Андрей прошёлся по комнате и уже хотел было заказать еды и спокойно позавтракать на балконе, как вдруг в дверь опять позвонили. Андрей вздрогнул и подумал, что всё плохое, что могло сегодня случиться, уже случилось, но почему-то от этой мысли легче не стало. Он опасливо подошёл к двери и взглянул на экран видеодомофона, ожидая увидеть там очередного санитара из санатория для престарелых или похоронного агента. Но это был всего лишь Стёпка, сосед по дому с двадцать четвёртого этажа. Они были вроде как друзьями, по крайней мере иногда Андрею так казалось, потому что Степан почти не вызывал в нём отрицательных эмоций.
– Я как раз завтракать собрался, – как бы извиняясь, проговорил Андрей вместо приветствия. – Присоединишься?
– Присоединюсь, конечно! А что у нас на завтрак? – потирая руки, полюбопытствовал Стёпа, оглядывая квартиру так, как будто находился здесь в первый раз.
Андрей вспомнил, что так и не заказал никакой еды, и направился к холодильнику, надеясь на то, что там осталось что-то со вчерашнего дня. Действительно, можно обойтись без доставки: четыре яйца, пара кусков замороженного хлеба для хлебопечки, моцарелла, копчёная ветчина и помидоры черри, покрытые маленькими, но аппетитными влажными пузырьками.
– Отойди, я сам, – Степан бесцеремонно отпихнул хозяина квартиры и стал пристально изучать открывшиеся ему яства. – Омлет или брускетту?
Монетка весело закружилась в воздухе. Орёл.
– Давай брускетту, Стёп.
– Не вопрос, сейчас сварганим. Кофе завари пока, только покрепче и без этого твоего молока. Терпеть не могу молоко.
– Ага, хорошо.
После завтрака в квартире стало душно, несмотря на работающие кондиционеры. Небо покрылось полупрозрачными тучками, и казалось, что оно опустилось совсем низко и как будто заманивало их в свою пористую глубину. Что ж, приглашение принято.
– Стёп, может, пройдёмся?
– Пошли. Там как раз посвежело немножко.
Когда они вышли из своего пятидесятиэтажного дома, небеса уже хмурились «Крейцеровой сонатой» Бетховена, постепенно переходя из голубого адажио в грозно-серое престо, которое, в свою очередь, то и дело перебивалось задорными скрипично-солнечными проблесками.
– Сегодня умерла мама, – как бы между прочим произнёс Андрей, пытаясь пнуть носком ботинка упавший на дорогу совершенно зелёный лист, как будто сделанный из глянцевого пластика. – Или, может, вчера…
– Правда? – Стёпка поднял листок и отбросил его на обочину. – Это неприятно, конечно. Мать-то у человека одна.
Лист аккуратно лёг на траву и опять стал частью декораций – слишком неестественный, чтобы представлять из себя что-то особенное.
– Я не виноват, – почему-то проговорил Андрей.
– Это-то понятно. Когда похороны?
– Завтра. Поеду утренним автобусом.
– Может, не надо?
– Надо.
– А обратно когда?
– Не знаю. Надо собрать её вещи. Хочу оставить себе кое-что на память.
– Ко дню рождения-то вернёшься?
– Конечно, тут же недалеко. За день управлюсь, ночью уже приеду. Всё в силе, Стёп, не переживай, пять дней ещё.
– С подарком только непонятно. У тебя же всё есть, красавчик. И что только дарят таким, как ты?
– Ну, что-нибудь. Я и сам не знаю. Вроде и действительно всё есть, а такое ощущение, что мне всё равно чего-то не хватает для полного счастья. Сможешь мне это подарить? – Андрей рассмеялся.
– Ну и задачки ты задаёшь… Ладно, придумаю что-нибудь, как всегда.
– Слушай, а в прошлом году ты мне что дарил? – Андрей понял, что вопрос прозвучал бестактно, но почему-то для него это было важно.
– В прошлом? – Стёпа почесал лысеющий затылок. – Кажется… что-то… записную книжку, что ли? Или нет? Может, часы?
Андрей вдруг почувствовал, что его накрыла волна страха. Несмотря на жару, его спина покрылась холодным потом, а ноги задрожали. Он сделал глубокий вдох, чтобы не дать панической атаке захватить его целиком, и сжал кулаки.
– Стёп, слушай. Только ты не думай, что я идиот, хорошо?
– Когда я тебе такое говорил-то? – обиделся Степан.
Они медленно шли по аллее, окружённой массивными и в то же самое время невесомыми кронами деревьев, и небо вдруг подобрело и стало шопеновским, разливаясь над их головами приветливой светло-синей дымкой.
– Слушай, – повторил Андрей и сбавил шаг. – А тебе когда-нибудь казалось, что прошлого раза не было? Что наши воспоминания, наши мысли, чувства – всё, что происходит у нас в голове, всё это – ненастоящее? Как будто с нами играют. Сначала показывают одно, потом другое, а как только тебе удаётся собрать это в единую картину, всё меняется, а тебе даже не с чем это сравнить, чтобы понять, что происходит. Интересно, как там мама? Ты боишься смерти, Стёп?
– Чего? Смерти? – Степан от неожиданности остановился как вкопанный. – А чего её бояться-то?
– Ну там… Вдруг это больно?
– Что больно? Ты шутишь, что ли? Если б было больно, то покойники не были бы такими… спокойными. Ты только представь себе: на тебя с огромной высоты обрушился, ну, скажем, наш дом. Целиком. Прям придавил. Тебе больно?
– Да нет, больно быть не должно.
– Ну вот и успокойся.
– А страшно?.. Это же конец всему! Этому небу, солнцу, нашему дому, тебе, всему, что нас окружает, – Андрей опасливо взглянул вверх, как бы испугавшись, что небу уже пришёл конец.
– Ну и что? Тебя же тоже не будет. В отсутствие наблюдателя нет ничего, вообще ничего, Андрюх, понимаешь? Я тебе даже больше скажу – технически даже «ничего» нет, потому что это «ничего» всё равно надо пропустить через себя, а некому. А если нет ничего, то и бояться нечего! – Стёпка от души расхохотался неожиданно получившемуся каламбуру.
Андрей скептически посмотрел на друга.
– Стёп, а если есть?
– Что есть?
– Ну это твоё «ничего». Что, если это «ничего» существует и после смерти?
– Ну и пусть себе существует. Тебе-то что?
– Знаешь, мне кажется, это небо… Оно не просто так. Может быть, «ничего» как раз там? Управляет нами? Следит?
– Слушай, ты давно с психологом общался?
– Сегодня утром, перед твоим приходом.
– Пообщайся ещё, тебе не помешает.
– Да нормально всё со мной, говорю же вам! – Андрей почувствовал, что утренняя усталость возвращается, и почему-то разозлился сам на себя.
«Надо лечь пораньше, ведь завтра ехать», – подумал он и повернул к дому.
Автобус на следующее утро пришёл ровно в семь. Пассажиров было довольно много, но Андрею удалось занять самое удобное место у окна, в начале салона, где не сильно трясло. Водитель радушно поприветствовал пассажиров и сообщил, что время в пути составит два часа пятьдесят минут. Можно было расслабиться и насладиться умиротворяющим пейзажем, который открывался за окном как будто специально для него. Небо сегодня было каким-то особенным, может быть потому, что стекло немного искажало цвета и делало их чуть менее естественными, словно обработанными в продвинутом графическом редакторе. Андрей почувствовал, что мысли опять начинают накрывать, и впервые за долгое время испугался их.
«Это лишь мысли, красавчик, – сказал он самому себе. – Глупо их бояться. Точно так же, как глупо бояться смерти».
Автобус чуть раскачивался и то и дело подпрыгивал на едва ощутимых неровностях дороги. Андрей прикрыл глаза и приготовился немного поспать, ведь сегодня он встал намного раньше обычного, потому что вчера умерла мама.
«Почему мне в последнее время кажется, что что-то где-то сломалось? Сломалось во мне, или в мире? – мысли снова слетелись в его голову, как мухи на кучу навоза. – Почему те ключи, которые раньше открывали нужные замки, теперь поворачиваются с таким трудом, как будто они погнулись и заржавели? И не случится ли так, что в какой-то момент эти ключи вообще не подойдут? Как мне тогда жить? Чего хочет от меня этот мир? Неужели нельзя просто сказать, что мне делать, как вести себя, что чувствовать? Нет, я не схожу с ума, это было бы слишком простым объяснением. Здесь что-то другое, и почти понимаю, в чём дело, но почему-то картинка всё равно не складывается. Когда это всё началось? Со смерти мамы или раньше? И было ли это "раньше", или я просто вдруг появился из неоткуда на этом ослепительно солнечном балконе со спутанными волосами и с облаком, застрявшим у меня над головой, и теперь мне надо встроиться, приспособиться к этому миру, который изначально предназначался не для меня? Я должен обязательно разобраться во всём, и для этого мне надо лишь понять, боюсь ли я смерти. Если да, то всё это реально. Никто и никогда не сможет подделать страх смерти, потому что он зарождается в нас вместе с любовью к жизни, ко всему, что нас окружает с рождения, – к этому небу, к людям, к маме, к себе самому, наконец. И чем сильнее страх смерти, тем сильнее наша связь с этим миром, и тем реальнее он становится».
