Юля переминалась с ноги на ногу, скрещивая руки на груди, и покусывала нижнюю губу.

— Но я люблю его! — по-детски надула губы Топольницкая.

Добровольский взял чемодан и выставил его в коридор, побуждая подругу выйти тоже, потому что нужно уже было сдать ключ вахтерше. Закрыв дверь, Паша накинул на плечи широкую клетчатую рубашку поверх белой майки и обхватил предплечья девчонки, чуть склоняясь, чтобы смотреть ей прямо в глаза.

— Однажды, через, — Паша чуть задумался, — лет десять, я стану лучшим адвокатом во всей Москве, а ты, — коснулся он кончика носа девушки, на что она улыбнулась, — станешь лучшим переводчиком, и я сам позвоню тебе, чтобы мы вместе решили какое-нибудь судьбоносное дело. Заметано?

Топольницкая широко улыбнулась и кивнула, соглашаясь со словами друга. Паша напоследок заключил девчонку в крепкие объятия, зная, что встреча эта для них может оказаться последней и судьба раскидает их по разным городам, а может, даже и странам, тогда эту девчонку со смешной прической, манией к словарикам и иностранным языкам Паша уже больше никогда не увидит.

— Номер только не меняй, — пробубнил в волосы девчонки Добровольский, и Юля кивнула, вжимаясь носом в его рубашку. — И не забывай меня, Топольня.

Спустя почти восемь лет Юля едва ли помнила своего студенческого друга, но номер телефона почему-то не поменяла. И сама не понимала даже, на что рассчитывала. Но слова Паши оказались роковыми.

И судьба снова распорядилась по-своему, торжественно вскинув руки вверх.

Барселона приветливым солнцем заливала офис ее кабинета, но жарой в четырех стенах просторного помещения, обустроенного в светлых тонах, даже не пахло, и белый деловой костюм, слишком хорошо сидящий на девушке, совершенно не создавал неудобств.

Топольницкая ловко печатала в новеньком белоснежном компьютере перевод договора купли-продажи между Испанией и Россией на один из новых продуктов косметических средств для женщин, когда пространство ее просторного офиса прорезал звук телефонного звонка.

— Компания «Unity», меня зовут Юлия, здравствуйте, — приложив телефон к уху, на автомате, немного холодно, но приветливо отозвалась девушка, не прервав работы.

— Эй, Топольня, — прозвучал чертовски знакомый, но грубоватый голос на том конце провода, и Юля прекратила печатать, широко распахнув глаза. — Привет.

Девушка резко встала на ноги и, цокая высокими каблучками, подошла к окну, не сразу поняв, что подняла трубку личного телефона, а не рабочего. Так ее не называл никто со студенческих времен, и тогда это прозвище заставило ее покрыться мурашками.

Юля какое-то время молчала, слушая дыхание абонента в трубке.

— Паш? — будто не доверяя самой себе, спросила она, и на том конце провода послышался знакомый до боли смешок.

— Я же говорил, что дело вместе вести однажды будем. Не через десять, так через восемь лет.

И Юля тогда не сдержалась. Совершенно, блин, не сдержалась. Она просто взяла и заплакала. Стояла посреди офиса и почти выла, приложив аккуратную ладошку к губам, потому что страшное чувство тоски по родному человеку так резко проснулось ото сна, что ей стало дурно.

Они проболтали около двух часов, узнавали друг о друге всё, что только было можно. Юля рассказывала, что все чаще остается в Испании из-за командировок; что Сережа стал импровизатором и попал на телевидение; что вместе они уже почти девятый год и она вроде как счастлива.

Паша рассказал, что получил работу мечты; что покорил Москву, поставив на колени все адвокатские конторы, завязанные на семейном праве, и женился так удачно, что даже боится сглазить. Рассказал, что у него двое детей. Софья и Роберт. И Юля прослезилась снова.

И затем они наконец добрались до сути разговора, хотя и нехотя, потому что многое еще было не сказано.

— Топольня, давай к делу, у нас с тобой время всё-таки не резиновое, это тебе не в общаге за словариками сидеть, — пошутил Добровольский.

— Обхохочешься, — сдержанно посмеялась девушка, снова усевшись на рабочее место. — Рассказывай, что за дело.

Добровольский какое-то время помолчал, и в это время на фоне слышались только удары по клавиатуре и щелчки мыши, смешиваясь с его дыханием.

— В общем, у нас тут заявление на расторжение брака, — начал он, — не совсем российское, иначе я бы не стал тебя беспокоить. Из Эстонии.

— Сбрось мне на почту, — зажав телефон между плечом и ухом, произнесла Юля. — Я уже тебе свою почту сбросила в сообщениях.

— Да, хорошо, — тут же начал действовать Паша. — Мне больше просто не к кому обратиться.

Около десяти секунд Юля ждала, а затем уже вовсю бегала по строчкам, тут же начиная в голове переводить содержимое.

— Паш, тут все очень понятно, я в течение часа смогу тебе сбросить готовый вариант на русском языке. Могу даже второй вариант оформить на английском, если очень надо.

Добровольский засмеялся. Добровольский узнал заучку Топольню, которую встретил в дверях общежития впервые с грудой книжек в руках и забавных очках со слегка изогнутой оправой.

— Если бы не ты, даже не стал бы за дело это браться, — чуть посмеялся в трубку Паша, и Юля улыбнулась. — Спасибо тебе.

— Было бы за что, — со смешинкой в голосе отозвалась Топольницкая.

Они оба какое-то время молчали, и Юля безучастно рисовала палочки на полях ежедневника, закусив губу. Она не хотела класть трубку. Паша тоже не хотел.

— Я страшно сильно по тебе соскучился, — выпалил признание Добровольский, и у Юли в глазах снова закипели слезы.

— Я тоже, — шепотом ответила она, сильнее прижимая телефон к уху и часто моргая, чтобы прогнать чертовски гадкие слезы.

Они попрощались тихо, почти робко, и Юля положила трубку, глядя на экран до тех пор, пока не сработала блокировка и забавное «Пашка» не исчезло в темноте широкого дисплея.

И Топольницкая с особым трепетом перевела каждое слово заявления какой-то Алены Поповой, совершенно не представляя, что непроизвольно вплела свое имя в полотно судеб.

— Ты чудесно выглядишь, — врезается в ее сознание голос Антона, и Юля чуть дергается, снова слабо улыбаясь. — Рад был увидеться.

— Да, — кивает девушка, возвращаясь на место за столиком, — и я.

Серега в этот момент выходит из-за стола, поправив на себе толстовку, и подходит к Шасту, немного уводя его от столика в сторону. Шастун уже чувствует неладное и набирает в грудь воздуха, хмуря брови.

— Только молчи, — просит Матвиенко. — Блять, пожалуйста, молчи.

Шастун проглатывает слова, шумно выдыхая через рот, и дает Сереге шанс сказать то, что нужно сказать прежде, чем пацан сорвется и наваляет ему перед всей толпой.

— Юля в свадебное агентство сегодня ходила, — сглатывает Матвиенко. — Вот буквально только что оттуда, — чуть указывает он рукой на сидящую за столом девушку.

— Почему она расстроена? — почти цедит Шастун.

Матвиенко, сам того, блять, не понимая своей тупой, сука, головой, превращает двух прекрасных девушек в разбитых, поломанных фарфоровых кукол.

— Ей отказали, — не глядя на Антона, отвечает он.

Пацан хмурится. Насколько он знает, Юля уже второй раз подавала заявление в какое-то агентство. Как можно отказать хорошей невесте дважды? Топольницкая по природе своей не заслуживает отказов: уж слишком добрый она человек.

— Почему? — старается понять Шастун.

Серега переводит взгляд на него, и Антон читает в его глазах абсолютно всё, отчего злость закипает в жилах с библейской, блять, скоростью. Антон сжимает кулаки.

— Не может, сука, быть, — не верит своим догадкам он. — В Москве дохуища свадебных салонов, а она пошла именно к…

— Не лезь в это, — отрезает Серега, пресекая все попытки Шастуна раздуть скандал. — И не говори об этом с Оксаной. Я всё сделаю сам, — негромко произносит он. — «Сам заебошил — сам и расхлебывай», верно? — кивает Серега и, больше не обронив ни слова, возвращается за столик к грустной Топольницкой.

Антон прожигает спину Сережи взглядом, а после не выдерживает, понимая, что страшно нуждается в никотине. Перед тем как захлопнуть дверь кофейни, он слышит, как Матвиенко тихо, но четко произносит: