— Давно знакомы? — начинает диалог Ира, не планируя отпускать от себя эту подозрительную особу до тех пор, пока чего-нибудь не узнает.

— С первого курса университета, — кивает Юля, делая шаг вперед к девушке, но по-прежнему оставаясь на приличной дистанции, чтобы не становиться пассивным курильщиком.

Кузнецова решает выпалить всё, как из пушки, чтобы не дать девушке возможности уйти от вопроса.

— А вместе давно?

Топольницкая спокойно улыбается и чуть хмыкает.

— Мы не вместе. И никогда не были, — объясняет она. — Он мне как брат.

Кузнецова старается найти в глазах девушки хоть что-то, что указало бы на ложь или лукавство, но ничего, блять, не находит. И ей взвыть от несправедливости хочется. Потому что незнакомка какая-то другая. Она не такая, как прочие.

Просто она — не ты. Смирись, потому что такая ненастоящая только ты одна.

— Ммм, — протягивает Ира, затягиваясь снова. — Странно, конечно, — не может удержаться она от саркастического комментария, выдыхая тонкую струйку дыма. — Он ни разу не упоминал о тебе.

— А зачем ему вообще это делать? — печально улыбается та. — Воспоминания любят покой.

Ира чуть хмурится, стараясь понять ее слова. Она не понимает, как тогда вообще эта девушка связана с Павлом Алексеевичем. Ей чужда такого рода связь. Она о ее существовании ничего не знает. Не имеет ни малейшего понятия о том, что люди могут быть связаны душами, а не телами.

Потому что твоя душа всегда была одинока. Ты сама ее прокляла.

— Но, даже несмотря на это, ты ведь не просто так решила приехать к нему лично, да?

Слова срываются с языка сами, и Ирина вкладывает в них собственный смысл. Ведь Леша тоже все делает не просто так. Если он приезжает лично, то у него какая-то цель. Будь то желание заняться сексом прямо на столе Добровольского или разъяснить всю ситуацию с беременностью, каковой нет вовсе.

И у нее перед глазами картинками бегут воспоминания, связанные с тем вечером, отчего она непроизвольно касается пальцами запястья, с которого буквально пару дней назад сошли желтоватые синяки.

Твои вены переполнены ложью.

— Так и оставишь его? — касается Оксана подушечкой большого пальца левой руки нижней губы, пока между указательным и средним тлеет вторая сигарета. — И ее?

И Антону не нужно конкретизировать. Он прекрасно понимает, что Оксана имеет в виду. Она говорит не про девушку, которая осталась в гостиной, а про девчонку, которая не выпускает из рук плюшевого тигренка.

— Я не знаю, — глухо произносит Шастун, закрывая глаза. — Я правда не знаю.

Антон знает только одно — он проебался. Проебался так, что врагу не пожелаешь. Это единственное, в чем пацан абсолютно, безоговорочно уверен.

Оксана молчит, нажевывая нижнюю губу, и понимает, что не стала бы принуждать его к ответу. Антон многое проебал, оставив за плечами, а у Оксаны за этот месяц в жизни тоже многое поменялось.

— Как думаешь, это правда? — подает голос Шастун.

Фролова переводит на него взгляд, наблюдая за тем, как пацан безучастно стряхивает пепел за пределы балкона, не сводя прищуренных глаз с какой-то непонятной точки вдали улицы.

— Ты о чем? — на мгновение теряет нить разговора девушка.

Шастун сглатывает.

— Ребенок, — поясняет он, и Оксана какое-то время молчит.

Ей непонятно, почему Шаст задает этот вопрос именно сейчас, учитывая тот факт, что почти месяц не выходил с ней на связь и ничего не рассказывал. Оксане кажется, что дело тут не в нем, а в чем-то другом, но понять не может, в чем именно.

Она даже не допускает мысли, что Ира могла попросту запрещать Шасту контактировать с друзьями, учитывая новость, которую они сегодня наконец озвучили. Ира же хорошая.

— Не думаю, что она способна на такое, — качает головой Оксана, делая несильную затяжку. — У нее нет причин, чтобы…

— Порой ты легковерна, как дитя! — внезапно развернувшись к девушке, взрывается Шастун. — Когда ты прекратишь видеть в людях только, блять, хорошее, когда его там в помине, сука, не было?!

Фролова теряется. Она шарахается назад, часто моргая, и почти задыхается от такой смены в настроении друга; начинает хлопать большими глазами, стараясь переварить услышанное, а затем у нее внутри что-то резко щелкает.

— Какого черта ты срываешься на мне?! — делая шаг к нему, хмурится Оксана, выбрасывая окурок с балкона. — Тебе месяц понадобился, чтобы этот вопрос наконец себе самому задать?!

— Прости, — негромко произносит Шаст, опуская голову и прикрывая глаза. — Прости, что накричал, — на мгновение касается он запястья подруги, и Фролова мгновенно смягчается, понимая, что он попросту не выдерживает.

И она не может его винить, хотя порой ей хочется это сделать. Очень сильно хочется, потому что Шастун налажал везде, где только можно.

— Все нормально, — скрещивает руки на груди она, снова вставая с ним рядом и ежась от ноябрьской прохлады.

— Я не хотел, — снова извиняется Антон, и девушка кивает, как бы намекая: да забыли уже. — Просто…

Шаст замолкает на полуслове, и Фролова немного хмурится, стараясь понять друга. Поведение Антона почти пугает ее: пацан за месяц погас совершенно, будто эта квартира, эта обстановка и девушка, с которой он живет, высосали из него все соки.

— Что просто? — старается подтолкнуть его к нужной мысли девушка.

— Я чувствую… — кусает губы Антон, стараясь подобрать слова, и смотрит на подругу. — Я чувствую, что с каждым днем мне всё хуже. Разве оно так работает?.. — Шастун вздыхает. — Разве ебаное счастье работает так?

— Шаст… — не может не выразить сочувствия Оксана, прекрасно понимая, от чего Антон отказался ради всего этого.

— Я ничего к ней не чувствую, — признается пацан, глядя девушке прямо в глаза. — Думал, ребенок что-то изменит, но… — он проводит горизонтальную полосу ребром ладони в воздухе. — Ничего. Абсолютно.

Фролова молчит. Она знает Шаста слишком хорошо, чтобы понимать, когда нужно вставить свои пять копеек, а когда надо дождаться самых важных слов, которые он приберег напоследок.

— И у меня блядское ощущение, что она лжет, Оксан.

Вот оно. Бинго.

Оксана сглатывает, нервно нажевывая нижнюю губу, и старается не начать опять крутить свою шарманку, касаемую того, что Ира на это не способна. Теперь Оксана слушает. Слушает внимательно и не делает поспешных выводов.

— Это чувство, оно… — Шаст непроизвольно скребет короткими ногтями по худи на грудной клетке, — не отпускает меня. Но я никак не могу поймать ее хоть на чем-то. Она много спит, принимает витамины, не курит больше… Даже кофе пить перестала. Возможно, я ебнулся, — наконец озвучивает свои мысли пацан.

Оксана снова тянется к сигарете и поджигает тонкую никотиновую палочку, делая слабую затяжку.

— Может, потому что она не врет? — негромко произносит Фролова, и Шаст немного морщится, отворачиваясь в сторону.

Они какое-то время молчат. Оксане хотелось бы рассказать то, что ему определенно хочется знать, но она не может. Поэтому и не заговаривает об этом вовсе. Но пацан, кажется, на подсознательном уровне улавливает ментальную мысль и наполняет легкие воздухом.

— Я скучаю, — выпаливает правду Шастун, и Оксана только коротко кивает, потому что знала, что они доберутся до этой темы. — Скучаю по нему и по ней так сильно… Пиздец, ты просто представить себе не можешь. Я столько раз порывался приехать и…

— Не надо, — тут же негромко прерывает его Фролова.

Антон вмиг будто оживает, решая надышаться всем воздухом мира, и затем шумно, но коротко выдыхает:

— Что?

— Он сказал, что не надо, — глядя вперед, отзывается Оксана.

— Он говорил обо мне? Как Бусинка? Ты видишься с ними? С ней все хорошо? А с ним? Что он сказал? Я могу приехать? Я хочу помочь. Я…

Шастун выпаливал вопрос за вопросом, но Фролова старается всеми силами их не слушать и передать только то, что Арсений просил донести до него.

— Он сказал, что… примет помощь от любого, — сглатывает Оксана, — кроме тебя.*