— Все хорошо, — нервно улыбается она и смотрит на мгновение на друга, но затем снова начинает бегать глазами, избегая зрительного контакта. — Как у Арса дела? Как Кьяра? Где Арс, кстати?
Оксана сыплет вопросами, как из пулемета, не давая Шасту возможности вставить слово, выходящее за пределы диалога.
— Он… в машине, — сделав паузу, указывает себе за спину Антон. — Разгребает… Оксан, ведь не все хорошо?..
— Нет, порядок, правда, — отмахивается она.
— Но на тебе лица нет…
И спасение от ответа приходит само, потому что из куртки Шаста вылезает заспанный лопоухий щенок, тихонько тявкнув.
— А кто это тут такой хороший? — улыбаясь, шепчет Оксана и берет щенка на руки, снова опуская голову так, чтобы волосы закрыли лицо. — Какой прелестный. Сколько его продержать? Неделю, да? — тараторит она, и Шаст замечает, как у нее начинает дрожать голос. — Хорошо, созвонимся.
Фролова разворачивается, чтобы уйти в квартиру, и уже опускает ладонь на ручку двери, как чувствует на своем предплечье теплые пальцы. Шаст замечает, как она напрягается. Антон осторожно разворачивает ее к себе лицом. Девушка головы не поднимает.
Шаст протягивает вперед руку, чуть касается ее подбородка пальцами, заставляя не только поднять голову, но и взгляд, и осторожно убирает с лица девушки каштановые пряди.
— Это что еще, блять, такое? — сдержанно, но изумленно шепчет он, убирая волосы девушки за ухо.
На правой щеке алеет свежая, совсем недавно затянувшаяся и требующая холода ссадина; глаза Оксаны невольно становятся влажными.
— Ударилась о столешницу, когда доставала из ящика кастрюлю, — старается безмятежно улыбнуться она, но у нее получается плохо.
Антон знает ее слишком давно. Он знает ее даже слишком хорошо. Оксана врать никогда не умела. Желваки Шастуна нервно дергаются.
— Оксан…
— Не говори никому, — выдает она себя с головой, и Шаст взрывается.
— Это он сделал? — кивает он на дверь квартиры, и Фролова почти безумно мотает головой из стороны в сторону.
— Это вышло случайно, — будто защищает саму себя девушка, трепетно прижимая к груди снова начинающего засыпать щенка.
— Как это, — указывает он на ссадину девушки, — может получиться, сука, случайно?! — агрессивно шепчет Антон.
Шастун отодвигает девушку плечом, намереваясь зайти в квартиру, откуда доносятся звуки телевизора, и разобраться с этим, блять, сукиным сыном, который посмел это сделать. Он поднял на нее руку. Он, сука, поднял руку.
Но Оксана делает несколько шагов назад, прижимается спиной к двери и снова мотает головой, свободной рукой безуспешно толкая друга в грудь.
— Шаст, — нервно зовет она, — Шаст, слушай. Послушай меня, хорошо?
Парень останавливается, делая полушаг назад, и трет губы тыльной стороной ладони, разрываясь от желания размозжить ему череп. Вспышки гнева сводят его в эту секунду с ума.
— Послушай, Антон. Ты ничего не видел, ты не знаешь, что произошло… Ничего и не произошло, ясно? Ничего не было, — тараторит она. — Обычная бытовая ссора, всё вышло случайно…
— Зачем ты его защищаешь? — не дает ей закончить Антон и делает полушаг вперед.
Взгляд у Антона тяжелый, взволнованный до безобразия и агрессивный одновременно. И говорит он эту фразу таким тоном, что Оксана непроизвольно сдает позиции. Она и сама не понимает, зачем защищает его.
— Я справлюсь, — уже не так уверенно произносит она, и Шаст как-то резко закидывает руки за голову, а после кусает костяшку пальца.
— Справишься? — смотрит он ей в глаза, чуть наклонившись вперед. — Ты не обязана быть постоянно сильной. Ты не обязана, понимаешь? Оксан, хватит постоянно спасать других…
И выдыхает следующее так откровенно, что начинает болеть в груди:
— Позволь наконец другим спасти тебя.
Фролова кусает губы, стараясь успокоиться, и, заправив за уши волосы, гладит мирно сопящего щенка, который уютно устроился на руках девушки, уткнувшись мокрым носом в сгиб.
Оксана поднимает глаза.
— Он чувствует, — наконец сознается она.
— Что чувствует? — не понимает Антон.
— Мне кажется, Леша чувствует, что я хочу от него уйти. И отпускать, видимо, так просто не собирается.
Шастуну даже ответить нечего. Слова все куда-то пропали, только в душе так паршиво и так гадко, что хочется сунуть два пальца в рот, чтобы это ушло. Оксана делала всё для всех, а сейчас он даже не может отплатить ей по-человечески.
Не может ее защитить, потому что она не позволяет.
— Не говори никому, пожалуйста, — снова просит она. — А о нем я позабочусь, — кивает она на спящего щенка.
Фролова невесомо целует Антона на прощание в щеку и скрывается за дверью квартиры. Квартиры, в которой теперь, оказывается, все далеко не хорошо. Шастун себя ненавидит в эту секунду только за одно.
За покорность. Если бы не она, то челюсть Суркова уже давно была бы сломана.
Позволь другим стать твоим спасением.
Щенок снова тихо скулит и забирается не с первой попытки Сереге на колени, тому даже приходится сорванцу помочь, только бы не угробил новые штаны. Пух укладывается на колени Матвиенко, опустив морду на вытянутые лапы, и вновь начинает тихонько поскуливать.
— Оксана возилась с ним днями напролет, у нее же агентство на карантине, сам знаешь. Все с гриппом слегли поголовно, кроме нее, — смотрит Шаст на скучающего щенка. — Возможно, он чувствует.
— Что именно? — опасливо ведет по вытянутой мордочке пса Серега кончиком указательного пальца.
Шастун знает. Шастун, блин, понял давно, что у Оксаны дома проблемы. Он пообещал никому ничего не говорить, и это обещание обжигало ему легкие.
Порой он срывался в середине ночи, собирался и уже готов был поехать к Фроловой домой, но та будто чувствовала всё это, и на экране мобильника Шаста высвечивалось ее односложное сообщение с текстом: «Не надо».
— Тебя, благодаря ей, — наконец отвечает Антон.
Серега смотрит на несуразного щенка и закусывает губу, стараясь не думать о том, как сильно он по ней скучает. Да, они виделись два дня назад. Да, сделал он это ей наперекор, потому что она просила дать время, чтобы со всем разобраться, но переносить даже день без нее становилось непосильной задачей.
Они какое-то время молчат, и Сереге ужас как не хочется продолжать тему с Оксаной, потому что чувство тревоги обостряется донельзя, а причины Серега не знает и понять ее не может вовсе, поэтому он снова переключается на другую тему.
— Знаешь, не думал, что у вас с Арсом так далеко зайдет, — откинувшись на спинку дивана, произносит Серега. — Я бы даже сказал, забежит. Даже сказал бы, загонится по самые…
— Я понял, — прерывает его тираду Шастун, криво улыбаясь. — Не продолжай.
Матвиенко смеется, закрывая лицо ладонями.
— Реально понял? — не унимается он.
— Ага, — кивает Шаст, а самого тоже на смех пробирает. — Придурок.
— Сам такой.
Они снова молчат, тишину в этой квартире нарушает только посапывание Пуха и негромкое гудение телевизора. Несказанные слова витают в воздухе. Нерешенный вопрос висит над ними грозовым облаком, намереваясь в ближайшее время разразиться мощным дождем. Они должны об этом поговорить.
Они оба обязаны что-то сделать.
— Так… как у вас с Оксаной? — наконец решается на это первым Шастун.
Матвиенко перекладывает спящего щенка на диван и опускает руки на разведенные в стороны колени, после чего устало трет лицо ладонями.
— Сам же знаешь, — уклончиво отвечает он, потому что не его это, по сути, дело, что они виделись не так давно. — По-прежнему считаешь меня скотиной?
Шастун не смотрит на него. Шастун не хочет, чтобы Серега понял, что он знает о том, что происходит дома у Оксаны.
— Скорее нет, чем да, — снова берет чашку в руки Антон, всё еще избегая взгляда Матвиенко.
Антон знает. Антон, блять, уверен, что, если Матвиенко поймет, что сделал Лёша… Он убьет его. Голыми, сука, руками. И Оксана ему этого никогда не простит.
