Птица с шипом терновника в груди повинуется непреложному закону природы; она сама не ведает, что за сила заставляет её кинуться на остриё и умереть с песней. В тот миг, когда шип пронзает её сердце, она не думает о близкой смерти, она просто поёт, поёт до тех пор, пока не иссякнет голос и не оборвётся дыхание. Но мы, когда бросаемся грудью на тернии, — мы знаем. Мы понимаем. И всё равно грудью на тернии. Так будет всегда.

Колин Маккалоу. «Поющие в терновнике»

«Надеюсь, ты не думал, что я скажу моей девочке полагаться на брюзгу и труса, а не укажу на чёрный ход?», — таковы были слова матери, оставленные ему в записке за картиной. Эта женщина всегда знала, насколько он любопытен и любила лишний раз щёлкнуть его по носу. А ещё она не лезла за словом в карман и была оскорбительно честна в своих характеристиках. Энола, судя по всему, пошла этим в неё.

Энола Холмс. Его младшая сестра. В памяти осталось не так много воспоминаний о ней. Шерлок помнил, как она играла, будучи ребенком, таскалась с этой игрушкой по всему дому и — ничего не изменилось — игнорировала причитания Майкрофта о манерах и поведение. Но больше он вспомнить не мог. Шерлок был старше Энолы на двадцать лет и очень быстро покинул поместье.

За все эти годы его почему-то не посещала мысль навестить родных. Письма матери сквозили ложью, потому что не были на неё похожи. Гувернантка? Материалы для вышивания? Вторая ванна? О какая ложь. Его мать была птицей, годами сидевшей в клетке под жестким присмотром, и стоило ей вырваться — возвращаться туда она уже не собиралась. Он часто задавался вопросом, что же его отец в ней нашёл. И всё же, Шерлок тоже почему-то ни разу не указал Майкрофту на обман. Было ли это желанием позволить матери жить своей жизнью или он просто был трусом, который не хотел влезать в семейный конфликт? У матери наверняка был ёмкий ответ на этот вопрос.

Энола осталась в его памяти маленьким, пухлощеким ребенком, чей облик он не мог связать с юной девушкой, встреченной на вокзале. С несуразной прической, без шляпки, и она явно плохо каталась на велосипеде, судя по следам от земли на лице и одежде. Шерлок не мог сдержать улыбки: меньшего он и не ожидал.

Энола была просто невероятной. И Шерлок должен был чувствовать стыд за то, что произошло дальше. По крайней мере взгляд матери, полный укора, преследовал его до самого Лондона.

Энола просила его о помощи, пыталась достучаться, практически молила, разочаровавшись в другом брате, — Шерлок не мог отвести взгляда от тонкой шеи и лица, обрамленного кудрявыми волосами. У Энолы была надежда в глазах и неугасаемое пламя — готовность не сдаваться. Тварь, что бродила внутри Шерлока, вскинулась на это, как акула, почуявшая кровь, поэтому он решил запереть на замок всё, что было связано с Энолой. В том числе и саму девушку. В конце концов, дополнительное образование ещё никому не вредило. Оно бы открыло для Энолы новые возможности (в том числе в маскировке).

Оглядываясь назад и вспоминая проигнорированный красный след на щеке, Шерлок думал, что мать была права в своей характеристике. В его равнодушии не было чести, только предательство. Не было ничего удивительного в том, что после Энола стала смотреть на него иначе. Будто больше не доверяла. Она пришла к нему с открытым сердцем, а уходя закрылась на замок. Шерлок был её героем — реальность же ошпарила разочарованием и обидой.

Ложась спать, он допускал мысль, что Энола сбежит. Но и в этот раз почему-то не сделал ничего сам и не предупредил Майкрофта. Возможно… скорей всего, дело было в том, что он не мог перестать думать об аккуратных, красивых и крепких руках. Не такие руки должны были быть у юной девушки. Покрытые мозолями, с хваткой, в которой чувствовались годы тренировок. И всё же, Шерлок не мог перестать о них думать.

Карикатура утром вызвала у него лишь улыбку, но он снова почувствовал, как тварь внутри зашевелилась и хищно втянула воздух, словно желая взять след. Энола сбежала, переоделась в мальчишку, потом спрыгнула с поезда с юным виконтом Тьюксбери и наверняка отправилась в Лондон. Всё в духе их матери. Она определенно была её плотью и кровью.

Всё, что связывало его с этим домом, с прошлым, напоминало о том, что он её бросил. Шерлок старался отгородиться от этого, но смотря в ретроспективе, понимал, что его оправдания глупы и малодушны. Никто не мешал ему писать ребёнку, что ждал любого письма, ничто не мешало ему приезжать хотя бы на пару дней в год. Он сделал свой выбор и теперь должен был принять последствия. Настоящее. В котором Энола ему не доверяла, разила в ответ его же словами и смотрела с опаской, нежели любовью, как в первую встречу.

— Ты мне небезразлична! — практически прокричал Шерлок отчаянно, потому что не мог держать это в себе.

Это была правда, как и то, что его душило чувство вины за не сделанное, не сказанное, за не-защиту и не-поддержку, за попытку отгородиться от Энолы, но в первую очередь — от себя. Он смотрел на неё и видел, как это место вытягивает из неё тот неутомимый жар, что пылал и в его груди. Майкрофт убивал в ней то необыкновенное, чего не хватало ему самому. По этой же причине он молчаливо обижался на судьбу. Все Холмсы были чудаками и гениями, а Майкрофт родился обычным, способным ребёнком. Наверное, он просто не мог с этим смириться.

— Это всё эмоции, — снисходительно улыбнулась Энола. — Вещь понятная, но не рациональная.

Шерлока как холодной водой окатило. Вот каково ей было это услышать тогда. Обидно, неприятно и просто… гадко. Шерлок всё равно улыбнулся, даже через силу. Он смотрел на неё и с трудом удерживал тварь, что рвалась к ней, на цепи. Этот огонь бунтарства и несгибаемой воли, его стоило разжечь с новой силой. Шерлок не сомневался, что скоро исполнить это, явится юный виконт. «Видимо единственный, у кого здесь есть яйца», — сказала бы его мать, чем привела бы в ужас всё это насквозь благородное заведение и отправила бы в обморок пару юных леди. У него же мысль о мальчишке вызвала только тихий гнев. Точнее, будем честными, ревность. Откровенную, грязную и такую же отчаянно страстную.

Шерлок был мерзким в своих чувствах, и он это знал. Проблема была в том, что он был сыном Юдории Верне — и уже потом — Холмс. Плоть от плоти этой смелой, взбалмошной и капельку безумной женщины. Она брала от жизни всё и не отдавала ничего. Она была Верне до мозга костей и воспитывала в детях тоже самое. И это было в нём, это было в Эноле, и этого не было в Майкрофте. Фамилия Верне были отравой, ядом в крови и чистым безумием, в которое они бросались, как в омут с головой.

Шерлок был мерзким и принимал это, как бы не пытался поначалу сбежать и зарыться с головой в песок. Он был Верне. И это отвечало на все вопросы сразу.

Когда Энола опередила его, нечто искрящееся и радостное вспыхнуло в его душе. Это была гордость, чистая и довольная. Ощущение соразмерного хищника, оппонента рядом будоражило кровь. Понимание того, что она восприняла его совет призывом к действию, привело его уже позже в ярость. Сама мысль, что ей где-то там причиняли боль, что она билась и сражалась за свою жизнь, ранила в самое сердце и сдавливала горло виной. Его не было рядом, чтобы помочь. Шерлока не было. Герой не пришёл. Принцесса сама победила дракона.

Больно было и плохо,

Ты не спасал меня, герой,

Твоё оружие — слово,

Ты не полезешь в бой.

Энола оставила ему только Деша, как напоминание о том, что прошлое должно оставаться в прошлом. Как эта игрушка, как ребёнок, которым она была, и как устои этой Академии и всей страны.

Шерлок дал ещё одно объявление, выбрав в этот раз шифр поинтереснее.

Как насчёт ужина? 221б, Бейкер-Стрит. Фиолетовый гиацинт{?}[Фиолетовый гиацинт является символом прощения и означает «прости меня», «пожалуйста, прости меня» и «печаль».]

Конечно, она его проигнорировала. Иначе бы это была не Энола.

Где Шерлок точно не ожидал её встретить, так это в борделе. При виде его она на секунду замерла на месте, а затем бросилась в сторону окна.