— Юль, нам надо поговорить.

Мы собираем себя по кусочкам, забирая осколки разбитого тела других.

Кьяра хохочет над действиями Симки и Нолика, а Шаст поудобнее перехватывает телефон, вытягивая страшно уставшие ноги. От коньков он ой-как отвык, а если начистоту — и не привыкал вовсе, и следующие пару дней, он был уверен, ему будет тяжеловато ходить.

Бусинка явно выбилась из сил, да и время уже было позднее, но девчонка явно была в диком восторге от того, что почувствовала себя настоящей Эльзой, поэтому Арс уже предвкушал, как ребенок без сил пропадет в мире снов до самого утра, стоит только искупать ее бонусом в ванной со специальной детской пеной.

Кьяра то и дело зевает, и под конец третьей серии Фиксиков уже вовсю клюет носом. Шастун выключает этих странных человечков и укладывает голову девочки ровно, чтобы во время движения она не пострадала, а после каким-то волшебным образом изловчается, чуть ли не согнувшись в три погибели, и перелезает на переднее сидение.

Арс улыбается, когда пацан ведет себя дальше так, будто всё это время тут и сидел и ничего странного не произошло, а после негромко включает дорожное радио и откидывается на спинку чуть прикрыв глаза.

И на одном из даже слишком долгих светофоров Шаст нашаривает в полутьме салона ладонь Арса и, чуть гремя браслетами, переплетает с ним пальцы, не открывая глаз. Светофор горит действительно долго, и потом оказалось, что в начале дороги, на перекрестке, Мазда впечаталась в багажник Ауди.

Судьба щедро дарит нам счастливые моменты, заранее зная, что заберет в итоге намного больше.

Арс доносит сонную малышку до квартиры на руках, в то время как Антон дотаскивает пару здоровенных пакетов с продуктами на своих двоих. Арс переодевает девчушку в пижаму и, включив лампочку с диодным ночным небом, оставляет щелку приоткрытой двери, без сил плюхаясь на диван рядом с пацаном.

Они ничего друг другу не говорят. Им не нужны слова, чтобы показать, что между ними происходит.

Что-то ведь происходит, верно?

Шастун просто включает рандомную передачу — и это даже, блин, не футбол — и так же молча берет Арса за руку, прикладываясь щекой к его волосам в тот момент, когда он опускает голову ему на плечо.

Тихий вечер, наполненный счастьем и некоторой гармонией плывет по трехкомнатной квартире мягкой пеленой, как вдруг Шаст поднимает голову, внимательно вслушиваясь.

— День нелегким был —

И вот приходит ночь,

Чтоб ему помочь

Набраться новых сил.

Арс тоже поднимает голову и чуть хмурится, медленно поднимаясь на ноги и начиная тянуть Шаста за собой. Он выпускает руку пацана и медленно идет к детской. И теплые, мягкие звуки возобновляются.

— Ветерок дневной,

Свернувшийся в клубок,

Отдохнуть прилег —

Мир полон тишиной.

Арсения пробивает дрожью, когда он улавливает слова, как можно тише подбираясь к детской. Антон видит, что у него руки все в мурашках, и понять не может, что случилось. Попов замирает возле двери, ведущей в комнату малышки, и не шевелится.

— Завтра день придет —

И солнечным лучом,

Как золотым ключом,

Дверь утра отопрет.

Шастун широко распахивает глаза и непроизвольно открывает рот, когда до него наконец доходит, почему Арс почти побледнел, и руки у него дрожать начали. Попов повернулся к пацану, а в глазах у него стояли слезы. Такие счастливые слезы, что у Антона в горле у самого запершило.

Арсений так искренне улыбался сквозь пелену слез на глазах, что казалось, будто вот-вот из-за ночных облаков появится радуга.

— Моя колыбельная, — одними губами дрожащим шепотом произносит он, и у Шаста в груди взрывается что-то теплое, заполняя собой каждую клеточку тела. — Это моя колыбельная…

Прошло много времени прежде, чем это случилось. Несколько месяцев понадобилось маленькой девочке, чтобы перешагнуть через невидимый психологический барьер, который она самостоятельно непроизвольно возвела, когда у родителей начался разлад.

Но это случилось.

Кьяра снова начала петь.

***

Духовка нагрелась до нужной температуры уже довольно давно, но у Иры из рук все валится, она ничего не успевает и толком не может понять, с какого перепугу у нее так обострились нервы. С другой стороны — прекрасно понимает, просто бегает от этой мысли, как настоящая трусиха.

Противень с тонко нарезанными ломтиками картофеля и мясом уже был почти до конца заполнен необходимыми приправами, и Ира, заправив за уши волосы, довольно выдохнула. У нее на сегодня целый сценарий разработан.

Пора снова брать бразды правления в свои руки.

Наблюдать за тем, как все идет под откос, она уже больше не могла, и пускать всё на самотек было попросту глупым решением, учитывая тот факт, что рычагов давления на Антона, коих раньше у нее было с десяток, если не больше, у нее почти нет.

Был только один.

Последний, решающий.

Единственный козырь в рукаве Кузнецовой.

И она сама даже толком не подозревала, что владела этим козырем. Не представляла до тех пор, пока ей его не показал человек, который помощь оказывать явно не собирался.

Но все равно сделал это.

У нее тем утром рвануло терпение окончательно, а нервы обострились донельзя. Казалось, что чертово чувство собственности выгрызло в ее сознании здоровенную такую дыру, залатать которую уже никогда больше не удастся.

Как бы Ира ни старалась отвлечься от этой мысли — у нее не получалось. Антон был счастлив. Счастлив, но не с ней.

И у нее аж небо свербело от осознания, что ее променяли.

Кузнецова понимала, что с этим явно что-то делать надо, но конкретного плана действий у нее не было. Была только агрессия. Хроническая, безграничная. Гадкое чувство, которое пропитало ее насквозь.

Ее разрывали токсичные чувства. И она не тонула в них; она отрастила жабры.

Ира не знала, что двигало ей в тот момент, когда Антон оставил мобильник на тумбочке и снова исчез ненадолго в ванной.

Но схватить телефон Шаста и ввести давно увиденный исподтишка пароль ей не составило никакого труда, и буквально через пару минут гаджет уже лежал на своем месте, а у нее в памяти был адрес человека, который поставил всю ее жизнь под угрозу.

У Кузнецовой все мысли были забиты этим, блять, Арсением. Человеком, из-за которого у нее вся сладкая жизнь превращалась в одну огромную бочку дегтя. Ира чуть не поссорилась на этой почве с Лешей, хотя тут дело было не только в этом.

Она по-прежнему считала, что сияющая, как ебаное солнце Оксана — его рук дело. И от этого ей хотелось разораться в голос. Потому что ее заменяли. Отодвигали в сторону, вдоволь наигравшись.

— Я останусь, — покрывая болезненными поцелуями шею девушки, произнес Леша, прижимая Иру к стене. — И это не вопрос.

— А мне кажется, — увиливает от ощущений Кузнецова, вылезая из его хватки, — что должен быть вопросом.

Леша нахмурил брови, непонимающе глядя на скрестившую на груди руки девушку. Ее поведение становилось с каждой неделей все запутаннее, и она постепенно превращалась в среднестатистическую девушку, которая начала выносить ему мозг со всей присущей ее личности мастерством.

— Блять, да ты опять начинаешь? — закатывает глаза Леша, цокая языком.

А у Иры перед глазами не он, а сияющая, блять, Оксана, которую она видела неделю назад. Сверкающая, как новый пятак, и говорящая, будто на повторе:

«…в браке второе дыхание открылось. думала, не суждено. рада, что ошиблась…»

И Кузнецову колошматит от этого; трясет просто. И это никакая, блять, не любовь. Это никакие не чувства. Это зависимость. Безбашенная, ментальная зависимость от человека и того факта, что он под запретом.

— Выбирай, — выплевывает слова Ира и крепче сжимает предплечья руками, впиваясь наманикюренными ногтями в слегка смуглую кожу. — Выбирай, мать твою.

У нее ресницы дрожат — на их кончиках осела злоба. Она чувствует какой-то здравой частью сознания, что говорит хуйню, потому что знает: Леша от Оксаны не уйдет, как и она от Антона не сможет.