Потому что пацан в очередной раз доказал и себе, и Арсению, и всему, сука, миру, что у него руки растут откуда надо. Казалось, что у него на подсознательном уровне что-то срабатывало, потому что Арс искренне поражался тому, как он на лету все схватывает.

В такие моменты Попов чувствовал себя пиздец каким беспомощным и неумелым овощем, хотя пробродил на этой бренной, блять, земле на восемь лет больше пацана, и опыта в таких областях у него по всем законам жанра должно быть больше.

Но мы не в старом черно-белом кино, верно?

Антон же наоборот чувствовал себя лучше, когда мог хоть как-то помочь. Ему нравилось проводить время с Арсом. За просмотром футбола, за обклеиванием детской комнаты, за покупкой коляски или сборкой кроватки.

Антону нравилось быть нужным.

И не кому-то там, с улицы. Ему нравилось быть нужным Арсу. Потому что Попов, наверное, сам даже не понимал, насколько проще пацану дышать становилось за пределами собственной квартиры, стены которой с каждым днем давят на него все сильнее и сильнее.

Арс смеялся, когда Шастун по-детски радовался очередной приделанной стенке, и не мог оторвать взгляда от улыбающегося и счастливого лица пацана, разлука с которым даже на пять-шесть часов переносится все сложнее и сложнее.

Когда они уснули вместе после футбола, Арс впервые так хорошо, крепко и спокойно спал. Ему ничего не снилось, но проснулся он бодрым и выспавшимся, а такого с ним не было уже довольно долгое время.

После пробуждения не было никаких разговоров по этому поводу, никаких косых взглядов или подколов. Они размялись после сна, и, когда Шаст уже был на низком старте, чтобы ехать домой, Арс как-то внезапно окликнул его и предложил позавтракать вместе.

Пацан тогда просиял.

Позволь мне греть ладони о твою душу.

И остался.

— А мы точно все детали использовали? — на всякий случай поинтересовался Шастун, глядя по сторонам.

— Все, — кивнул Арсений.

Парни сделали пару шагов назад, глядя на детский комод и кроватку, на сборы которых они потратили около двух с половиной часов. Выглядело волшебно, и теперь оставалось дело за малым.

Комната уже была проветрена, главные атрибуты комнаты установлены, и Шастун теперь с довольным лицом расставлял недавно купленные игрушки по полкам, пока Попов прикручивал бра рядом с кроваткой, на которой был режим звездного неба.

— Кто бы мог подумать, да? — раскладывая мягкие игрушки, задумчиво проговорил Шаст.

— Ты о чем? — повернулся к нему Арсений.

— Мы с тобой как два папаши, — дернул уголком губ Антон, не сразу понимая, что сказал это вслух.

Мальчишка повернулся к Попову, чуть прикусив внутреннюю сторону щеки, и на секунду затаил дыхание, беспокоясь о реакции Арса на эти слова. Но мужчина, недолго помолчав, посмотрел пацану в глаза и, чуть улыбнувшись, произнес:

— Ты в любом случае отцом получше меня будешь.

И у пацана от воспоминаний дыхание перехватило. Хорошо, что Арсений тогда вышел из комнаты и не увидел этого. Как же, сука, хорошо. Потому что Антон это с собой в могилу унесет.

Антон этого Арсению никогда не скажет.

— Хорошо сегодня на улице. Вроде всего половина четвертого, а уже закат близко. Осень не за горами, — задумчиво произносит Серега, наблюдая за низко летящими ласточками.

Попов немного вздрагивает.

— Что ты сказал? — не верит своим ушам мужчина.

— Осень, говорю, скоро, — повторяет Матвиенко. — Тур и вся Россия под подошвой. Блять, скорее бы.

— Нет-нет, — отмахивается то ли от слов, то ли от сигаретного дыма Арсений. — Сколько, ты сказал, времени?!

Серега даже выпадает на мгновение от такой резкой смены настроения друга. Блять, вот же стресс как человека-то потрепал.

— Половина четвертого, — неуверенно повторяет он, искоса глядя на паникующего друга.

Сука.

Через полтора часа надо забирать Кьяру, а Арс мало того, что не выехал сейчас, потому что ему в другую, сука, часть Москвы, так от него еще и разит, как от табачной лавки. Блять-блять-блять.

— Жвачка есть? — нервно спрашивает Попов, на что Серега без слов протягивает ему из кармана толстовки подушечку мятного орбита. — От души, — кивает мужчина, закидывая ее в рот и направляясь в сторону студии. — Такси мне вызови, пожалуйста. Я сейчас вернусь.

Он оставляет Серегу на улице, не дожидаясь его ответа, несется на всех парусах в уборную и, включив воду, сводит вместе ладони, после чего резко плещет прохладу себе на лицо.

Мужчина дышит ртом, потому что воздуха будто стало втрое меньше. Он упирается ладонями в раковину и вытягивает руки, опуская голову вниз.

Арсений в ебаной панике; у него внутри все дрожит так, будто температура с двадцати упала до нуля. Арсению страшно.

Я просто не готов.

В этот момент возле студии паркуется черный форд, и, открыв водительскую дверь, из салона автомобиля вылезает взъерошенный Шастун. Пацан снова спал до обеда — видно по сонным глазам, и Сереге уже даже орать по этому поводу не хочется.

Но он приехал. А причины Сережа не знает.

— Вот вам и добрый вечер, — удивленно вскидывает брови Серега, пожимая руку пацану. — Ты че приехал-то сюда? Ты в любом случае поздно. Студия скоро закрывается.

— Ебучая Москва, ебучие пробки, ебучие олени в пробках, — кивая, раздраженно произносит Шастун. — Мне продолжить?

— Нахуй надо, все понятно, — машет рукой Серега. — В любом случае ты здесь, — задумчиво произносит армянин. — Знаешь, а ведь у меня, сука, столько вопросов, охуеть можно. Но я прекрасно знаю, что ответа на них не получу. Вы же с Арсом теперь двадцать четыре на семь, у вас свои секретики, девчонки.

Шастун закатывает глаза. Если бы Арс захотел — он бы сказал. И эта дружеская ревность со стороны Матвиенко в данной ситуации никому нахуй не впилась, учитывая обстоятельства, в которые он сам по уши, блять, вляпался.

— Серег, не тебе мне об этом говорить, вот серьезно, — выуживая губами из пачки сигарету, бубнит Шастун.

Матвиенко даже весь пыл куда-то теряет, потому что единственная возможная догадка, появившаяся в голове армянина после фразы Шаста, тут же заставляет его сердце пропустить удар.

Ебучий орган.

Он выдает людей с потрохами.

— О чем ты? — хмурится Сережа.

— Ты знаешь, — не собирается так просто отступать от этого разговора Шаст, потому что давно уже хотел обсудить это с Серегой, но все никак случая подходящего не было.

Хорошо, что они встретились сейчас, а не когда уже все стало бы слишком хуево.

Да кого мы обманываем, все уже пошло под откос.

— Шаст… — мотает головой из стороны в сторону Серега, а тот затягивается и смотрит другу прямо в глаза.

— Ты же, блять, знал изначально, что она замужем, — негромко выпаливает пацан, и внутри у Сережи что-то обрывается.

Он знал, что рано или поздно кто-то да заметит. А лучший друг Фроловой не заметить состояние подруги не мог, тут к гадалке не ходи.

— Она замужем, — повторяет Антон, и у него что-то в груди от несправедливости взрывается, когда следующая фраза срывается сама собой, — а ты вообще…

— Я знаю! — не дает ему закончить фразу Серега, прерывая пацана слишком резко, отчего тот замолкает, проглатывая половину предложения. — Блять, неужели ты думаешь, что я этого не понимаю?!

Матвиенко закидывает руки за голову и опускает замок из пальцев на затылок, делает полукруг, после чего снова возвращается к замершему Шасту. У Сереги у самого все внутри горит. Плавится, сука. А поговорить не с кем.

Арс пацаном дышит, как воздухом, и это уже за версту заметно. А Серега один варится в собственных мыслях, и душу излить некому. И Антон читает эту боль в глазах Матвиенко, понимая, что отчасти сам виноват.

— Будто я по своей воле иду на это, Шаст, — уже тише говорит тот. — Блять, не выходит она у меня из головы, хоть убей, — обессиленно взмахивает рукой Серега и пинает попавший под ногу камень. — И сделать с этим ничего не могу, всё перепробовал.

Шастун молчит, наблюдая за метаниями друга.