Время словно застыло. Застыло под каким-то заклинанием.

— Мне придется уйти, мисс Грейнджер, — произносит Северус и поднимается с места.

Гермиона, еще не до конца разобравшаяся с тем, что происходит, поднимается с места следом за ним.

— Мы увидимся утром? — надломившимся голосом спрашивает она.

Северус останавливается у двери, обдумывая, взвешивая. Он бы хотел уйти вот так, просто. Не прощаясь, не объясняясь. Так было бы проще, всегда проще. Но она… Он оборачивается. Гермиона смотрит так, что внутри все сжимается.

— Я так не думаю, — все же отвечает он.

— Почему? — делает она шаг вперед, сжимая кулачки.

Северус не может сдвинуться с места, не может сделать и шага вперед. Знает, что если прикоснется к ней, то это его убьет. Убьет от мысли, что ему придется ее отпустить.

— Вам пора двигаться дальше, мисс Грейнджер, — произносит он. — И сделать вам это придется без меня. Я сделал все, что было в моих силах.

И он уже собирается уйти, но она делает два широких шага вперед, не позволяя ему развернуться. Не позволяя ему уйти.

— Но почему?! — почти кричит она. В глазах Грейнджер кипят слезы.

Северус дышит ею. Её жизнью, ее сердцем. Ее слезы, ее смех, ее любовь и даже ее злость — все это дороже ему всего остального на свете. И он должен все это отпустить, он обязан, иначе ничего не выйдет. Все будет напрасно.

— Вы — невыносимая всезнайка, Грейнджер, — не со злостью, скорее с бессилием произносит он. — Снова доводите меня своими вопросами.

— И я буду, — кричит она, — буду доводить, пока вы мне не скажете, почему уходите!

Такая прекрасная, такая живая, такая совершенная.

И он делает это, потому что не может больше ждать. Он склоняется, утопая в волнах ее горячего света и прикасается к ее губам своими, закрывая глаза. Весь крохотный мир дрожит от этого.

Гермиона чувствует каждой клеточкой тела все свое существо, непроизвольно льнет сильнее, позволяя ему получить ее любовь и принимая его. Она жмурится, касается его щеки, захватывая нижнюю губу и склоняя голову вправо сильнее. Он опускает ладонь на ее шею, притягивая ее ближе, и целует так отчаянно, так горько и так необходимо, что сердце лупит по ребрам грудной клетки так, словно вот-вот не выдержит и остановится окончательно.

Он вкладывает в этот поцелуй всю свою любовь, все свои чувства, которые он так кропотливо хранил в себе с того самого дня, как попал сюда. Которые он берег для нее.

Она слишком молода… И чиста. У нее впереди целая жизнь.

Северус разрывает поцелуй, чувствуя на языке соль ее слез, и проводит подушечкой большого пальца по ее губам, вынуждая посмотреть в глаза. Она тяжело дышит, понять пытается, старается изо всех сил, но у нее не выходит.

— Скажи мне, что ты видишь.

Гермиона смотрит ему в глаза, и в них чередуется все, что она видела с самого начала. Чернота, вязкая и зыбкая, сменяется огнем. Он постепенно гаснет, становится пеплом. Его глаза наполняет свет, любовь, чистота, верность, признание и гордость, а затем все это исчезает, и она видит…

Гермиона сглатывает.

— Себя.

Северус гладит ее по волосам, вымученно улыбается и выдыхает. Это случилось. И теперь ему придется ее отпустить.

— Тебе пора возвращаться, Гермиона.

Грейнджер хочет что-то сказать, но он снова невесомо прикасается к ее губам, и она закрывает глаза. Северус чувствует ее тепло в своих руках, а затем понимает, что оно постепенно растворяется, ускользает от него. Когда он открывает глаза, в его комнате снова пусто.

Он стоит в ней один, в камине догорели поленья, вся спальня погрузилась во мрак, и тяжелая, давящая тишина вновь опускается на его плечи. В воздухе все еще витает ее запах, а на диване лежит ежедневный пророк.

Датированный днем битвы за Хогвартс.

========== 6. ==========

Гермиона чувствует, как в грудной клетке взрывается шар. Все вокруг заливает яркий белый свет, вырывается из каждой поры, каждой клетки тела, плавит кожу, заставляет девушку ментально вскрикнуть. Свет рассеивается, и она подскакивает на месте.

Сначала в ушах звенит тишина, но постепенно она становится тише, уступает место другим звукам. Голосам, шорохам, шагам. Она чувствует под пальцами теплую простынь и сжимает ее пальцами. Подушечки колет. Гермиона чувствует себя так, словно у нее не одно сердце, а четыре.

Одно стучит в груди, второе в глотке и еще по сердцу долбит в каждом ухе. Глаза привыкают к свету, она начинает различать предметы, которые ее окружают. Здесь слишком светло. После подземелья от яркости почти больно.

Страх узлом скручивается в животе.

— Где я? — голос совсем другой.

Хриплый, сорвавшийся. Гермиона облизывает пересохшие, потрескавшиеся губы.

— Эй! — старается она крикнуть громче, но из глотки вырывается только хрип.

Она затравленно озирается по сторонам. Она лежит на постели, рядом с ней тумбочка, на ней графин с водой. Стоит его увидеть, как глотку сжимает чудовищная жажда. Гермионе хочется протянуть руку, но она ее не слушается.

— Эй! — снова беспомощно зовет она.

Белоснежная шторка резко открывается, от чего она вздрагивает, и перед ней стоит испуганный, шокированный…

— Мадам Помфри! — громко зовет Невилл, оглядываясь через плечо. — Мадам Помфри, она пришла в себя! Пришла в себя, скорее!

— Невилл… — только и может она произнести, глядя на бывшего одногруппника.

Все происходит слишком быстро. Пожилая медсестра врывается в палату, что-то тараторит Лонгботтому, и тот выбегает, быстро кивнув. Женщина тут же приносит какие-то травы, настойки, укладывает все на стол рядом с кроватью, суетится.

— Ох, мисс Грейнджер, мисс Грейнджер! — почти не сдерживает она слез. — Как я рада, как рада! Как вы себя чувствуете?

Девушка не знает, что ответить. Язык не слушается.

— Мистер Лонгботтом, где же вы?! — оборачивается она через плечо.

Невилл влетает в палату, вручает медсестре журнал, а сам дрожащими руками тянется за графином, наливает полный стакан до краев и присаживается на край постели, протягивая его гриффиндорке.

— Вот, попей, — он смотрит на нее так, будто перед ним приведение.

Невилл поверить не может пока, принять не в силах, хоть и старается.

— Аккуратнее, — протягивает он ей стакан, продолжая держать в своих руках. — Я помогу тебе.

— Мисс Грейнджер, — снова суетится мадам Помфри, открывая журнал и, судорожно обмакнув перо в чернильницу, нависает над девушкой, — расскажите, расскажите все…

— Мадам Помфри, — сдержанно произносит Невилл, сводя брови на переносице, — она только проснулась. Дайте ей прийти в себя.

Женщина, совсем бледная, поджимает губы, чувствуя себя в этот момент ужас какой некомпетентной, и делает шаг назад.

— Конечно, — кивает она. — Я зайду позднее.

— Я побуду с ней, спасибо, — кивает он, провожая женщину взглядом до тех пор, пока она не оставляет их наедине.

Гермиона осушает стакан воды залпом, но жажда совсем не уходит. Невилл по взгляду все понимает и, кивнув, снова наливает полный стакан. В этот раз слегка окрепшие руки помогают Гермионе самой о себе позаботиться.

Невилл какое-то время молча, с некоторым восхищением или опаской смотрит на девушку.

— Невероятно, — наконец произносит он, — просто невероятно.

Осушив стакан полностью, Гермиона осознает, что может теперь говорить.

— Невилл, — кладет она на мгновение ледяную ладонь на горячий лоб, — что происходит?

Лонгботтом качает головой, забирает из ее рук стакан, ставит его на тумбочку и заключает старого друга в объятия.

— Черт возьми, — все еще не верит он, — ты и правда пришла в себя.

Гермиона отвечает на объятия и, раскрыв их, смотрит на парня с непониманием.

— Объясни, — просит она, — я…

Девушка качает головой, пропускает между пальцами волосы, зачесывая их назад, и усаживается на постель ровно.

— По порядку, — просит она, не представляя себе, что вообще случилось.

Невилл вздыхает, потирает лицо ладонями и кладет их на колени.