— Пиздец ты довольная, — бросает с кухни Ира, замечая довольное лицо снимающей с себя куртку подруги.

Ире такая счастливая Оксана не нравится. Ире вообще чужое счастье не по душе.

Если уж быть откровенным, то Кузнецова сейчас напряглась по всем параметрам. Потому что если учесть тот факт, что Леша на связь не выходил два дня, а сейчас на ее пороге появилось это ебучее солнце, то нетрудно сложить два и два.

Кузнецова сжала зубы и схватила со столешницы бокал, почти сразу осушая до дна красное сухое, даже не поморщившись. Нет, она не ревнует. Она совсем, сука, не ревнует, блять.

— Довольная? — улыбается Оксана. — Почему ты так решила?

Кузнецова хмыкает, снова заполняя бокал, и садится за стол, опуская ногу на ногу. У нее состояние последний месяц страшно паршивое. И дело даже не в том, что она заигралась и завралась по всем параметрам, а что она совершенно растеряла всякий, блять, контроль.

Шастуна дома почти не бывает, и если раньше он отстреливался звонками — пусть короткими, сухими, но звонками, — то сейчас от него в день можно получить только пару сообщений.

Кузнецова пацана теряла, совершенно не понимая, что он ей никогда и не принадлежал.

В квартире она почти всегда одна по вечерам, так что у Леши уже появилась некая привычка приходить к ней и оставаться на ночь. Причем он сам, кажется, даже не понимал, как больно делал Оксане своим отсутствием.

Или не делал.

Но когда Леша под утро уходил, а Ира оставалась на смятых простынях одна и покрывалась мурашками от холодного воздуха и пропитанной похотью и тоской атмосферы некогда живой квартиры, у нее появлялась страшное чувство рвущего в клочья одиночества.

Она хотела стать кукловодом, а стала марионеткой второго плана.

Ира пыталась вернуть всё на круги своя, реально даже усилия прилагала, сбросила пару далеко не лишних килограммов, затарилась в Victoria’s Secret и хорошо потратилась в парикмахерской, заплатив чрезмерно дохуя за какой-то ботокс для волос, чтобы от объема голова шла кругом у завистливых сучек.

Но это не помогло.

Ни капли, блять, не спасло, потому что Шастун снова после работы просто сходил в душ, переоделся и сказал, что его пригласили в новый проект, и сейчас он не может остаться.

Он просто больше не хотел здесь оставаться.

Кузнецову ломают обстоятельства. Она уже не слепит кокетливым взглядом, не ходит с гордо поднятой вверх головой и не трахается в кабинете Добровольского. Она в одиночестве засыпает под утро, пьет несладкий холодный кофе перед работой и отвечает на звонки в адвокатской конторе без особого энтузиазма.

— Ира, ты не заболела?

Кузнецова вздрагивает, непроизвольно сжимая опущенные на стол руки в кулаки, и поднимает взгляд на стоящего рядом с ней Добровольского, который даже немного взволнованно смотрел на нее, запустив руки в карманы брюк.

— Простите? — часто заморгав, переспросила она.

— Ты выглядишь разбитой. Может, у тебя температура?

Павел вынул из кармана руку и, потянувшись через стол, опустил сухую, крепкую ладонь на лоб девушки, от чего та удивленно расширила глаза, прекратив, кажется, дышать. Добровольский какое-то время подержал руку, временами ее перемещая.

В этом жесте было столько совершенно непривычной ей нежности, от которой Ира совершенно, блин, отвыкла, что Павел даже немного растерялся, когда столкнулся с ней взглядами.

— Ну слушай, — резко убрав руку обратно в карман, произнес он, — я в этом не силен… Ляйсан всегда с ходу у мелких температуру определяет, — смотрит он куда-то в пол и чуть хмурится, будто отвечает на какой-то вопрос в своих мыслях. — Может, ее спросить?..

Паша снова мельком смотрит на девушку, а после без надобности начинает рассматривать купленную супругой картину, которая украшала белую противоположную стену приемной.

— Я в норме, — моргнув, чуть дрогнувшим голосом ответила Ира, а после кашлянула. — Все в порядке, Павел Алексеевич. Правда.

Добровольский что-то отвечает, но делает это слишком тихо, и Кузнецова этого не слышит, лишь тактично кивая, после чего Павел исчезает в офисе супруги, закрыв за собой дверь.

Ты ничего не знаешь, Паша. Не надо ее жалеть.

Ира какое-то время сидит неподвижно, поджав пухлые губы. Ей от такой заботы не по себе, она к любым проявлениям нежности не привыкла.

И прикосновения ненавистного начальника зачем-то обжигают ей кожу.

— Ир? — щелкает ей перед глазами Оксана, и Кузнецова вздрагивает, сжимая ножку бокала немного сильнее, чем надо.

Но она вовремя это замечает и ослабляет хватку, потому что помнит, к чему однажды привела ее такого рода агрессия. Кузнецова непроизвольно чешет то место, где примерно полтора месяца назад виднелся рубец от осколка бокала, а сейчас светлеет едва заметная линия.

Ира кривит губы в полуулыбке.

— Выглядишь такой довольной, будто потрахалась, — выпаливает она, даже не позаботившись о последствиях.

Оксана нервно улыбается, заправляя за уши волосы и так же спокойно отвечает фразой, которую услышала в стенах своего офиса от сотрудниц:

— В браке второе дыхание открылось. Думала, не суждено, — жмет она плечами. — Рада, что ошиблась.

Фролова с такой спокойной душой выпаливает это вранье, что ей даже как-то легко становится, и она понять не может, почему эти слова больше не причиняют ей боль. Наверное, потому что хватит боли.

Потому что она заслужила быть счастливой.

Этот вечер они с Ирой провели вдвоем за просмотром какой-то ламповой комедии про плохих мамочек, и Оксана от души смеялась, поедая сладкий попкорн и растягивая на целый вечер бокал красного сухого.

И Фроловой определенно повезло, что она не видела в полутьме состояния Иры. Потому что она была в бешенстве. Потому что у нее от ярости под закрытыми веками кипела обида.

На ее глазах рушилось всё, что она так долго строила.

Оксана кладет влажную зубную щетку на место и возвращается в спальню, плюхаясь животом на двуспальную кровать. Она чуть приподнимается на локтях и, прикрыв глаза, ведет кончиком носа по скуле Сережи, затем чуть смеется от щекотки из-за его бороды, но продолжает вести по щеке, после чего касается его носа своим.

Матвиенко растягивает губы в улыбке и ловит смешок девчонки с привкусом мяты, втягивая ее в поцелуй. Оксана прижимается к нему всем телом, растворяется в этом моменте с головой, позволяя Сереже опрокинуть себя на спину и нависнуть сверху.

Пальцы мужчины ныряют под футболку и ведут по плоскому животу девчонки, от чего та вздрагивает, и Сережа вдыхает в себя ее дрожащий, наполненный эмоциями выдох.

В ней столько жизни, что Сережа уверен: смерть этот дом за версту обходит.

Фролова закидывает одну ногу Сереже на талию, обвивая руками его шею, и уже готовится утонуть в этом дне полностью, как вдруг в этот момент на тумбочке возле кровати резко завибрировал ее телефон.

Оксана вздрогнула, разрывая поцелуй, и немного закатила глаза. Девушка потянулась за все еще вибрирующем мобильником и посмотрела на экран. Это звонили из агентства.

— Даже сейчас между нами твоя работа, — ухмыляется Сережа, оставляя на плече девушки поцелуй, и она почти скулит от наслаждения.

— Надо ответить, — выбираясь из его объятий, разочарованно сказала она, усаживаясь на постели.

Матвиенко лег на спину, потерев лицо обеими руками, после чего заложил их за голову, наблюдая за оголившимся светлым плечом девушки, которое страшно хотелось поцеловать снова.

— Да, Катарина, доброе утро. Что такое? — старается в привычной манере начальника начать диалог Оксана.

Сережа, разумеется, не сдерживается. Острые плечи и открытая шея девчонки так и манили к себе, и ничего с этим поделать он не мог. Он садится рядом и мягко касается губами ее кожи, слегка втягивая ее в себя.

Девчонку начинает лихорадить.

— Нет, я не у себя в кабинете, — облизывает губы Оксана, чуть прикрывая глаза и склоняя голову вправо, беспрепятственно позволяя Сереже вести цепочку поцелуев выше.