— Второй кинозал сделаешь в другом месте, — тычу пальцем в карту, — к примеру, здесь. Главное подальше, чтобы одной бомбёжкой всех не накрыло. Барачного типа, по-быстрому. Только учти, что это кинозал, поэтому барак нестандартный с наклоном пола, хотя бы лёгким, чтобы всем было видать. Человек на сто, больше не надо.

Копец молчит, что-то прикидывает. Окончательно ставлю задачу.

— 25 апреля я приеду сюда и буду смотреть в этом зале первый учебный кинофильм.

Копец смотрит с ужасом, я — хладнокровно.

— Что? Один взвод строит барак за десять дней. Особо не торопясь. Пригони роту…

— Всё равно не успею.

— Возьми людей и технику из Столбцов. Взлётку там пусть заканчивают, остальных сюда, — жалость к парню берёт верх, — ладно, можно на пару дней позже. Но больше не дам. У нас кроме этого полно работы. Посоветуйся с киношниками, вдруг у них какие-то особые требования. И начальник строуправления вроде опытный мужик, что-то может подсказать.

— И сразу берись за второй кинозал. Или даже параллельно, у нас времени совсем нет. Там тренажёры будут стоять, — валю и валю на его плечи, аж совесть мучает. — Не переживай. Я тебя не оставлю. Любую помощь окажу. Ты главное — не тормози.

— Где тренажёры брать? — мрачно спрашивает Копец.

— Не твоя забота, — грубо и насмешливо обнадёживаю я. — Видишь, я тебе уже помогаю. Да и эти киносъёмочные самолёты не ты ведь пробивал. Ты их только получил.

— Скажи, Дмитрий Григорич, а куда ты так лошадей гонишь? Куда спешишь? Что-то знаешь, чего мы не знаем? — Копец смотрит испытующе. Прямо в точку угодил, но признаваться в своих нелегальных знаниях мне никак нельзя.

— Война начнётся в июне, — спокойно говорю я и вперяю в генерала холодные глаза, — через пару месяцев, если нам повезёт. Если не повезёт, то раньше.

— Москва так считает? — осторожно, очень осторожно спрашивает Копец.

— Москва, — в этом слове надо слышать слово «Сталин», — не исключает такой возможности. Но этого не говорят даже наркомам.

Поверит или не поверит? Краем глаза, но внимательно наблюдаю. Всё-таки он ещё очень молодой, такого развести, раз плюнуть. Поверил. Многие считают, что у генерала Павлова особые отношения со Сталиным. Демонстративное сближение с Берия возносит мой авторитет на высоту Эльбруса. Не важно, что сам я точно знаю: если что, то Лаврентий и меня, не моргнув глазом, в распыл пустит. Это я знаю, остальные так не думают.

Так что верит мне Копец. Брутальная эпоха и очень доверчивая.

— Но об этом никому ни слова. Брякнешь — под трибунал пойдёшь, — предупредить не вредно. И тоже в духе эпохи. На каждой радиостанции надпись: «Помни! Враг подслушивает!».

Надо бы мне ещё кое с кем поговорить…

16 апреля, среда, время 14:15.

Концлагерь близ монастыря «Оптиной Пустынь» под Козельском.

— Пся крев! Курва генеральска! — отчаянно вырывающегося человека в потрёпанной военной форме с незнакомыми знаками различия выволакивает в коридор пара дюжих конвойников.

У-ф-ф-ф! Какой яростный молодой человек! Набросился сразу, как только я представился, пришлось снести его правым боковым, а там и Саша с переводчиком подоспели.

За закрывшейся дверью слышится азартное хеканье, глухие удары, яростные вопли сменяются рычаньем и стонами. Источник звуков быстро удаляется и стихает.

— Я вас предупреждал, товарищ генерал армии, — совсем молоденький лейтенант НКВД не избегает соблазна, присущего людям в таких случаях, — этот Казимир у нас из самых…

Вместо словесного определения крутит рукой у головы. Понятно, «повёрнутый на всю голову», как-то так.

— Что у вас тут, товарищ генерал армии? — в допросную входит плотный среднего роста майор.

— Ничего даже не успел, товарищ майор госбезопасности, — развожу руками, — только поздоровался. Я надеюсь, вы его сразу не расстреляете?

Это я так пошутил.

— Зачем? В карцере посидит — остынет. Карцер же для кого-то организован, — как-то я и не определил, поддержал мою шутку майор или не понял.

— Будете ещё с кем-то разговаривать, товарищ генерал армии?

— Конечно. Давайте кого-нибудь поспокойнее.

Чуть не два дня сюда добирался и через полчаса уехать? Не, выжму из этой поездки всё, что можно. Зря что ли до самого Лаврентия дошёл, чтобы допуск получить?

Через пять минут вводят третьего. Первый отказался разговаривать, второй ещё хуже, посмотрим, что дальше будет.

— Поручик Янек Даменски, — представляется вошедший. Ну, и слава ВКП(б), вроде, действительно, спокойный, судя по тону.

— Генерал армии Павлов, — предыдущий поляк среагировал именно на это. Видать, слышал что-то обо мне или сталкивался с моими ребятами и воспоминания не самые счастливые. Нет, этот не дёргается. Переводчик предлагает сесть, поляк устраивается за столом напротив меня.

Ломаться поляк не стал, хотя смотрит хмуро. От предложенной папиросы не отказывается. Меня местные энкаведешники инструктировали, как вести допросы, но не специалист я в этой области. Мой генерал ещё знает, как выбивать сведения, но подходы всякие искать, нет, это совсем другая опера.

— Господин поручик, меня, как военачальника давно мучает один вопрос, — говорю после заверения, что это не допрос, а просто беседа, делаю паузу, всё-таки попытаюсь вызвать у поляка интерес к разговору. И надо дать время переводчику. Поручик его останавливает.

— Я понимаю разговор по-русски, — останавливает переводчика поляк, — спрашивайте, господин генерал.

— Всегда считал польскую армию не самой сильной, но вполне боеспособной. По моему мнению, польская армия могла доставить большие проблемы любой армии Европы, — не совсем так я считаю, но погладить вдоль шерсти, почему нет? — как так получилось, что немцы разбили вас настолько быстро?

Поручик аж темнеет лицом. Настроение его явно портиться. Ну да, кому охота вспоминать, как его поставили в позу и попользовали лихо и с азартом. Поручик разражается длинной, очень длинной тирадой по-польски. Переводчик смотрит на меня с усмешкой: переводить? Давлю свою ухмылку, не надо, и так понятно. Приступаю, когда поляк иссякает. Впрочем, в конце уже говорит нечто осмысленное.

— Наши маршалы, пся крев, только на параде хороши!

— Нападение было неожиданным?

— Да, пся крев! Адольфы напали рано утром, без предупреждения. Сначала по аэродромам…

— В какое время они напали?

— Рано утром. Точно не знаю, нас подняли по тревоге, когда ещё пяти часов не было, — поляк иногда сбивается на родной язык, но частично я понимаю и переводчик рядом.

Их часть находилась на юге, по правый фланг наступающей южной группы вермахта. Насколько поручик знает из разговоров с другими офицерами, второй удар немцы нанесли с запада. Дальше ни мне, ни генералу ничего объяснять не надо. Два удара по сходящимся линиям и оставшиеся в котле обречены. Половины польской армии нет, а там и до Варшавы рукой подать.

— Что случилось с вашей авиацией? — возвращаю разговор назад.

— Её почти всю уничтожили одним ударом, — мрачнеет поляк, — я только раз видел в воздухе наш самолёт…

На этом месте останавливается, видно, не хочет говорить, что польский самолёт сбили на его глазах. Следующий вопрос его возбуждает.

— А как ваши зенитки? Хоть что-то они могли сделать?

— А как же! На моих глазах сбили пять юнкерсов! — сияет глазами поляк, — горели, как сухие дрова. Они потом эти места облетали подальше.

— В вашей армии были противотанковые ружья. Как они себя показали?

— Наши жолнежи сожгли пару лёгких танков. Но у адольфов есть танки, которые противотанковые карабины не берут.

— Что-нибудь ещё делали немцы неожиданного для вас?

Поляк задумывается так надолго, что я устаю ждать.

— Не знаю точно. Но мои товарищи говорят, что за день до нападения начались перебои с телефонной связью.

Можно заканчивать. Узнаю, что должен был узнать и что, в принципе, я и так знаю. Мой генерал не знает. И легендировать мои знания абсолютно не повредит. Кое-что для меня новость, оказывается, немцы применили к полякам ту же методику нападения, что и к нам. Неожиданное нападение без объявления войны, рано утром, удар по аэродромам, предварительная засылка диверсантов, уничтожающих линии связи. Всё, как немецкий доктор прописал. Отсюда неприятный вопрос: почему советские генералы внимательно не изучили польский опыт?