Он уткнулся носом в стекло. Фигурка шла по направлению к полю, то чинно, то весело вприпрыжку. Белое легкое платье развевалось на ветру.

Он смутно помнил эту фигурку, что-то знакомое было в ее движениях, словно когда-то он уже видел ее или во сне, или наяву, но так много лет назад, что память соткала из нее туман, а время истерло подробности.

На цыпочках он вышел из ванной. Дом крепко спал, покачиваясь на волнах вступившей в свои права осени. Может, весь этот мир качался, точно парусник, когда кажется, что паруса освещают луну и море серебристым светом, а не наоборот.

Он сделал робкий шаг в полутьму, ступая босыми ногами по влажной траве.

Дорожка, протоптанная за лето мальчишками, уходила в поле. Над холмами висели звезды, вдыхая запах неведомых цветов, растущих на вершине. Купаясь в ночной прохладе, цветы поднимали головы и всю ночь говорили с небом, шепотом задавая вопросы, которые не мог бы задать ни один мальчишка. Только цветам были известны тайны и чудеса обманчиво простой жизни.

Он почти нагнал фигурку в белом платье. Девочка быстро карабкалась на старое дерево. Столько прыти было в ее движениях, будто тонкое тело само неслось в высоту, подгоняемое азартом и любопытством. Голые ветви обнимали и поддерживали ее, словно ребенка, только начавшего ходить. Личико девочки сосредоточено, светлые брови сдвинуты, губы сжаты, руки цепко хватаются за выступы в коре.

Он боялся последовать за ней наверх, помня строгий запрет даже приближаться к старому дереву. Она же удобно устроилась на ветке, болтая ногами, озорно поманила его пальцем и, видя его нерешительность, усмехнулась. Что могло бы раззадорить мальчишку больше? Он схватился за ближайшую ветку, уперся ногой в выступающий корень.

Они сидели на ветке и молчали. Он хотел, чтобы она заговорила первой. Но, погруженная в свои мысли, она только смотрела куда-то вдаль, иногда поглядывая на него из-под ресниц зелеными, как трава, глазами.

Почему он испытывал вину перед ней? Непонятно откуда взявшееся чувство – словно он позабыл что-то и никак не мог достать из своей памяти то единственное, самое важное воспоминание. Он не мог слезть с дерева и просто уйти, не попросив прощения за то, чего уже не помнил и не понимал. И ему казалось, будто она тоже ждет от него чего-то, ждет в спокойной уверенности, что это наконец произойдет.

Он потерял счет времени, а горизонт за холмами уже стал бледно-оранжевым, затем ярко-красным. Первый утренний свет пролился в долину. Вместе с ним пришел туман, медленно спускаясь и наплывая, укутывая землю, словно одеялом.

Проснулся он от того, что конечности сводило от холода. В животе было пусто, только внутри стучали крохотные молоточки, возвещая время завтрака. Он испугался, когда понял, что уснул на дереве, еще и на такой высоте, и, коря себя за глупость, спустился и побежал к дому, пока родители не проснулись.

К вечеру он почти забыл о новой знакомой. Ему стало казаться, что все это был просто сон или же приступ лунатизма. Нечто подобное случалось с одним из его одноклассников, и никто не мог ничего толком объяснить. Теперь он был уверен, что лунатизм заразен и передается по воздуху. Он твердо решил не поддаваться загадочной болезни и больше не выходить из дома по ночам. Но сдержать данное себе обещание оказалось не так просто.

Что-то похожее на жажду разбудило его среди ночи. Сердце стучало тревожно. Ему послышалось, что кто-то зовет его по имени. Он подошел к окну и снова увидел ту девочку. Она смотрела в окно его комнаты и улыбалась. Он забыл обещания, данные себе перед сном, и выбежал из дома. А она уже пересекла поле и ждала его высоко на дереве. Лунный свет падал на бледное лицо. Было в ее чертах что-то до боли ему знакомое. Они так и просидели вместе до рассвета: она глядела вдаль, а он все пытался вспомнить, где он видел эти милые черты, вздернутый нос и чуть оттопыренное правое ушко.

Теперь почти каждую ночь они проводили вместе. Осень становилась все холоднее, и он приносил ей плед, бутерброды и фрукты. С каждым разом он все сильнее ждал этих встреч, и, хотя они просто молчали, отчего-то это были на редкость счастливые часы. Ближе к рассвету ее фигурка становилась прозрачной и словно напитывалась туманом, приходящим из-за холмов. Она опускала свою ладонь, до странности бледную, на его и не убирала, пока он не засыпал, облокотившись на жесткий замшелый ствол. И каждый раз он засыпал до того, как она уходила.

Он не задавался вопросом, почему ни разу не встречал ее в городе: ни на улицах, ни в школе, ни в церкви, ни в супермаркете. Ее как будто и не было вовсе, но его это не беспокоило. Он боялся, что объяснение положит конец странному очарованию их таинственных встреч.

Однажды он все же попытался заговорить с ней:

– Кажется, я помню тебя…

– Конечно, помнишь. Прошло столько лет, но ты же не мог забыть!

– Забыть что?

Она замолчала. Так прошла ночь.

Она ушла вместе с туманом, когда он крепко спал, облокотившись на необъятный ствол дерева.

Время для нее словно не существовало, поэтому на следующую ночь она вложила прохладную мягкую руку в его ладонь и продолжила вчерашний разговор.

– Что мы дружили, когда были детьми.

– Ты и есть ребенок!

– Мы с тобой любили играть вместе. Всего шесть лет назад, – она смотрела на него с насмешливым прищуром.

– Тебе на вид не больше восьми. Как такое… – он запнулся, уловив ее нежелание отвечать на этот вопрос.

– Когда мы играли вместе, – вновь заговорила она, – ты часто обещал мне, что всегда будешь рядом. Я верила, я знала, что так будет. А потом пришли они…

Внезапно он вспомнил. Да, он и эта девочка были неразлучны, все делали вместе. Казалось, так и будет всегда – до конца времен, до последнего вздоха.

А потом появились они – его новые друзья-мальчишки. Своя шумная команда. Он понял, что его неодолимо тянет к другим забавам: футбол, охота на динозавров, разговоры о пришельцах. С каждым днем ее тихие развлечения, вроде разбора чердачного хлама, чтения книг и рассказов о привидениях, все больше раздражали его. Ему хотелось мальчишеской свободы, подвижных, неуемных и шумных игр. Они с ней все реже проводили время вместе. Тайком от нее он убегал играть с новыми друзьями и страстно хотел, чтобы они приняли его в свою стаю.

Что бы мальчишки ни говорили, что бы ни делали, все воспринималось им с покорностью и собачьей преданностью. Они высмеивали его дружбу с девчонкой. И, как бы ни ранил этот смех его сердце, как бы ни было ему больно изображать веселье вместе с ними, со временем он и с этим согласился.

А она была забыта почти так же легко, как и обещания всегда быть вместе. Для него началась новая жизнь, о которой он мечтал. Экспедиции на лесную опушку, вылазки в стан врагов – другой мальчишеской компании – теперь волновали его сердце больше всего. И только воспоминания о ее бледных щеках, о запахе старого чердака ее дома и отзвук их разговоров по душам изредка посещали его перед сном, оставляя легкое чувство вины. Но он просто гнал от себя мысли, которые могли нарушить его душевный покой.

Как-то он застал ее сидящей высоко на дереве. Самом старом в их городе. Кора, словно морщинистая загрубевшая кожа, местами отходила от ствола, оголяя влажный, поросший мхом остов.

– И зачем ты забралась так высоко? – удивился он.

– Любовь – как высота. Чем выше забираешься, тем страшнее, – повторила она фразу, услышанную однажды в кино. Она вглядывалась в его лицо.

– Слезай, – сказал он, насупившись, не придав значения ее словам.

– Я хотела, чтобы ты обратил на меня внимание, – она говорила так спокойно, словно не таила на него обиды.

Это спокойствие раздражало его еще больше. В глубине души он страстно желал, чтобы она спустилась и побила его, накричала бы на него что есть сил, заплакала бы от злости. Но ей, как ему казалось, было все равно.