Парни молчат, затаив дыхание.

— Пошел вон, — негромко цедит Стас, стоя к ним спиной и не глядя на Попова. — Нахуй пошел отсюда.

И дважды повторять не приходится.

Арс облизывает пересохшие губы и, резко развернувшись, покидает студию. Шастун прожигает взглядом в спине Шеминова две здоровенные дыры, а после ретируется к выходу сам. Матвиенко переминается с ноги на ногу пару секунд, взвешивая все «за» и «против». Решает: сорваться и догнать парней или внести свою лепту здесь.

И он выбирает первое.

— Шаст! — кричит Серега, нагоняя парней в тот момент, когда уже Антон был готов шагнуть на улицу.

Антон останавливается, дожидаясь, пока Матвиенко до него добежит, но ладонь с ручки двери не убирает, потому что готов в любой момент свалить от него подальше, учитывая события, произошедшие с их последнего разговора.

— Я поговорю с ним, — запыхавшись, произносит Серега. — Все нормально будет, — машет он рукой. — Ему просто проораться надо. Придумаем что-нибудь, это же не конец света…

— Поговоришь? — вскидывает брови Шастун. — Что ж ты с таким энтузиазмом к Оксане не идешь разговаривать?

И Матвиенко ответить даже нечего. Это был удар хороший. Шастун бить по слабым местам явно у мастера учился. Антон почти с отвращением качает головой, потому что четко видит то, о чем молчит Серега.

Он по-прежнему не сказал ей.

— Не лезь к нам со своей помощью, — чуть поморщившись, бросает ему Антон и открывает дверь, ведущую на улицу.

— А с каких пор ты с Арсом стал «мы»? — внезапно рычит Серега, и Шастун останавливается, глядя на то, как Арс усаживает девочку в детское кресло на заднее сиденье.

— Не я с Арсом, — отрицательно качает головой он, — а я, Арс и Кьяра.

И уходит, больше не обронив ни слова. Этого Матвиенко более чем достаточно, чтобы понять, как сильно он проебался. Пока он отдавал всего себя в одном направлении, пострадало другое.

Дружба.

Невозможно в этом мире совмещать все. Любимую работу, учебу, хобби, увлечения, дружбу и любовь. Чем-то надо жертвовать. А если ты этого не сделаешь — ты сломаешься.

И станешь одной из тех красивых, но поломанных фарфоровых кукол, которые усеяли городские свалки после Первой Мировой.

Серега, весь погруженный в себя, возвращается в студию звукозаписи. Крап уже снова сидит за пультом, потягивая сладкую содовую из соломинки и увлеченно над чем-то работая в компьютере. Он отрезан от внешнего мира — наушники тому подтверждение.

Стас появляется из ниоткуда, выворачивая из-за угла и снова заваливаясь на кресло недалеко от стола Крапа. Он то и дело что-то строчит в телефоне, изредка щурясь и глядя на календарь, висящий на дальней стене комнаты.

— Зря ты так, — подает голос Серега, не рассчитывая на ответ.

— Знаю, — почти сразу отвечает Стас, снова что-то увлеченно написывая в мобильнике.

Матвиенко вскидывает брови, удивленно оборачиваясь к Шеминову. Свою неправоту Стас подтверждает редко, а если на чистоту — вообще никогда. Так что сейчас свершилось небывалое чудо, и Серега даже не знает, как реагировать.

Стас — хороший человек, просто вспыльчивый и взрывной. Порой он совершенно не может контролировать свои эмоции и реагирует слишком бурно, не разобравшись окончательно. На самом-то деле, проблема не так велика. И решить ее можно, если очень постараться.

Подводные камни в этом плане есть везде, а вот слов назад не вернешь. Так что если Шеминов и извинится перед Арсом за то, что сказал, то сделает он это, окончательно впечатав остатки своей гордости в грязь.

— Он не заслужил того, что ты сказал, — добавляет Матвиенко и поднимается с места. — Никто не заслуживает.

Находиться в студии просто невозможно. Там бы окна открыть. Там бы душу проветрить. Поэтому Серега покидает ее и решает пройтись пешком. Пройтись, чтобы подумать.

Подумать и понять, сколько всего он проебал из того, что было у него прямо под носом, и сколько всего нужно разрешить из того, что уже произошло.

Стас почти до крови кусает нижнюю губу и жмурится. Крап что-то бормочет, указывая на экран, ведь его работа на сегодняшний день заключается в создании ремиксов для концертов, а Шеминов только молча встает с места и, осторожно закрыв ноутбук ничего не понимающего звукаря, тоже покидает студию.

Он бредет по шумному коридору, но ничего не слышит. Он тонет в бесконечном потоке бессвязных чужих мыслей, но курит возле входа все равно один. И в кармане продюсера беспрестанно вибрирует телефон, почти до боли отдаваясь импульсами на бедре.

И Стас не реагирует. Потому что одно, так или иначе, становится неопровержимым болезненным фактом — осенний тур две тысячи семнадцатого года отменен.

***

Осеннее солнце мягким и ненавязчивым лучиком касается лица Оксаны, и густые ресницы девушки отбрасывают на ее светлой щеке немного дрожащие тени. Сережа улыбается, лежа рядом, и не может оторвать от нее взгляда. Внутри всё просто сжимается.

Я с тобой не дышу, а без тебя задыхаюсь.

Фролова морщит аккуратный носик и вжимается им в белую подушку, чуть зажмуриваясь. Ей не в кайф просыпаться в такую несусветную рань, несмотря на то, что солнце уже проснулось.

— Ты что, смотришь, как я сплю? — бубнит в подушку девушка, не открывая глаз.

Матвиенко закусывает нижнюю губу, подавляя в себе внезапное желание засмеяться в голос от рвущих в клочья чувств к этой миниатюрной девчонке, потому что в груди что-то даже дрожит от этого, но вместо этого наигранно серьезным тоном произносит:

— Ни в коем случае.

Оксана приоткрывает один глаз, и с лисьим прищуром смотрит на Сережу, который выглядел сейчас так чертовски по-домашнему, что хотелось сорваться, прижать его к себе крепко-крепко и не отпускать еще тысячу лет, потому что он был похож на сонного совёнка.

— Вруша-груша, — улыбается Фролова, и Матвиенко пробивает насквозь стрелой от сочетания этих милейших, почти детских слов, и он привстает на локтях, начиная тянуться к девчонке. — Хэй-хэй! — отодвигается она. — Боже, мы же не в американских мелодрамах, — смеется она, — я пошла в ванную.

Матвиенко падает носом в подушку и почти рычит от разочарования, на что Оксана только улыбается и, поцеловав мужчину в висок, хватает с кресла легкий халат, натягивая его на ходу по пути в ванную.

Оксана закрывает за собой дверь и встает к раковине, медленно поворачивая кран, чтобы включить воду. Девчонка непроизвольно улыбается и закусывает губу, когда поднимает взгляд и смотрит на себя в зеркало.

Она не помнила, когда последний раз чувствовала себя настолько сильно счастливой.

Каждая клеточка тела тихо скулила от приятной, разбитой усталости, потому что уснули они оба только к рассвету, запечатав на губах друг друга горячие и почти болезненные поцелуи, не в силах оторваться друг от друга хотя бы на одну ебаную секунду.

Целуя запрещенные губы, они бесследно сгорали друг в друге.

Фролова перекидывает на бок длинные волосы, пропускает их с макушки до кончиков между пальцев, чуть придавая объема у корней, и снова улыбается, глядя на отражение.

Это была другая Оксана. Эта Оксана не плачет по ночам. Она не курит на кухне и не готовит ужин на одного.

Эта Оксана улыбается. Она сияет и светится. Эта Оксана влюблена, как школьница. И ей порой шлепнуть себя по лбу хочется, ведь у нее уже третий десяток плывет по реке времени, и такой поворот судьбы ни в одном сценарии ее жизни прописан не был.

Изменения в состоянии Фроловой заметили многие. Да и как можно не заметить, если девчонка скрывать свои эмоции фактически никогда и не умела. Так что было совершенно неудивительно, когда Ира заметила состояние подруги почти сразу после того, как она переступила порог ее квартиры.

Оксана тогда только разминулась с Сережей; он довез ее до дома Иры и долго-долго не мог от себя отпустить, на что Фролова только головой качала, постоянно повторяя: «Я же не навсегда ухожу».

И Сереже от этой фразы не по себе было.

Ты уходишь не навсегда, но и со мной навсегда ты не останешься.