— Оксана, — кивнула она в ответ, а после снова вернула свое внимание Шасту, вопросительно вскинув аккуратные брови.

— Это то, о чем я раньше тебе не мог рассказать, — отвечает пацан, и мозаика в сознании Фроловой начинает постепенно собираться по мелким кусочкам воедино.

***

Антон нервно выдыхает и снова поправляет на диване и без того идеально лежащие подушки. Затем отходит назад, присматривается и снова без надобности перекладывает обыденные, никому нахрен не упавшие предметы декора.

Просто пацан пытался хоть чем-то себя занять. Просто Шастун был в панике.

Сегодня домой к Арсу придет с проверкой Ляйсан Альбертовна, как и обещала в тот день, когда они забрали Бусинку домой. Да только по датам получилась накладка, и время встречи сместилось почти на три недели.

С одной стороны, это было им даже на руку — ведь можно было не беспокоиться, как, например, сейчас, проверяя, чтобы все углы были защищены, ничего острого на глазах не валялось, а все опасное было изолировано от ребенка. И это я молчу про беспрекословный порядок в доме.

С другой стороны — нет. Потому что эти три недели вплелись в полотно судеб, как родные, ровным, аккуратным орнаментом, вырисовывая грядущие события стройной шеренгой, что определенно аукнется им всем не в самом радужном свете.

— Тош, — зовет пацана Арс, глядя на то, как Шаст уже невесть какой раз загоняется по этим подушкам за последние двадцать минут, — оставь их.

Антон не слышит. Он копошится в своих мыслях, тонет в них, задыхается. И только звон собственных браслетов дает ему шанс держаться за реальность.

— Тош! — не выдерживает Попов, в два шага подлетая к пацану и выхватывая подушку из его рук. — Все нормально, слышишь?

Шаст смотрит на него и дышит взволнованно, поверхностно — хрипло почти. У него плечи горбятся, и пацан будто сантиметров на десять ниже становится, потому что груз вины давит на его седьмой позвонок так, что подгибаются колени.

— Оставь их, — бросает в угол дивана подушку Арс и делает к Антону шаг.

И в следующую секунду его широкие ладони скользнули по его худи, пролезли под опущенными руками и остановились на уровне его лопаток, слегка сжимая ткань. Арс уткнулся носом в худи пацана на уровне выступающих ключиц и крепко закрыл глаза.

— Мы справимся, помнишь? — негромко произнес он. — Ты сам это мне говорил.

Антон прижимается щекой к виску Арса и судорожно выдыхает, нервно облизнув пересохшие губы. Руки пацана почему-то безвольно висят вдоль тела, и он не может заставить себя обнять Попова в ответ.

— Справимся.

Потому что Антон боится обжечься.

Потому что Антон виноват.

Прошел почти месяц с того момента, как пацан поклялся себе, что на следующий же день после финального аккорда в отношениях с Ирой он поставит всё на «Стоп» и мирно поговорит с ней о том, что пора бы пойти в этой жизни своими дорогами.

Но он этого не сделал.

Не сказал, блять, ни слова.

Откладывал только постоянно, мол, завтра — потом, разумеется, — время еще есть. Но у времени свои правила и законы, и никто явно за все световые года из живущих с ними ознакомлен не был.

Сейчас Антону хотелось только вдарить себе по лицу, потому что он попал в ситуацию, которую сам же осуждал сторонним взглядом на протяжении двух предыдущих месяцев. Шаст почувствовал себя в шкуре Матвиенко по всем, блять, параметрам.

И если в ситуации Сереги выбор наверняка был сложен, то в положении Антона — очевиден.

Он всегда выбирал, выбирает и будет выбирать Арса. Да только это не отменяет того факта, что он, совершенно, блять, не подумав головой, фактически предал Попова по всем фронтам.

Да, отношения с Ирой еще не были закончены, но не были и актуальны. Они были «вместе» чисто для галочки на протяжении нескольких месяцев, Антон давно уже привязал свою душу к другому и не жалел об этом решении ни одной, блять, секунды.

И, видимо, Шаст так старался лететь на свет, которым манило его счастье, что совсем не заметил, как опалил свои крылья дотла.

Чувство стыда за то, что он сделал, а теперь и за то, что скрыл, мучило Антона так сильно, что он кусал в кровь губы каждый раз, как Арс втихаря под столом сплетал с ним пальцы, пока никто не видел.

Потому что он любил Арсения. И потому что Арсения он предал.

— В дверь стучат, — доносится до сознания пацана, и Арс выпускает его из объятий, оставляя посередине гостиной одного.

Шаст перекатывается с пяток на носки и обратно, мониторя бездумным взглядом всё те же подушки, как вдруг его из этого оцепенения вывело монотонное постукивание по запястью, что вынудило пацана опустить глаза.

Малыха стояла рядом с ним, чуть запрокинув голову вверх, и внимательно смотрела на Антона, немного нахмурив брови.

— Что такое, кроха? — спрашивает Шастун и берет ее на руки.

— Ты грустный, — просто отвечает она, чуть ерзая и усаживаясь удобнее.

Пацана пробивает от этих слов мурашками, но он старается не подавать виду и звонко смеется.

— Я не грустный, — качает он головой, продолжая улыбаться.

— Папа тоже бывает грустный, — произносит девчушка почти серьезным голосом, — когда тебя дома нет.

И у Антона внутри что-то взрывается.

Малышка тут же теряет к собственным словам интерес, заряжаясь новой энергией от появившейся в дверях женщины, в которой она определенно признала хорошую тётю, которая сидела с ней несколько месяцев назад с того момента, как ушла мама и пришел папа.

А Шастун всё еще в шоке. Потому что она сказала простую, но такую чертовски важную вещь, что не передать словами.

«…папа тоже бывает грустным, когда тебя дома нет…»

Дома.

Блин, дома. И в животе взлетает ввысь маленькая стая бабочек.

— Доброе утро, Арсений Сергеевич, — сдержанно, но немного напряженно улыбается Утяшева, протягивая мужчине руку.

— Доброе, Ляйсан Альбертовна. Мы уже заждались, — старается разбавить обстановку Арсений; получается неплохо.

Шаст выходит в парадную с девчушкой на руках, и Утяшева тут же реагирует на пацана точно так, как сделала это в момент их первой встречи в конторе.

— Ах, да, — теперь чуть улыбается она. — Вы, наверное, его тот самый… Ну, — запинается она, — друг, верно?..

— Очень верно, — улыбаясь, кивает Шастун, не различая скрытой иронии адвоката.

Ляйсан такие вещи за версту видит и чувствует, она всю свою молодость псу под хвост пустила и на алтарь поставила работу с семьями; женщина видела неоднократно, как люди выглядят в начале их совместного пути, и как смотрятся в конце.

Как они смотрят друг на друга, когда, ослепнув от любви, все равно подписывают брачный договор, не подумав о последствиях; и как смотрят, когда, остынув друг к другу, подписывают договор на расторжение брака, сверля друг друга такими взглядами, что температура в помещении падает в два раза.

Так что Утяшевой хорошо знаком взгляд, который не отрывает от пацана Арсений; как и знаком был взгляд Попова на Алену несколько месяцев назад, когда они сидели за столом в офисе Ляйсан. Этого ей точно никогда, блин, не забыть.

Мы лезем в любовь, как в огонь, и в конце горько плачем, скрывая ожоги под рукавами.

Арс тут же спохватывается, суетиться начинает, волноваться. Рассказывает Ляйсан все необходимые текущие события, отвечает на вопросы и задает сам. Шастун только хвостом с девчушкой по квартире ходит и тихо улыбается, когда Ляйсан что-то спрашивает у малыхи, и та охотно отвечает хорошей тёте.

Арсений сверкает весь, когда о дочке говорит, и слепит окончательно, когда упоминает в разговоре Антона. Ляйсан смотрит на них и печально улыбается. Она ведь сюда не только ради просмотра пришла, вовсе нет.

Она знала изначально: Арсений отцом будет отличным, на зависть многим другим. И не ошиблась. Они с парнишкой этим — единое целое, а малышка — связующий элемент этих двоих.

Невооруженным глазом видно — семья. И Ляйсан выть от несправедливости хочется, потому что так нечестно.