Этот… Косоруков имел настолько разбойную физиономию и выглядел настолько типичным головорезом, что Анна в первый момент насторожилась и приготовилась встретить попытки облапить, сальные шуточки и всё остальное, чем блистало обычно подобное отребье. Даже встала так, чтобы в любой момент достать револьвер и использовать по назначению, и плевать, что там в Рождественске скажут.
Голова пегая – и волосы, и щетина, на правом виске шрам в форме буквы «У», руки – чёрные в странном крапе, не понять, не то грязь пятнами сошла, не то тоже шрамы. Роста высокого, сложения крепкого – не то чтобы здоровяк, но видно, что мужчина сильный. И взгляд злой, колючий, грозовой. Как есть – бандит из бывших служивых.
Только гость удивил. Не только приставать не стал, а и вовсе смотрел на неё брезгливо, словно это именно от неё за сажень несёт потом и горечью и это она ведёт себя непристойно. И когда уже сама начала нарываться – бровью не повёл.
А потом он привычным, ужасно естественным и столь же ужасно не вяжущимся с остальным образом движением распахнул перед ней дверь, едва заметно склонил голову и галантно уступил дорогу.
От одного этого движения привычный образ бандита с лицензией рассыпался, как развязанный сноп на ветру, и Анне стало стыдно. И перед Косоруковым, и перед теми, кто его послал. Она-то грешным делом решила, что в Рождественске просто издеваются, поручив поиски убийцы (вот тоже новости!) первому попавшемуся разбойнику, а оказывается, напрасно так дурно подумала о них всех. Может, не сыщик, но точно – не первый попавшийся. Из офицеров, что ли? Вот тоже странность, что его бандитов стрелять понесло!
Пока спускались по лестнице, Анна поглядывала на спутника, пытаясь что-то прочитать по его лицу, но нашла только, что походка у него больно странная, забавная какая-то. Не кавалерийская точно, но тоже чудная…
– Да, Дмитрий Михайлович, не сердитесь, но я должна об этом предупредить, – заговорила Анна. – Гнат Сергеич Милохин, хозяин трактира, злится, если его подавальщиц принимают за продажных девок. Девки у старухи Чин, это вон там, на окраине города, – она махнула рукой в сторону между банком и управой. – И Господь вас упаси косо глянуть и, паче того, тронуть Лизавету, его жену. За неё он убьёт, и следующему придётся двумя покойниками заниматься.
– Далась мне эта Лизавета, – поморщился тот.
– Вы её пока просто не видели, – хмыкнула она. И попробовала немного реабилитироваться в глазах собеседника запоздалым проявлением дружелюбия, тем более подвернулся повод: пришелец проводил взглядом пересекающего площадь ежа. – Не обращайте на этих внимания. У них начался сезон миграции, это на неделю, а то и две.
– На кого?
– На перекати-ёжиков. Они безвредные, – пояснила Анна. – Мы к ним привычные. Они только здесь водятся, вдоль Клубнички. У нас тут полно всяких замороченных мест, оттого, наверное, и живность своеобразная. Перед самой войной учёный приезжал их исследовать аж из Павлограда. Только он их как-то странно называл, я не помню, я тогда маленькая была, – виновато призналась она.
– Это называется аномалии, – огорошил собеседницу своими познаниями Косоруков и поймал её удивлённый взгляд, но продолжить разговор они не успели: мужчина в этот момент открыл дверь трактира.
Аномалия многое объясняла и обещала ещё массу сюрпризов, но – лично Дмитрию, а не его делу. Какая бы тут живность ни водилась – хоть перекати-ёжики, хоть карликовые летучие мамонты, – дробью она не стреляет.
Войдя за девушкой в тёмное нутро трактира, наполненное неожиданно приятными запахами – вкусной еды и, совсем немного, прелого сена, – охотник сощурился, опять привыкая к перемене освещения. Здесь не было окон, слабый свет давали четыре керосиновых лампы в разных углах помещения, но, несмотря на это, было странно свежо – кажется, не обошлось без чар. Обстановка была простой и добротной: прямоугольные столы с лавками вдоль стен и несколько квадратных посреди зала – со стульями, стойка в дальнем конце, с одной стороны от неё – узкая лестница, а с другой, в углу – совершенно неожиданное пианино, сейчас скучавшее, но загадочно отблёскивавшее чистым тёмным лаком.
Градоначальницу заметили, посыпались приветствия и вопросы – всем было интересно, кого она привела с собой. Анна только отмахивалась, мол, кого надо, того и привела, не к вам же. Никто не обижался, только посмеивались, и от этого в Дмитрии опять шевельнулось любопытство. Определённо, к госпоже Набель тут относились не так, как следовало бы ожидать.
Пока шли через большой квадратный зал с низкими поперечными балками к противоположному концу, где за стойкой на высоком стуле сидел хозяин заведения и что-то писал под керосинкой в счётную книгу, Дмитрий вполне привык к освещению, рассмотрел обстановку и запомнил людей. По послеобеденному времени народу в трактире было немного, всех Анна вполголоса отрекомендовала своему спутнику. Несколько припозднившихся с обедом добропорядочных горожан – банковский клерк, счетовод из приисковой конторы, скучающий мясник – глуповатый, но очень добрый здоровяк Митрофаныч, очевидно распродавший весь сегодняшний товар. Особняком держалась компания из пятерых тихих и хмурых с похмелья старателей – эти гуляли вчера, обмывая удачный улов, а теперь расплачивались за веселье. Этих Анна помнила в лицо, хотя и не знала по именам – они как прибились после войны в поисках лучшей доли, так и остались.
В углу, неподалёку от них, сидел старый пьяница Хрюн – тщедушный пропащий человечек, который раньше промышлял охотой, пока не спился. Он жил в старом доме на краю города, а здесь побирался – кто нальёт, а кто покормит. К нему настолько привыкли, что не обращали уже внимания и не помнили, как его зовут на самом деле. Сердобольный хозяин тоже не гнал – пьяница был тихим и безобидным, никому не мешал, не грубил и даже не вонял, так что вреда от него не было.
Лизавета тоже оказалась в зале, о чём-то негромко шушукалась с подавальщицей в дальнем углу. Анна уже понимала, что охотника оценила неправильно и вряд ли он потеряет голову от красивой женщины, но о предупреждении своём всё равно не жалела. Мало ли как отреагирует! Не обязательно распускать руки, чтобы найти неприятности, жена трактирщика не любила никакого лишнего внимания, даже если на неё просто глазели. И сам Игнат тоже этого не любил.
Анна уже приготовилась сглаживать неловкость, и совершенно напрасно: Лизавету Косоруков заметил, окинул взглядом с ног до головы и – отвернулся, к лёгкому смятению спутницы. Даже с шага не сбился.
А жена трактирщика, которая приветливо улыбнулась Анне, и правда была хороша. Смесь чжурской и славянской крови проявила себя в ней впечатляюще, подарив лучшее от каждой половины. Статная фигура с тонкой талией и высокой грудью, белая кожа, точёное лицо с выразительными тёмными глазами и по чжурскому обычаю – четыре длинных чёрных косы, стекающих змеями из-под очелья. А ещё, помимо наружности, было в ней что-то колдовское, что заставляло мужчин терять головы на беду самой красавице.
– Ну здравствуй, хозяюшка, – улыбнулся Игнат и встал, отодвинув записи. – И ты здравствуй, морячок, – тепло поприветствовал охотника, и даже вышел из-за стойки, чтобы сжать своей лапищей ладонь Косорукова и хлопнуть его по плечу. – Какими ветрами к нам? Неужто прямо с Рождественска?
– По делу. Спросить мне у вас кое-что надо… – начал пришелец, охотно ответив на крепкое рукопожатие. Трактирщик Милохин располагал: кряжистый, широкий, с аккуратно подстриженной седой бородой и лукаво блестящими глазами, он улыбался искренне и дружелюбно, так что тянуло улыбнуться в ответ.
– Да погоди, успеется! Ты на чём ходил?
– «Князь Светлицкий», – нехотя, но и без видимого недовольства ответил тот.
Игнат выразил своё отношение к этому только негромким присвистом, однако ничего не сказавшим Анне, с интересом наблюдавшей за разговором. Что Милохин всю войну на флоте прослужил – это она прекрасно знала, и Лизавету свою он откуда-то со стороны привёз, и была она первое время нелюдимой, шуганой, явно что-то очень нехорошее пережила. Но ничего, отогрелась, повеселела, да и сам Игнат, сын прошлого хозяина этого самого трактира, после возвращения с войны отлично развернулся на новом месте и навёл тут порядок, с чем не справлялся его старый отец. Но чем так знаменит «Князь Светлицкий» – Набель понятия не имела.
