В детской комнате Кьяры Антону было не так сильно стыдно за содеянное. В границах этой детской Шасту легче дышалось.

Но как бы мы ни старались что-либо забыть, нужно высечь зарубку в долгосрочной памяти, чтобы помнить одну очень важную вещь…

Всякая вакцинация скоротечна. Всему отведено свое время.

В кармане Антона два раза вибрирует телефон.

Он стал птицей в этом городе бумажных людей, чувствуя усталость в ломких крыльях, наполненных чувствами.

Арсений закрывает входную дверь и прислоняется к ней спиной. Дыхание мужчины тяжелое, частое. Воздух вылетает из легких со свистом и хрипом, будто он пробежал не одну сотню метров. Ляйсан ушла. Раскрасневшаяся, почти безумная — ушла, оставшись при своей правоте.

Суда не избежать, это оставалось фактом. Неопровержимым, ебаным фактом. За Кьяру придется бороться. Биться насмерть, если, блять, придется. И Арсений в этой гребанной туче несправедливости видел только один луч света — Антона.

И он молиться про себя начал, благодаря Господа за него. За пацана этого. Потому что он здесь. Рядом. С таким трепетом дочку в детскую уносил, успокоил, помог заснуть. Теперь Арс был уверен: Кьяра не только его дочь, она еще и дочь…

Дверь из детской открылась тихо, почти беззвучно. Неуверенный шаг прорезал пространство гостиной, и Арсу внезапно стало не по себе. Что-то не так. Что-то, блять, определенно не так. Шастун шел из детской с телефоном в руке, и пальцы его дрожали. Тряслись почти, и звенели на запястьях браслеты. И взгляд у него другой.

Совсем, блять, другой.

Пацан поднял глаза и посмотрел почти мимо, будто сквозь Арсения, и в глазах у него слезы почти стояли. Арс растерялся. Наверное, он пришел обсудить то, что случилось. То, что сказала Ляйсан.

— Тош, — делает Арс несколько быстрых шагов вперед, убирая тыльной стороной ладони испарину на лбу, и заключает его в объятия, обвивая руками шею.

Попов обнимает его почти с болью, выжимает то ли из себя силы, то ли из пацана жизнь — непонятно, но Антон в ответ на лопатки мужчины руки почему-то не кладет. И Арс это замечает. Не сразу, но замечает.

Просто холодно становится; мурашками пробивает почти насквозь. Попов медленно расцепляет руки и делает полушаг назад, чуть поднимая голову, чтобы посмотреть Шастуну в глаза.

И Арсу становится не по себе. Потому что он не видит в этих глазах Шаста. Он видел кого-то другого.

— Тош, — взволнованно начинает Арс, стараясь игнорировать паническую атаку, приготовившуюся к прыжку где-то между ребрами. — Тош, нам делать что-то надо. Она… Она ведь забрать ее хочет, — запинается Попов, не в силах собрать слова в предложения. — Она хочет забрать нашу девочку…

— Ира беременна, — выпаливает на одном духу Шастун, даже не дав Арсу закончить.

И Антон улыбается. Сияет, светится весь. Пиздец, выносите. И у него в глазах слезы; а на дисплее мобильного горит диалоговое окно, и в нем сообщение с тремя словами и прикрепленной внизу фотографией.

У Арсения в груди крошатся в пыль ребра, забивают дыхательные пути и мешают ему дышать. У Арсения перед глазами мутно — пятнами бегают мысли, оставляя темные следы. И ноги не держат. Блять, нет, пожалуйста.

Пожалуйста.

Сука, пожалуйста!

— М-мне надо идти, — все тем же почти безумным, совершенно чужим взглядом смотрит на Арса Антон, и у Попова от этого зрелища даже вдохнуть не получается.

Внутри все рушится, обваливается в пропасть. Весь мир под подошвой, будто окурок промокший в грязной луже после утреннего дождя. А Шастун перед ним все стоит. Улыбается. Сияет, светится. Слепит. Он слепит. И улыбается, блятьулыбается. Сука-Шастун-ты-же-мне-обещал!

— Шаст… — выдыхает из легких через силу Арс. — Ты слышал, что Ляйсан сказала?..

— Н-нет, — как-то нездорово качает головой Шаст и медленно ретируется к выходу, продолжая улыбаться. — Мне надо идти…

И каждая последующая секунда, наполненная этой улыбкой, добивает Арса. Попов не может сказать больше ни слова, он просто смотрит, как Шастун исчезает за дверью, и некогда живой дом, наполненный детским смехом, запахом готовой еды и кондиционера для детского белья — умирает.

За стенкой в детской комнате бродят по полу синие и фиолетовые тени от диодной лампы звездного неба, и спит малышка, совершенно не представляя, что только что произошло. Кто только что покинул квартиру.

Арсению тяжело дышать. Арсений не может пошевелиться, потому что случилось то, чего он опасался так долго. Теперь все покатится в пекло, потому что он проебался.

Все уходят.

И Антон тоже ушел.

***

На плите шипит под стеклянной крышкой почти готовый грибной соус, и паста тоже почти сварилась, поэтому Шастун размеренно ее помешивает, приготавливаясь к тому, чтобы в ближайшее время слить воду.

Ему проще было стоять сейчас и думать о том, что добавить в качестве специй к будущей грибной пасте, чем о том, что за пиздец творится в его жизни на протяжении этого месяца.

Кузнецова заходит на кухню, расправляя на себе футболку большого размера, и на ходу заплетает высокий пучок на макушке. Спать днем она стала намного чаще. Шаст выдавливает на лице полуулыбку.

— Как себя чувствуешь?

Ира зевает, прикрывая рот ладонью, и чуть жмурится, после чего качает головой и улыбается.

— Замечательно, — и целует его в щеку, покрытую трехдневной щетиной. — Колючий, — хмурится она и чуть касается его лица кончиками пальцев, после чего направляется к холодильнику.

Шаста от этого передергивает. От недопоцелуя и от касания. Колбасит так, что руки покрываются мурашками, и эти чувства вызваны отнюдь не трепетом. Ему просто, блять, было чертовски некомфортно.

Он живет теперь снова в своей квартире, просыпается по утрам с мыслью о том, что он всё, блять, проебал, но улыбается, когда заходит на кухню, а там уже стоит Ира, заваривая свежий чай.

Антон ушел из квартиры Арса месяц назад, и каждым последующим днем он ненавидит себя за это решение все сильнее. Невозможно охуенно совпало, что сейчас у шоу «каникулы», и им не приходится видеться. Шаст бы просто не выдержал.

Потому что виноват так, что не описать словами.

Шастун уговаривал себя принять мысль, что, раз это случилось, значит, надо держаться за это обеими руками, потому что такой шанс в его случае даже не подарок, а бесценный дар. Антон не собирался связывать свою жизнь с Ирой ни в одном сценарии жизни, но у судьбы свои, сука, планы.

Так что на протяжении целого месяца пацан ночевал в своей квартире, старался делать вид, что счастлив до ебаного края и изо всех сил сдерживался, чтобы не схватить телефон и не написать Арсу. Он скучал.

Безумно, пиздец как скучал.

Тоска разрывала его на куски, и временами он даже ловил себя на мысли, что бубнит под нос колыбельную девчонки, пока палец бездумно листал ленту в инстаграм профиле Арса. Пацан только смотрел на диалоговое окно, мониторил отсутствие Попова в сети и ничего не предпринимал.

Шастун не мог набраться смелости, чтобы написать или позвонить, дабы извиниться за то, что он сказал. За то, что сделал и не сделал. За то, что скрыл. За одно большое всё.

Потому что этому извинению не подобрать слов. Потому что это, блять, за гранью.

После первой недели совместного проживания странный гипноз, который накрыл Антона в день, когда он получил смс от Иры, куда-то пропал, и пацану стало пиздец как не по себе. Он решил спать в гостиной в одиночестве, ссылаясь на то, что Кузнецовой нужен простор в кровати, и он не хочет ее ненароком задеть…

Что на самом деле означало: «Я не могу к тебе прикасаться. Не могу, потому что не хочу.»

Шастун хватался за всякую работу, уговаривал пиар-менеджера соглашаться почти на всё, потому что не мог находиться дома, на что девушка только качала головой, повторяя: «Не перегори, батарейки не вечны, да и молодость тоже».

В конце третьей недели Антон окончательно не выдержал. Он просто не мог больше вариться в своих мыслях самостоятельно, он погибал от невозможности хоть с кем-то это обсудить, поэтому он и настоял на этом.