Судьба — та еще бессердечная сука.
Дверь с грохотом открывается, и ручка наотмашь бьет по стене, от чего Ляйсан вздрагивает, почти подпрыгивая на своем кресле, и тут же снимает очки, откладывая очередное дело, когда поднимает глаза и видит почти бешеный взгляд супруга.
— Я так и думал, — с характерным звуком бросает Добровольский факс на стол супруги и засовывает руки в карманы брюк, направляясь в сторону окна.
Паша был зол. Так безоговорочно и непоправимо зол, что не передать словами. Он изначально чувствовал на подсознательном уровне, что так просто, блять, не бывает. Ну не может всё по щелчку пальцев разрешиться таким образом.
У него чуйка развита в этом плане на уровне ищейки, и теперь он неимоверным усилием воли не позволяет себе съязвить супруге в духе: «А я говорил! А я, блять, предупреждал!»
Ляйсан растерянно бегает глазами по строчкам, но взгляд женщины так замылился от того, что она с самого утра в этих бумагах разбирается и чуть ли не тонет, что в итоге, даже промигавшись, Утяшева сдается и качает головой, нажимая на телефоне красную кнопку.
— Ирина, два кофе в мой кабинет, — слегка сонно подает голос Утяшева, потирая висок.
— Хорошо, Ляйсан Альбертовна. Сейчас все принесу, — как-то слишком даже бодро отзывается Кузнецова, и адвокат снова пытается вернуть свое внимание мелкому шрифту.
Женщина хмурится, когда понимает, что манера написания ужас какая знакомая, и от этого у нее холодок бежит по спине, а кожа на руках становится гусиной. И только чуть сдвинув пальцы, Ляйсан осознает, что экземпляра два: на русском языке и… на эстонском.
— Да не может быть, — не верит своим глазам адвокат, отрицательно качая головой, будто это что-то может изменить.
— Представь себе, родная, — глядя на вечернюю Москву в окно, глухо и безэмоционально отзывается Добровольский. — Как оказалось — может.
У Ляйсан почти глаза на лоб лезут от каждой последующей строчки письма, и она даже не знает, как ей реагировать: радоваться, что мозг на место встал, или пробить себе ладонью лоб, потому что нахрена стараться догнать поезд, если он уже давно ушел?
В офисе воздух наполнен влажной тишиной, ее атомы дрейфуют плавно и размеренно, периодически друг с другом сталкиваясь, и Паше даже говорить ничего не хочется, лишь бы не тревожить их, потому что ситуация вышла из-под контроля, как он и прогнозировал, и сейчас слова — это мусор.
Только воздух сотрясать без надобности.
В белоснежную дверь трижды стучат.
— Входи, Ирина, — не отворачиваясь от окна, произносит Добровольский, и дверь офиса тихо скрипит.
— Но это же ненормально, — качая головой, тихо произносит Ляйсан, наконец поворачивая голову в сторону супруга и снова снимая очки. — Паш, это просто ненормально. Это что, шутки у нее такие? Что за американские горки она тут устроила? На кону судьба живого маленького человека, нервы которого не железные в этом возрасте. Что за вздор!
Утяшева отбрасывает бумаги в дальнюю часть стола и хватается пальцами за переносицу, опуская голову и закрывая глаза. А она ведь тоже чувствовала. Еще в тот день, когда Паша письмо принес — она уже тогда почувствовала неладное.
Женская интуиция отчасти один из самых надежных способов перестраховки.
— Я не хочу браться за это дело снова, — признается Ляйсан, не открывая глаз.
Рука Иры замирает на полпути с зажатой в ней чашкой кофе, и она медленно поднимает взгляд на действительно растерявшегося адвоката. За все годы работы здесь Ира ни разу не слышала, чтобы Утяшева так опускала руки.
Значит, ей не показалось. Значит, это то, о чем она подумала.
— Мы обещали довести их дело до конца, — снова глядя в ночные огни города, произносит Паша.
— Я ничего не обещала, — в защитном жесте выставляет вперед руки Ляйсан, качая головой. — Я сказала ей, что мы попрощаемся навсегда после подписания всех необходимых бумаг.
Ира следит за разговором начальников тихо, как мышка, и старается как можно медленнее ставить все остальное на стол. Ляйсан хватает чашку и в два правильных глотка осушает маленькую порцию эспрессо, даже не поморщившись.
Паша какое-то время молчит, поджимая тонкие губы, а после вынимает руки из кармана, не обращая никакого внимания на затихшую секретаршу, также осушает в два глотка свою чашку и вытирает губы тыльной стороной ладони.
Этот вечер будет долгим.
— Ему нужно рассказать, ты ведь понимаешь, — произносит эти слова так, что Ляйсан сразу становится ясно: Паша уже все решил за двоих, и дело это он так просто оставить не может.
Вся эта ситуация здорово ударила по его самолюбию и уж тем более по гордости, учитывая тот факт, что с его предчувствиями и мнениями всегда считались, а в этот раз пропустили все мимо ушей.
Ира толком не успела разобрать услышанного, но на нее бросила быстрый взгляд Ляйсан, и Кузнецова поняла, что дальше уши греть — небезопасно. Она собрала все на поднос, осторожно взяла его в руки и уже была готова покинуть офис, но…
— Я буду бороться за опекунство Арсения над девочкой всеми силами, даже если лишусь места в конторе, — негромко произносит Павел, и у Иры все тело будто молнией прошибает.
Она не удерживает в руках поднос, и все содержимое летит на пол, с грохотом нарушая стабильный хладнокровный покой этого офиса.
— Простите, пожалуйста, извините, — тараторит Ира, заправляя за уши волосы и тут же присаживаясь вниз, — я сейчас всё уберу.
Ляйсан даже не реагирует, она уже снова полностью погрязла в письме, но Паша переводит взгляд на суетящуюся секретаршу и какое-то время просто стоит, но затем — непонятно, почему — подходит к ней и, вынув руки из карманов брюк, присаживается рядом с ней, помогая собрать оставшиеся на полу столовые приборы.
В какой-то момент они оба тянутся за чайной ложкой, и Ира непроизвольно касается безымянным пальцем его кисти, от чего мгновенно вздрагивает и поднимает взгляд. Глаза Добровольского оказываются на ее уровне, и у Кузнецовой ком встает в горле.
Так вот какие, оказывается, у него глаза.
Девушка смотрит в его радужки, и у нее появляется совершенно странное, незнакомое до этого дня чувство внутри. Паша же, в свою очередь, просто опускает взгляд, берет последнюю чайную ложку, просто кладет на поднос и встает, снова направляясь на свое рабочее место.
Ира около двух секунд провожает его взглядом, так и сидя на корточках, а после часто мигает, вскакивает с места, захватывая поднос, и выходит из офиса ее начальников, крепко закрыв за собой дверь.
Она прижимается к ней спиной и касается ее затылком, прикрыв глаза. Ира глубоко вдыхает носом и выдыхает ртом, отставляя поднос на близлежащей тумбочке, а после резко понимает, что произошло до этого инцидента и буквально оживает на глазах.
Кузнецова срывается с места и бежит к рабочему мобильному, хватая его со стола и тут же набирая заученный еще на прошлой неделе наизусть номер. Слышится гудок, затем второй, третий. И на пятый она поднимает трубку.
— Да? — слышится знакомый голос на том конце провода.
— Рада, что ты ко мне прислушалась, — произносит Ира и не может скрыть победной улыбки. Она умела давить. Она очень это умела.
Я никогда не проигрываю.
Ляйсан почти печально улыбается, когда смотрит на них. Потому что они счастливые. Потому что они, блин, заслужили всё это. И уж тем более заслужила она. Девчонка. Ее Утяшевой в этой ситуации больше всего жаль.
Арсений замечает такой настрой у адвоката первым.
— У нас что-то не так? — не понимает Попов.
И Утяшевой хочется закричать. Человеческий фактор был взаперти ее закоренелой холодной адвокатской души слишком долго и сейчас хочет явно наверстать упущенное.
— Нет, Арсений Сергеевич, — качает она головой, делая в блокноте только положительные пометки. — Всё так.
Всё охренеть как так, и сейчас по вине этого долбанного дела Ляйсан Альбертовна Утяшева — один из лучших адвокатов прекрасного пола по семейным делам Москвы — впервые за восемнадцать лет своей работы возненавидела свою профессию всей душой.
