Недосказанность ломает доверие похлеще неправды.
Арс хмурится.
— Месяца два-три назад… Да сейчас вообще никакой абсолютно разницы нет, когда это было, — сцепляет зубы Арс и поднимает взгляд на Шаста. — В одной вещи она все равно оказалась права.
Антона пробивает мурашками, и кожа на руках становится гусиной. Боже, блять.
— Что она тебе наговорила? — задает он вопрос, хотя знает, что боится услышать ответ.
Арсений вспоминать встречу с Кузнецовой не хочет вовсе, да только Шастун выбора ему не оставляет. И мужчине кажется, что даже сейчас у него в барабанных перепонках долбит та насмешка в голосе Иры, которую она выплюнула ему чуть ли не в лицо, когда после встречи с Кьярой сложила два и два.
Попов не хочет озвучивать эти слова, но ему приходится.
— Что я нахрен тебе не нужен, — непроизвольно резко отвечает он. — Что… — подбирает слова, но плохо выходит, — Кьяра твоя отрада, что ты здесь ради нее… Только ради нее.
— Какого?.. — не верит своим ушам Шастун, понизив голос до шепота.
Антона что-то под дых с размаху бьет невидимым кулаком, и ему дышать даже тяжелее становится от того, что он слышит. Твою, сука, мать, он только сейчас окончательно понял, как был слеп. Что зарождение всех проблем было прямо у него под носом.
Прямо в его квартире жил тот самый очаг раздора.
— И ты ей поверил? — раздосадованный от собственной невнимательности к жизни и тупости тихо спрашивает Шаст.
И у Арса внутри что-то щелкает, от чего он взрывается.
— А как мне еще было реагировать, Шастун? — сделав резкий шаг вперед, громко восклицает он. — Как? Ты бросил меня одного с дочкой в самый опасный момент из всех возможных. Суд через два дня, а я разгребал все это дерьмо целый месяц сам, потому что ты бросил меня, ты бросил ее, хотя обещал всегда быть рядом!
В жилах неконтролируемо закипает кровь, и Попов понимает, что сдерживать себя больше не может. Да и не должен вовсе. Внутри все сжимается, и каждая мышца напрягается так, будто хищный зверь готовится к прыжку.
— Да пошел ты нахуй с такими обещаниями!
Арс даже не помнит, что произошло в следующую секунду, потому что глаза будто заволокло какой-то алой пленкой, но затем понимает, что кисть правой руки у него дрожит и болезненно ноет, а костяшки пальцев становятся почти бордовыми, начиная прямо на глазах распухать.
Антон пошатывается назад и с размаху впечатывается лопатками в дверь, возле которой стоял. В глазах Шастуна взрываются искорки, а скулу под левым глазом обжигает нечто, похожее на боль, пульсациями распространяя волны отдачи по всей голове, сопровождаясь шумом в ушах.
Антон поднимает немного плывущий взгляд на Арса и понимает, что тот сам дрожит весь, стоит неподвижно, кусает тонкие губы, глядя на пацана лихорадочно влажными глазами.
И Шаст думает: спасибо.
И Шаст думает: я заслужил.
Он отталкивается от двери пальцами, делая неровный шаг вперед, потому что еще не восстановил равновесие из-за шума в голове, и размыкает губы:
— Ударь еще.
— Тебе всегда, — дрожит голос Арса, — было похуй! Зачем ты вообще все это устроил?!
Он делает два резких шага вперед, хватает пацана за влажную джинсовку обеими руками и, сделав несколько шагов назад, с размаху толкает его на попавшийся под руку журнальный столик возле дивана. С поверхности все валится на пол, книги с глухими шлепками валятся на ламинат, и проливается, завалившись на бок, кружка, которая, оказывается, была далеко не пустая.
Шастун путается в собственных ногах и заваливается на стол с грохотом и такой силой, что обжигает болью лопатки, после чего добровольно подставляет себя под следующий удар, потому что, блять, заслуженно.
И в следующую секунду кулак Арса со всей дури мажет по челюсти Шаста, и снова это отдаленное от боли чувство брызжет по лицу, запуская еще одну дозу адреналина в кровь.
Арсений в ярости. Обоснованной, обессиленной ярости, которая заполняет каждую клеточку его тела, подобно болезни, от которой уже нет возможности спастись.
— Зачем ты пришел тогда в парк?! — нависает над Антоном он, снова сжимая в кулаках джинсовку парня. — Зачем сказал, чтобы я подписал документы?! Зачем сказал, что мы справимся?!
У Попова внутри все горит так, что, кажется, с каждым новым словом он убивает себя сам, добровольно подбрасывая поленья и подливая керосин. Он не хотел трогать Антона таким образом, но вся боль скопилась в нем так сильно, обвила ребра грудной клетки так крепко, что он ничего не мог сделать.
Антон сделал это с ним. Если он не поможет ему, Арс не сможет остановить эту боль самостоятельно.
Попов выпускает джинсовку пацана из пальцев, заносит руку снова и зажмуривается; внезапно — спустя примерно пару секунд — он вдруг понимает, что…
Арсений открывает глаза, смотрит на лежащего под ним на столе Антона и понимает, что тот поймал его кулак на лету.
Обвил дрожащими, усеянными кольцами пальцами его руку и сжал так, что задрожал сам; и это можно было понять по тихому звону браслетов, который незнакомой мелодией разбивался обо все поверхности гостиной.
И глаза у Антона зеленые-зеленые. Глубокие и смотрят прямо в глаза Арсу. В самую душу смотрят, будто зацепиться за что-то пытаются. На скуле пацана под левым глазом цветет кровоподтек и блестит ссадина, а нижняя губа справа немного разбита.
Антон смотрит на него и молчит; смотрит так, что не дрожать у Арса просто не получается. Легкие от этого взгляда у мужчины будто скручиваются в узел и агрессия медленно начинает покидать его тело, будто только что кто-то открыл аварийный клапан.
— Зачем клеил со мной обои? — выдыхает дрожащий шепот Арс, не прерывая зрительного контакта. — Зачем покупал кроватку и коляску? Зачем выбрал для нее этого чертового тигра? Зачем рассказал ей сказку и остался на ночь?..
А Шастун все смотрит. Не выпускает руки Арса из своей мертвой хватки, смотрит и ждет главного вопроса, потому что он должен прозвучать. Арсений наполняет легкие воздухом.
— Зачем ты с размаху прижался к моей жизни, если оставаться в ней не хотел? — наконец спрашивает он.
Антон сглатывает вязкую, тягучую слюну и облизывает губы, не прерывая с Арсом зрительного контакта. Он просто не может перестать смотреть на него, даже сейчас. Даже в таких обстоятельствах.
Просто он страшно сильно загибался все это время без этих глаз.
— Я хотел, — наконец отвечает он. — Всегда хотел, Арс…
Шастуна почти лихорадит от того, что они оба наконец делают это. Они оба говорят друг другу правду, которую должны были сказать еще очень давно, но всегда боялись. Теперь нет времени бояться, оно давно истекло.
Антон больше не хочет бояться.
— И я ушел не потому, что мне похуй, а потому, что, признаюсь, да… Меня ослепила мысль о ребенке. Ослепила так сильно, что, когда я понял, что сделал, времени назад было уже не вернуть.
Он сглатывает, не замечая металлического привкуса во рту из-за крови, сочившейся из разбитой губы, и снова смотрит Арсу в глаза. Рука пацана дрожит от напряжения, но чужих пальцев он не отпускает, да и не хочет вовсе.
— Мы больше не вместе, — произносит Антон, — и она съезжает.
Имени Кузнецовой он не озвучивает, но Арсу и без того понятно, о ком говорит Антон. У Попова мышцы уже горят от перенапряжения, но он не шевелится, потому что не знает, что делать дальше. Он просто слушает Антона.
Этого пока достаточно.
— И я готов получить по лицу еще сколько угодно раз, только бы узнать, — Шастун с легким свистом наполняет легкие воздухом, — сможешь ли ты простить меня за то, что я сделал?
Арсений сжимает губы, глядя на лежащего под ним пацана. Глаза у того чистые, большие-большие и такие, сука, родные, что крошатся мысли, оседая на дно сознания и выпуская наружу безумную тоску по этому человеку.
Ты отравил мою душу, но сам же принес антидот.
— Я не могу представить свою жизнь без вас, — признается Антон. — Потому что это и не жизнь вовсе, — качает он головой. — И, если бы мне выпал шанс вернуться в прошлое, я бы все равно ничего не стал менять.
