя во фрунт и поедая начальство глазами, да еще и таким зычным голосом, что мне лично стоило больших усилий не вздрогнуть.

Характеристике своей, данной капитаном Бразовским, старшина Буткевич полностью соответствовал. Ничего нового по сравнению с известными нам сведениями не сообщил, старое повторил именно в описанной капитаном манере: «Что видел и слышал — говорю, чего не видел и не слышал — говорю, что не видел и не слышал». Идеальный, в общем, свидетель, но толку от его свидетельств если и было больше, чем ничего, то совсем на чуть-чуть. Вот вам, кстати, о пользе правил — действовал бы Бразовский по правилам, осматривая амбары в паре со старшиной, ему бы пришлось тогда есть остывший обед, зато сейчас не надо было мечтать о допросе под заклятием, потому что в таком случае непрошибаемая честность старшины Буткевича стала бы для капитана лучше любого алиби.

Принесли послужную ведомость Буткевича. Бегло ее просмотрев, майор Лахвостев удивленно спросил старшину:

— Так ты, Буткевич, в губной страже служил?

— Так точно, ваше высокоблагородие, урядником!

— А в армию что перевелся?

— Мне, ваше высокоблагородие, как пятый ребенок у меня народился, жалованья еле-еле хватало.

— Жалованье в губной страже у тебя повыше было, чем сейчас, — заметил Лахвостев.

— Деньгами-то повыше, ваше высокоблагородие, — согласился старшина. — Да только тут я на казенных харчах, да еще паек на дом дают. Так что на женку с детишками денег и побольше приходится, чем в губной страже-то.

— И как вам эти добрые люди, Алексей Филиппович? — поинтересовался Лахвостев, отпустив старшину.

— Знаете, Семен Андреевич, двойственные ощущения, — ответил я. — Не врут. Но…

— Но?.. — уцепился Лахвостев.

— То ли не всю правду говорят, то ли сами верят, что говорят правду, но это не так, — ерунду, конечно, сказал я полную, но по моим ощущениям так оно и выходило.

— И как эти ваши слова понимать, Алексей Филиппович? — с заметным интересом спросил Лахвостев. — Насчет веры Бразовского и Буткевича в то, что они говорят правду?

Беседовали мы с майором за обедом, а обедали в ставке городового войска. В трактир не пошли, чтобы не терять время, нам же после обеда еще предстояло наведаться в городскую губную управу.

— Что-то они оба могли попросту не заметить. Что-то заметили, но не поняли или не запомнили. Вот и верят. В худшем случае — сказали не обо всем, что видели. Но прямой лжи я в их показаниях не уловил, — пояснил я свои слова.

— Хм, — Лахвостев задумчиво повертел в руке ложку и аккуратно положил ее в опустевшую тарелку, совсем еще недавно наполненную фасолевым супом. — Это так действует ваше предвидение?

— Мое предвидение действует больше в отношении меня самого, — ответил я. — В случае с капитаном Бразовским и старшиной Буткевичем я себя прямо обманутым не почувствовал, но и полной уверенности в их правдивости не ощутил. Потому и искал возможные этому объяснения. И, как мне представляется, нашел.

— Что ж, Алексей Филиппович, я вас понял, — подытожил майор. — Давайте тогда закончим с обедом и отправимся в губную управу. Что-то мне подсказывает, что там мы тоже услышим немало нового…

Приказ командира, пусть даже и выраженный в виде пожелания, надо выполнять, поэтому с обедом мы покончили быстро и решительно. Губная управа располагалась неподалеку, и мы двинулись туда пешком, заодно и прогулявшись после сытного обеда.

— Капитан Бразовский… — старший губной пристав Афанасий Петрович Поморцев поудобнее устроился на стуле, провел рукой по своей обширной лысине, будто приглаживая давно выпавшие волосы, и грустно вздохнул. — Как я понимаю, военные дознаватели по-прежнему не хотят отдавать его нам?

— Не хотят, — подтвердил Лахвостев. — Более того, его, вполне возможно, допросят под заклятием.

— Даже так? — Поморцев задумчиво почесал бакенбарды — сначала на правой щеке, затем на левой. — Ну, оно, может, и к лучшему. Вот только что с убийством купца Маркидонова делать, ежели Бразовский невиновным окажется, я и не знаю…

— Это почему же не знаете? — удивился Лахвостев. — А продолжать поиск маньяка?

— Так ни при чем там маньяк-то, — отмахнулся Поморцев. — Не он Маркидонова убил. Потому и хотели мы Бразовского у военных вытребовать.

Не сговариваясь, мы с майором изумленно переглянулись. Ну ничего себе новость!

— И почему же маньяк в случае с убийством Маркидонова ни при чем? Пояснить не соблаговолите? — скрывать недовольство Семену Андреевичу удавалось явно с трудом.

— Предмет, коим купца по голове ударили, был иным. Не тем, что во всех остальных убийствах, — не сразу ответил Поморцев. — И кололи купца в сердце по-иному.

— Как это по-иному? — нетерпеливо переспросил майор Лахвостев.

— Маньяк-то своих аккуратно колол, примериваясь поначалу. И ежели жертва в пальто была или в шубе, всегда то пальто или шубу распахивал. А Маркидонова прямо через пальто со всей силы прикололи. Так что никак это не наш маньяк убивал. Другой кто-то, — Поморцев даже руками развел.