— Долго-долго, — улыбчиво соглашается Оксана, поддерживая настрой новой игры и не выпуская рыжую принцессу из рук на протяжении, кажется, целого часа.

И Оксана готова держать эту несуразную куклу столько, сколько захочет кроха, потому что время, проведенное с ней, — бесценно. Фролова улыбается, когда Кьяра снова придумывает новую игру и тут же вливается в нее, совершенно не замечая ничего вокруг.

Арсений сидит за рабочим столом и периодически бросает на них тихие, но теплые взгляды. Кьяра порой окликает его, и Попов улыбается, хвалит малышку. Она же умница. Такая умница, слов просто нет.

Но в тоже время Арс не вылезает из бумаг, печатей, подписей и, кажется, перечитал все семейное право так сильно, что мог бы встать по правую руку от Добровольского. Попов старается думать только о грядущем слушании, забивая им голову так сильно, что к ночи она начинает пухнуть. Арс правда считает, что так будет лучше.

По крайней мере, стало в сотню раз лучше, чем было.

Первую неделю после ухода Антона Арсений почти не помнил. Только что-то гулкое и затянутое пеленой периодически проскальзывало в сознании, но этим все и ограничивалось. Попов чувствовал только нестерпимую кромсающую боль, которую никому бы, блять, в целом мире не пожелал.

Даже самому пропащему человеку.

Его разрывало на куски, сжигало что-то отчаянно истошное изнутри и не давало даже спокойно дышать. Арс первые три дня делал все на чистом автомате. Просыпался, готовил дочери завтрак, шел с ней в развивающий центр, ждал два с половиной часа, возвращался домой.

Снова готовил; сон крохи, уборка, проснулись — гулянка; гостиная, дочка. Вопросы Принцессы шли мимо ушей — и вот уже ужин; гудение телевизора; снова вопросы, ванная, сон до утра. И по кругу, по-кругу-по-кругу, бесконечному, сука, кругу.

Арсений не мог поверить, что Антон правда ушел, ведь в доме все напоминало о нем. Каждый ебаный звук, каждый сучий предмет. Арс хотел перестать о нем думать; хотел, чтобы пацан ушел нахуй из мыслей, но попытки все были тщетны, и Попов однажды загнал себя в угол.

Он видел малышку, а слышал Антона. Он брел на кухню, зная, что там нет никого, но отчего-то рассчитывал, что вот он войдет, а там Шаст — улыбается, блины, сука, печет. Или выйдет в гостиную, а там он с банкой темного орет над футбольным матчем; и звон браслетов повсюду.

Но ничего этого не было.

В холодильнике больше не было пива, Арс отключил канал МАТЧ, спрятал щетку Антона в ящик под зеркалом и вырубил диодную лампу в детской малыхи.

Спрятал детскую аптечку, не покупал больше снеков, с размаху швырнул в антресоли коньки и снова начал составлять список продуктов, которые надо купить в магазине. И однажды он просто не выдержал, сделав то, о чем страшно потом пожалел.

Он забрал у девчонки Тигрулю; просто вырвал из рук — не справился. Потому что его Антон выбирал. Потому что и Кьяра его тоже выбрала. И он сам.

Девчонка не справилась тоже.

Той ночью Арсений впервые за долгое время услышал то, от чего успел отвыкнуть по максимуму: дочка плакала. И не тихо, не робко в подушку. Это было навзрыд; это было за гранью.

Попов был над пропастью; он понимал, что одно дуновение ветра — и всё, конечная. Он с размаху нырнет в безысходность. Одному было плохо, одному не по силам. Он не справился, Арс признавал это с честью.

Проебался. И этим все сказано. Попов нуждался в помощи, поддержке другого.

И он понять не мог, почему это сделал. Почему среди всех номеров среди ночи он в телефонной книге нашел именно номер девчонки. Просто взял и набрал; попросил Оксану приехать.

И Фролова приехала. Сразу — даже не задавала вопросов.

Оксана стала их частым гостем и даже сама не успела заметить, как это случилось. Сначала разок согласилась, а потом второй раз и третий. И даже восьмой. Она поддалась обычной математической статистике и стала человеком, который перенес несчастье и теперь старался заполнить себя другими.

Арсений не признавался себе в этом, но делал точно то же самое. Топил себя в работе и новом человеке. Топил себя в Оксане. Она была девушка хорошая, невозможно добрая, но страшно доверчивая. И теперь он понимал ее, как никто другой.

Потому что Арс тоже, как и она, поверил в безграничное, всепоглощающее счастье, решив, что оно дается так просто и остается с тобой навсегда.

Все свое свободное время Оксана посвящала девчонке и Арсу. На неделе таких моментов стало чуть больше, ведь свадебный сезон закончился, и заказов было не так много.

Фролова старалась отдать все свое тепло девочке, даже не подозревая, что на деле-то именно малышка согревала остывшую душу Оксаны и замерзшее сердце папы, вручая им свой свет задаром.

Оксана помогала всем, чем могла, сдружилась с малышкой очень тесно, хотя взаимоотношения с Арсением по-прежнему не выходили за рамки «спасибо-за-помощь» и «я-позвоню-как-смогу-прийти-снова».

Она находила утешение в девочке, Арсений искал покой в работе.

Не находил.

Арс замечал, что со временем Оксана стала расцветать; медленно, робко — даже улыбаться временами стала. А у него так не получалось, у него все было наоборот. Он стал раздражительным, нервным, молчаливым.

На работе успешно надевал маску вечно счастливого и веселого человека, но, выходя за пределы павильона, срывал ее с лица, бросая в грязь с таким остервенением, что сводило зубы.

Правда, так было недолго. Однажды и у него случился переломный момент. День, когда он осознал, что нельзя вечно жалеть себя и пора бы вспомнить о том, что действительно важно.

Попов находил утешение не только в том, что в его доме с малышкой была Оксана, но и в том, что чаще стал заходить Серега. Порой у Арса складывалось впечатление, что эти двое составили какой-то охуенно продуманный график, потому что за все это время ни разу не пересеклись в его квартире одновременно.

Либо это был грамотно продуманный график, либо просто судьба снова над ними глумилась. Арсений был уверен, что это вариант номер два.

В любом случае, самый первый визит Матвиенко домой к Арсу запомнился Попову надолго. Это положило начало его исцелению.

Не игнорируйте боль, вступайте с ней в настоящий бой; она просто так никуда не уходит.

Серега колотит кулаками в дверь, от чего Арс вздрагивает, почти подпрыгивая на месте, а после тут же мчит открывать. Когда дверь открывается, у Матвиенко складывается впечатление, что перед ним не его лучший друг, а кто-то совершенно другой.

— Пиздец, не прошло и года, решил позвонить. Ну я с тебя… — хочет начать тираду Серега, но внезапно осекается, глядя будто на какого-то левого человека. — Арс, ты в зеркало смотрел вообще? На тебе лица нет.

— Заходи, — нервно произносит Попов, запуская друга.

— Ты чего звонил-то? — уже не так сильно раздражается Матвиенко, скорее начиная беспокоиться.

— У меня проблема, с которой я не сталкивался, — идет в сторону детской Арс, и Матвиенко просто тупо идет за ним, не зная, что вообще можно на такое ответить.

Арсений входит в комнату крохи и тут же идет в сторону постели, на которой, свернувшись клубочком, лежала на боку Кьяра. Серега непроизвольно оглядывается по сторонам, ведь в квартире друга с живущей в ней девочкой он впервые, и он даже не понимает, как на всё это реагировать.

Матвиенко видит, как садится на колени возле постели девчонки Арс и тоже присаживается рядом. Девчонку Серега до этого видел всего раз в звукозаписывающей студии, когда Шеминов устроил настоящую сцену, и даже не разбирающийся в детях человек понял бы, что что-то не так.

— Арс, она… — взволнованно начинает Серега.

— Я не знаю, что с ней, — трет лицо мужчина, — вообще даже понятия не имею. Прогуглил симптомы и понял, что зря это сделал. Мне самому даже хуже стало. Я просто в панике, Серег.

— Когда это у нее началось? — спрашивает Матвиенко.

— Буквально после дневного сна. Нет, это и раньше проскальзывало, но сегодня все слишком серьезно… — Арс вздыхает и трет лицо ладонями. — Сначала она проснулась, и все было довольно неплохо, а буквально за пару часов слегла до такого состояния.