Фролова снова берет в руки пульверизатор и протирает листья каждого комнатного растения в квартире, вновь останавливаясь подольше у подоконника в гостиной, чтобы посмотреть на плюшевую игрушку, которую Сережа выиграл для нее, кажется, тысячу лет назад и которую Леша по-прежнему не заметил.
Так проходили ее дни. Оксана украшала к Новому году дом, да только атмосферы праздничной совсем не чувствовала. Пластиковая елка определенно не была пределом ее мечтаний. Но офис работы на время карантина был и для нее закрыт, поэтому она все время сидела дома, как в гребаной клетке.
Если Леша дремал, Оксана не упускала возможности обсудить немаловажные вещи с ее адвокатом, но отчего-то всё это как-то максимально сильно застопорилось, а причину Оксана понять не могла.
Адвокат вроде бы говорил ей правильные вещи, но все они были какие-то размытые, нечеткие. И больше смахивали на лажу. Оксана совсем в этом не разбиралась, поэтому решила, что так надо.
И сегодня все рвануло.
Ближе к ночи она не выдерживает: находиться дома попросту невыносимо. Сережа заваливает ее сообщениями, но сегодня она на них не отвечает. Не может ответить. Вся эта ситуация, повисшая в воздухе, ее убивает.
Она зашла в тупик, а выхода никакого, как бы сильно она ни старалась найти новые пути. Ближе к одиннадцати она мельком заглядывает в студию Леши и замечает, что тот задремал на рабочем столе, что определенно кажется ей удачей.
Быстро собравшись и одевшись потеплее, девушка решает прогуляться до ближайшего круглосуточного магазина. В доме нет сыра и творога, да и сигареты закончились еще вчера, а курить на нервяке хочется так сильно, что зудит небо.
Начало последней недели декабря встречает Оксану легким снегопадом и щипающим щеки морозом. Девушка поуютнее закутывается в шарф и в одиночестве бредет по заснеженным улицам, слушая хруст снега под ногами. Это успокаивает. Совсем немного, но успокаивает.
Кассирша круглосуточного искоса поглядывает на Оксану, когда та кладет на кассу сыр, упаковку зачем-то попавшихся ей под руку прищепок и просит пачку сигарет, а после провожает ее таким же косым взглядом, но Фролова не обращает внимания.
На улице за то время, что она была в супермаркете, снова похолодало, и сейчас даже руки не в карманах держать холодно, что уж говорить про то, чтобы покурить. Оксана ускоряет шаг, направляясь в сторону дома, и внезапно замирает, не доходя до своего двора, потому что видит знакомую машину, а рядом с ней — его.
Матвиенко дрожит весь уже от холода, шапка его совсем не спасает, а на темной бороде намерз иней. И это даже развеселило бы Оксану, если бы не сложившиеся обстоятельства. Чувство тоски по нему захлестывает ее так сильно, что она даже не может произнести ни единого слова.
Просто несчастный сыр с пачкой прищепок падают в снег, а ноги несут ее вперед сами, и в следующую секунду она уже задыхается от того, что обвивает его шею руками, уткнувшись носом в холодный материал куртки, который сейчас, в сочетании с ее горячим дыханием, выбивает из легких воздух от контраста.
Вокруг на улице в этом дворе ни души, уже полночь по московскому, а они так и стоят вдвоем, не проронив ни единого слова. Потому что слова не нужны. Потому что слов просто нет.
Мы всегда умалчиваем о том, что необходимо сказать, и часто говорим то, что произносить не следует.
Она скучала по нему. Так блядски, так безбожно сильно скучала, что это уже смахивало на тяжелую стадию хронической болезни, которую она всё никак не могла вылечить или не хотела вовсе.
Просто она любит его. Это не обсуждается даже.
Она невозможно сильно его любит.
— Зачем ты приехал? — наконец первая произносит она.
Зачем я тогда ушел из твоего офиса, оставив тебя одну?
— Потому что я беспокоюсь, — откровенно произносит он, выпуская ее из объятий, но не отпуская из своих теплых ладоней ее замерзших рук.
Забери меня отсюда.
— Ты не должен был приезжать, я же тебя просила, — чувствуя бесконечную благодарность, против воли выдает Оксана.
Я не должен был скрывать от тебя так долго то, что ты имела право знать.
— Да мне, — задыхается он словами, — плевать уже, понимаешь? У тебя что-то случилось, а ты не хочешь мне рассказать, и это… Оно меня добивает, понимаешь?
Оксана молчит, сглатывая внезапно подкативший к горлу комок слез. Он всегда все видел. Он всегда все понимал. Сережа чувствует ее так сильно, будто они оба — это один человек. Она никогда в жизни не ощущала такого притяжения и такой схожести с Лешей. Никогда этого не было.
Леша всегда был не тем.
— Я хочу… всегда заботиться о тебе, — с небольшими паузами произносит он. — Пойми наконец, — кивает Сережа, — я не уйду, столкнувшись с трудностями. Я хочу решать их вместе с тобой.
Господи, я так сильно тебя люблю.
Оксана не знает, что ответить, знает только, что, если сейчас она расскажет ему, что делает с ней Леша, если только коснется этой темы, ее разорвет на куски. И она захлебнется в этом, утонет фактически в мареве вины за то, что не рассказала ему раньше, хотя должна была.
Потому что она с ним.
Она теперь с ним, и такие вопросы надо решать вместе.
Такие проблемы должны разделяться поровну, чтобы не погибнуть от ноши.
Оксану грызет чувство вины, она понимает, что они снова встают на те же грабли: не рассказывают друг другу то, что нужно рассказать. И ей так невыносимо жаль, что это чувство сжигает ее изнутри, скребет когтями ребра так сильно, что проще пустить пулю в висок, только бы это прекратилось.
Молчание затягивается, и Фролова понимает, что у нее не получается сказать ему правду, поэтому она просто тянется к нему и запечатывает на его губах несказанные вслух слова, все просьбы о помощи, которые она боится озвучить, и всю любовь, которую она к нему испытывает так сильно, что это убивает ее изнутри.
Поцелуй получается почти горький, в нем столько тупой обессиленной боли, что Матвиенко на мгновение теряется от этого, почти жмурится даже, и, когда Оксана отпускает его, она не смотрит ему в глаза.
— Почти все, родной, — шепчет она, соприкоснувшись с ним лбами, и голос у нее предательски дрожит. — Нужно еще немного потерпеть, ладно?
Фролову изнутри кромсают чувства, ей дышать фактически больно, поэтому она уходит тихо. Уходит молча и торопливо. Уходит, умоляя себя не сорваться, не обернуться.
И умоляя себя не остаться.
Девушка дрожащими пальцами достает из кармана ключи и не с первого раза попадает в замочную скважину, но схватиться за ручку она не успевает, потому что дверь с размаху открывается, чуть не задев ее со всей силы, и перед ее глазами появляется разъяренный муж.
— Где ты была?! — эхом разбивается его голос по лестничкой клетке.
— Я… — а в ладони Оксана сжимает только связку ключей.
Упавшие в снег сыр и пачка скрепок так и остались лежать в соседнем дворе, наверняка уже припорошенные новой метелью. В глазах у Леши вспыхивает пламя, и у Оксаны внутри всё сжимается от приступа страшной паники.
Объяснений никаких он слышать явно не хочет, поэтому в следующую секунду на тонком запястье девушки сжимаются сильные пальцы, с бешеной яростью затаскивая ее в квартиру, и слышится страшно громкий хлопок двери, эхом отскакивающих ото всех стен пустого серого подъезда.
Демоны на земле, и в аду без них стало так холодно, что на небесах теперь нечем дышать.
Оксана вздрагивает, возвращаясь в реальность, когда понимает, что на кухне она больше не одна. Холодок пробегает гуськом вдоль позвоночника девушки, и она оставляет сигарету на подоконнике, опасливо покосив взгляд в сторону.
Он стоит у входа в кухню, прислонившись плечом к косяку и скрестив на груди руки. Оксане такие моменты знакомы, она знает, что за этим последует, поэтому встает с подоконника и тут же занимает себя посудой в мойке, потому что понимает: если останется у окна, она не сможет вырваться.
Это станет ее ловушкой.
Фролова нервно сжимает пальцами губку, включает воду и начинает оттирать кружку, хотя в такой радикальной чистке та не нуждается. В голове безостановочно бежит бегущей строкой мысль: «Уходи. Уходи. Пожалуйста, уйди», но он этого не делает.
