Выходные были ужасными. Кирилл пытался отвлекаться на учебу. Знал, что придется отрабатывать прогулы. И ничего не мог с собой поделать. Его мучило осознание того, что натворил он что-то по-настоящему ужасное. Не просто разлучил отца с очередной дурой, а… сыграл в очень плохую игру, которая еще неизвестно каким боком выйдет.

В понедельник, уже не особенно удивляясь, обнаружил отца на пороге учительской. С кем он там говорил, было неважно. Зато Кирилл знал, о ком он говорит.

С понедельника на вторник Вересов-старший ночевал дома. Если можно так сказать, конечно. Кирилл вставал несколько раз и наблюдал, как из-под двери его комнаты льется свет. И в двенадцать, и в два, и в три, и в пять. Сам уснул только под утро. Просто втыкал в потолок. Потом отрубился. Снилась Стрельникова. Всю ночь с ней целовались. Потом приперся отец, сказал, чтобы заканчивали этот бордель.

Утром впервые после скандала в школьном коридоре отважился спросить, ищет ли отец Марину. Ответ и так знал. Заранее. И уже ничему не удивлялся. Стало просто и понятно.

Отец впервые в жизни, если не считать матери, полюбил.

А мать считать не приходилось, потому что никаких иллюзий насчет их брака он не питал. А если и питал, то мама поспешила их развеять, когда однажды ляпнула, что только с Джорданом узнала, что такое, когда у мужика руки дрожат, так он любит. К чему было это откровение, Кирилл так и не понял.

Зато сейчас вспомнилось. У него руки не дрожали. Ни с Кудиновой, ни когда Стрельникову целовал.

Странно, теперь казалось, что это было в прошлой жизни. А прошло меньше недели.

После утреннего разговора, который разговором можно было с большой натяжкой назвать, отец просто исчез из его жизни. Дома больше не появлялся. Кирилл звонил в офис. Там ему ответили, что Максим Олегович взял отпуск. А это уже не шло ни в какие ворота!

Чтобы Вересов-старший да по доброй воле свалил с работы?! Да в жизни такого не было! И это было уже слишком. Совсем слишком.

Несколько раз забредал на фейсбуке на страницу Стрельниковой. В последний раз она заходила за день до того, как он ее поцеловал. А это уже дохрена времени прошло. Опубликовала две фотографии. На одной была сама. На второй — с отцом. В Софиевке. Вот, куда они тогда на выходные ездили. Они улыбались с экрана, а Кирилл думал о том, что они неплохо смотрятся вместе. И, кажется, счастливы… были. Кроме прочего, это было первое и единственное их совместное фото, которое она представила не слишком широким, но массам своих друзей.

Но к чему столько времени было молчать? Шухариться? Играть в конспирацию?

В конце концов, не выдержал. В один из вечеров после школы махнул на дачу, которую теперь уже по-настоящему ненавидел. Она превратилась в натуральную крепость, куда никому хода не было. И где отец постепенно дурел в одиночестве. Хотя в глубине души Кир надеялся, что все-таки нашел кого-то и отрывается. Типа лекарство. Хоть какое-то.

Он был разочарован. Приехал, когда было уже темно. Свет лился из окна гостиной. В дом заходить не стал. Заглянул в окно — по окнам шариться он был теперь вполне себе специалистом.

Но в данном случае уж лучше бы не смотрел. Отец лежал на полу посреди комнаты, обложившись кучей фотографий, и рассматривал одну за другой. Кто на этих фотках, Кирилл тоже очень хорошо понимал. Это уже не бесило. И даже не тревожило. Это вызвало в нем настоящий приступ паники.

Нет, он, конечно, тогда влюбился в Марину Николаевну, и все такое. Но то, что творилось с отцом — это просто не укладывалось в голове. И могло означать только одно. Новицкий прав. Он кретин и жлоб.

А еще постоянно на ум приходили слова отца о том, что совершенное — подлость вдвойне, если он любит ее. Можно было начинать успокаиваться. Не вдвойне. Он больше не думал про Стрельникову. Ему было плевать на нее. Но не было плевать на то, что отец доводит себя до сумасшествия.

Пик раскаяния наступил на следующий день.

Он переспал с Кудиновой.

Она все-таки затащила его к себе домой, хотя тащить не пришлось особенно. Сам пошел. Ее родители свалили куда-то в Европу. Она оставалась одна несколько дней. В их распоряжении было два часа до прихода домработницы.

Руки не дрожали. Он не думал, не чувствовал. Он банально имел Кудинову, понимая, что у этого нет ничего общего с любовью. Да и вообще… она сама все сделала. И для него, и для себя. Он мог просто лежать и не двигаться. Но хотелось трогать ее. Она позволяла. Она вообще все позволяла.

Потом, когда ехал домой, перед глазами странным образом стала картинка того, как отец протянул руку раскрытой вверх ладонью Стрельниковой. И как она нежно обхватила его пальцы.

Вот теперь ему было по-настоящему страшно.

Теперь уже понимал, что, может быть, сломал ей жизнь. И ей, и отцу.

Снова звонил ей. Но, по всей видимости, она сменила номер.

Настолько их возненавидела? Сможет ли вообще простить их? Его?

Если скрывается от отца, то значит, и отца ненавидит тоже? И отца видеть не хочет? Но он-то тут при чем, черт бы ее подрал!

Утром следующего дня его ожидал сюрприз. Отец, изучая какие-то документы, сидел на кухне и пил кофе.

Кирилл спросил. Знал, что не имеет права, но все-таки спросил:

— Нашел?

— Нет.

Сказал так, что было ясно — не успокоился и не простил.

И не простит. Не прощают такое.

Кирилл хотел выйти, но не выдержал. Остановился. Каяться так каяться.

— Я не знаю, говорила она тебе про анонимки или нет. Но это тоже я.

Говорила. Он был в курсе. Потому что не переспрашивал и не удивлялся.

— В креативности тебе не откажешь.

— Типа того. А еще я ей сказал, что вы с мамой хотите сойтись.

— Но ведь ты знаешь, что это не так?

— Знаю. Она — вряд ли.

— Не переоценивай себя, Кирилл.

Отец вернулся к бумагам, давая понять, что разговор окончен. И у Кира не оставалось вариантов, кроме как уйти. О чем говорить теперь, он не знал. Зато знал адрес Марины Николаевны. Звонил дяде Игорю накануне.

В восемь утра он прибыл на станцию метро «Лесная». Через пятнадцать минут трясся в полупустой маршрутке в Бровары. Спустя час с лишним звонил в дверь квартиры на третьем этаже ветхой хрущевки.

— Иду, иду, — послышался голос, дверь распахнулась, и Кирилл увидел старика, который удивленно на него воззрился. — Ну и зачем пожаловал, мил человек?

— Здравствуйте! Я — Вересов, — представился так, будто это сразу все объясняло.

Дед прищурил глаза, потом похлопал себя по карманам, нащупал очки и нацепил их на нос. Долго, внимательно смотрел на мальчишку, стоявшего посреди подъезда, и, наконец, спросил:

— Так зачем явился?

— Мне нужна Марина Николаевна. Я знаю, что она уехала, но мне надо с ней поговорить.

— Вы Вересовы все такие настырные? Папаша твой ходит-ходит, не уймется. Теперь еще ты. Не о чем вам говорить с МаринНиколавной.

Стрельников снял очки и стал закрывать дверь. Кирилл никогда не отличался особенной нерасторопностью или отсутствием нахальства. Потому так быстро, как только мог, вставил ногу в дверной проем и через секунду орал на весь подъезд, хотя ему и вполовину не было так больно, как он хотел показать.

Петр Данилович отпустил дверь и смотрел на пацана уже исподлобья. Дождался, пока тот замолчит, и проворчал:

— Наорался?

— Нет. Мне нужна Марина Николаевна. Я должен попросить у нее прощения. Если надо, буду дальше орать.

— Ну ори, — дед пожал плечами, сделав вид, что про намерения Кирилла не услышал. — Я все равно не знаю, где Марина.

Кирилл только усмехнулся и тоном дяди Игоря, рассуждавшего о вреде мата, проговорил:

— Я как-то на днях сказал неправду. Оболгал одного человека. В результате пострадал не только этот человек, но и мой папа, который… которому этот человек дорог. Сейчас что-то мне подсказывает, что врете вы.

— Весь в отца, — буркнул дед. — Такой же пустозвон. Выпороть бы тебя, да не поможет уже.

— Ну выпорите, только скажите, где Марина Николаевна! Я все равно не уйду!