Как сильно хотел, чтобы она познакомилась с Лясей и с детьми. Помнил этот вечер так, будто тот был вчера. Ее теплую улыбку. Все те же забавные очки, которые она иногда носит, потому что так и не может с ними попрощаться, а операцию на глаза делать боится. Помнит, как она улыбалась. Как сильно она понравилась Лясе, и в каком восторге от нее были Роберт с Соней.

Паша выпускает руки Иры, оглушенный новостью, и трет лицо ладонями. Ярость закипает в нем так сильно, что побороть ее у вечно хладнокровного адвоката впервые за столько лет практики не получается совсем.

— Свободна, — рычит он, указывая на дверь. — Свободна с этой самой секунды. Вон отсюда.

Кузнецова какое-то время стоит неподвижно, а после резко ретируется к своему месту, хватает со стола сумку с телефоном, дергает с вешалки синюю куртку и подходит к бывшему начальнику, поднимая согнутую руку с зажатым в ней телефоном на уровень его грудной клетки.

— Я-то уйду, — негромко произносит она и тычет указательным пальцем Добровольскому в грудь, — но вот боль, связанная с ней, никуда не уйдет. Она останется с тобой навсегда.

Пашу насквозь прошивают сказанные слова, и он впервые теряет под ногами почву, лишаясь возможности хоть что-то ответить, и просто стоит неподвижно, глядя куда-то в пустоту перед собой, до тех пор, пока колокольчик у входной двери не звенит и слух не режет гулкий хлопок.

Кузнецова на ходу надевает куртку, пронизываемая ноябрьским ветром с дождем почти насквозь. Девушка ускоряет шаг и не замечает, как улыбается. Как давит широкую лыбу так сильно, что болят щеки. Каблучки осенних ботинок цокают по мокрому асфальту, за шиворот ей попадают холодные капли дождя, но она не обращает внимания.

Просто почти бежит вдоль дороги, наконец сворачивая за угол и прислоняясь к стене одного из зданий в тихом проулке. Она закидывает голову наверх, с размаху прижимаясь спиной к холодной стене, и, больше не сдерживаясь, в голос начинает смеяться.

Истеричный хохот терзает ей легкие, обжигает грудную клетку и царапает внутренности не хуже острого лезвия. И внезапно внутри у нее что-то щелкает, и знаменитая мудрость о том, что смех не перед радостью, работает на раз-два, и Ира даже не успевает понять, как внутри у нее все начинает гореть.

Она крепко зажмуривает глаза, губы девушки изломляются в плаксивом оскале. Ира прижимает к груди крепко сжатый кулак, чтобы хоть как-то поумерить пульсирующие вспышки боли в области сердца, и взахлеб вздыхает, не понимая, как разразилась слезами.

Кузнецова скатывается вдоль стены вниз, продолжая неконтролируемо рыдать, почти перекрикивая шепот бурлящей непогоды. Теперь Ирине кажется, что вся боль, которую она когда-либо причиняла своим близким, разом ударила нокаутом ей под ребра.

Больше Ира не чувствует ничего.

На большее она уже попросту не способна.

Да и не заслуживает вовсе.

Добровольскому не дышится. У него пятна перед глазами и легкие будто отказали по всем параметрам. В помещении теперь кажется как-то слишком даже жарко, и испарина на лбу тому подтверждение, хотя кондиционер работает вполне исправно.

Паша поверить попросту не может, что пригрел на груди самую настоящую змею. Он всегда по-доброму относился к Ире, частенько выгораживал за осечки перед Лясей или просто лишний раз не боялся поощрить добрым словом, но то, что она сделала, это…

Адвокат ослабляет узел галстука и трет лицо ладонями, делая полукруг по офису и впервые полностью, но со свистом наполняя легкие воздухом. Сердце Пашу не слушается. У сердца ритм нахуй сбился, и бедное четырехкамерное колотит так, будто мировой забег пробежало, в красном кулачке золотую медаль сжимая.

Добровольский сглатывает, снова обходит приемную, глубоко вдыхает и выдыхает. К Лясе он должен войти спокойным, расслабленным. Не стоит ей знать, что только что здесь случилось. У нее и так с этим делом с Поповыми вера в людей пошатнулась.

Паша включается в роль хладнокровного адвоката по щелчку пальцев, расслабляется, запихивая все эмоции до лучших времен, потому что сейчас не время и не место. Он сейчас нужен.

Нужен Арсению.

Ему необходимо предпринять последние попытки хоть что-то придумать, потому что бездействовать он не может.

И потому что он обещал.

Паша входит в кабинет супруги будто другим человеком, спокойно проходит к окну и открывает его на щелевое проветривание, потому что кондиционером тут делу не поможешь. Только свежий воздух помочь хоть как-то сможет.

— Всё хорошо, родной? — отвлекшись от бумаг, поднимает голову Утяшева, глядя на супруга. — Ты поговорил с ней? — снимает она очки.

— Да, — кивает Паша, расстегивая все три пуговицы на пиджаке, и эта мелочь не ускользает от внимания Ляйсан. — Все хорошо, она сегодня освободит офис. Все прошло без проблем.

Добровольский врать никогда не умел, но сейчас у него, кажется, получилось. Или ему просто показалось, что Ляся спокойно отреагировала на то, что он только что сказал. Стоило Паше об этом подумать, как женщина вздохнула.

— Зато проблемы в другом, верно? — негромко произносит она.

И снова в десятку. Снова в чертово яблочко. Паша мельком смотрит на жену и согласно кивает.

— Совсем ничего не нашел, что смогло бы помочь выиграть дело? — задает вопрос Утяшева и, если честно, боится ответ услышать.

Она готова была уже несколько раз просто взять и отказаться от этого дела, оставить Алёну разбираться с этой заваренной кашей одну, но вовремя себя одергивала. Прикипела она к этой крохе, даже к этому Арсению и его Антону. К тому же Пашу она одного оставлять не собирается.

— Неужели малышка вернется к матери, которая на раз-два, даже не моргнув, отказалась от нее?

Паша молчит, глядя в пол на блестящие носы ботинок. Паше нечего сказать. Кажется, он и вправду пустозвон. И завтра на его глазах Арсений сломается безвозвратно.

— Это нечестно, — почти как ребенок озвучивает свои мысли Ляйсан. — Бог — свидетель, Арсений этого не заслуживает.

И Добровольского внезапно поражает эта фраза, как гром среди ясного неба. Он ошарашенно распахивает глаза, даже рот приоткрывает, когда поворачивается к Лясе, непроизвольно выставляя вперед руку.

— Что? — не понимает Ляйсан, растерявшись от внезапной смены настроения супруга.

— Свидетель, — не своим голосом шепчет Паша, глядя на Лясю.

Добровольский хватается за голову и почти на месте подпрыгивает, хохотнув так, что Утяшева вздрагивает, и по офису эхом звенит его смешок.

— Да что случилось-то? — уронив на стол очки, окончательно теряется женщина.

Паша в несколько шагов пролетает весь офис, перегибаясь через стол супруги.

— Свидетель! — почти кричит Паша, улыбаясь от уха до уха, и со всей страстностью целует жену в губы, обхватив ее лицо ладонями. — Ты у меня такая умная, боже мой. Я так люблю тебя, Лясь, ты же знаешь об этом?

— Я… да… — смущается она, ошарашенная вообще всеми событиями сегодняшнего дня. — А что слу…

— Закажи роллов или пиццы, на твой выбор, — не дает ей договорить Паша, хватая телефон, ключи от машины и свое пальто, — я скоро вернусь, и я буду не один. Чувствую, мы останемся здесь до глубокой ночи.

Перед тем, как окончательно уйти, Добровольский оборачивается ко всё такой же застывшей жене.

— Мы выиграем это дело, ты мне веришь?

И Ляйсан даже вслух говорить об этом не нужно, так что она просто кивает. Потому что хочет верить в то, что девочка останется с теми, кто ее по-настоящему любит.

***

Арсений злится. Арсений никогда не понимал, что вообще такое могло повернуться в голове у человека, раз он придумал галстук. Это странное, совершенно бесполезное изобретение, нервов с которым по незнанию потратишь больше, нежели за пять лет обучения на юридическом факультете.

— Ты как? — осторожно спрашивает Антон, а у Попова даже нет сил на него злиться за этот вопрос.

Шастун и сам понимает, что не вопрос это, а хуйня на постном масле, учитывая обстоятельства, перед которыми он его задает. Как он? Да хуево, вот как.