На столе все так же лежала газета. И тут меня посетила гениальная мысль. Я вернулся за фонариком. И уже освещая комнату перед собой, прошел внутрь к столу. Заголовок, так, фото, дальше…

Шестнадцатого августа днем на развалинах старой амбулатории был обнаружено тело девочки…

Дальше я читать стал. Усмехнулся. Я мог пыжиться сколько угодно, пытаясь избежать сегодняшней истории. Все равно у меня ничего бы не вышло. Зачем фантому нужен был сегодняшний день? Почему было важно именно это число? Что толку гадать. Спросить все равно уже было некого.

Сегодня на календаре было пятнадцатое августа. Десять лет со смерти той первой девочки. Юбилей. Я выключил фонарик и вышел прочь. Последний раз посмотрел на скорбный портрет. Прошептал: «Ну что ж, Катюша, если вдруг твой отец был виновен в твоей смерти, спи спокойно. Я за тебя отомстил. Если нет, не держи зла». Ничего сверхъестественного в ответ не случилось. Только пальцы левой руки невольно сжались в кулак. Почти. Хороший знак, черт возьми.

Онемение постепенно уходило прочь, уступало место жгучей беспрерывной боли. Я пошевелил кистью. Пальцы по чуть-чуть, по капельке обретали чувствительность. Держали плохо, но уже начали гнуться. Хотелось прилечь, прижать несчастную руку к себе, укутать чем-нибудь теплым. Но сначала надо было кое-что завершить.

Гвозди так и лежали на порожке. Я отложил их в сторонку, прикрыл дверь, опустился на колени, придавил полотно своим весом, потом наживил гвоздь в старое отверстие. Попытался натянуть на молоток носки, чтобы хоть как-то заглушить звук. Это оказалось самым сложным. После, едва придерживая гвоздь левой рукой, тюкнул по шляпке молотком. Легко, не в полную силу. Ткань защитила от удара металлом по металлу, смягчила звук. Я в два движения загнал гвоздь на место. Следом за ним и второй.

Я не хотел, чтобы Иришка заходила сюда снова. А еще надеялся, что утром она ничего не вспомнит. Ничего из того, что случилось этим вечером. Я провел по шляпкам гвоздей пальцами – все нормально. Поднялся, опираясь на молоток. Убрал носки, спрятал орудие труда на антресоли. Кажется, все.

На кухне, в аптечке нашелся анальгин. Не бог весть что, но тоже сойдет. Для верности взял сразу две таблетки, запил холодным чаем и понял, что жутко хочу есть. В сковороде на плите стояла яичница, которую так никто и не успел попробовать.

Я не стал заморачиваться с тарелкой, кинул на стол разделочную доску, сверху водрузил сковороду и принялся жадно есть, промакивая растекшийся желток хлебом. М-м-м-м, благодать. Сам не заметил, как прикончил половину. Только потом поставил чайник, привалился к стене и стал ждать.

На часах было без пяти десять. Спать не хотелось. Не хотелось ничего. В душе царила пустота – огромная черная дыра, в которой не осталось места даже для усталости. Я пытался представить, какой будет моя жизнь после всего этого. Завтра, через месяц, через год. И не смог ничего.

Почему-то вспомнились слова цыганки: «Не жалей ни о чем. Правая рука всю жизнь меняется. Кто знает, что будет дальше?»

Я посмотрел на ладонь. Вздохнул. Все эти гадания – брехня. Ничего не изменилось. Я победил тень. Иринка жива. И что? Вторая линия как была совсем коротенькой, так и осталась. Не подросла ни капельки. И что по-вашему? Я завтра должен умереть? Чушь…

Настроение сразу ушло в минус. Я сжал руку в кулак. К чертям все эти суеверия. Достали они меня. Пить чай расхотелось абсолютно.

Раздался противный свисток. Я встал, выключил газ. Сказал сам себе: «Иди-ка ты спать, Олег. Утро вечера мудренее».

Ирка вольготно раскинулась посередине дивана. Простыню с себя она скинула, спихнула на пол. Ей было хорошо, спокойно. Спать я решил устроиться тут же. Тихонечко, на самом краю. Чтобы быть рядом, чтобы ненароком не упустить. И понимал, что это уже бессмысленно. Что нет никакой угрозы. И не мог себя пересилить. Страх за сестру никуда не делся, остался во мне занозой. Навсегда. Навечно.

Люстру в коридоре выключать не стал. Боялся, вдруг Иришка проснется, вдруг напугается темноты. Дверь оставил открытой на половину, чтобы свет не был в глаза, а лишь создавал в комнате приятный полумрак.

Стоило лечь, как Ирка завозилась, прижалась спиной, прошептала:

– Уже все? Дядя больше не вернется?

Сердце екнуло, сжалось. Я укрыл ее простыней, поцеловал в макушку.

– Какой дядя, родная?

– Страшный, – она всхлипнула, не открывая глаз, не просыпаясь толком. – Хозяин, который в зеркале жил. Злой.

В горле встал ком. Десяток ударов сердца пришлось потратить на то, чтобы голос звучал ровно. Чтобы просто суметь выговорить:

– Не было никакого дяди, Ириш, тебе все приснилось. Это сон.

Она поверила, снова завозилась, отодвинулась к стене, свернулась калачиком, уткнулась лбом в ковер. Я вздохнул с облегчением. Зря. Только закрыл глаза, стараясь отвлечься от боли в плече, как явственно расслышал ее шепот:

– Врешь ты все…

Вру. Что поделать? Я усмехнулся.

– Спи. Завтра поговорим.

Скоро дыхание ее выровнялось. Я еще долго лежал, пытаясь удобнее пристроить руку. Как уснул, не помню. Сон всегда приходит без спроса…

Организм орал: «Еще рано! Оставьте меня в покое!» Ужасно хотелось спать. Вместо этого меня настойчиво трясли. Женский голос повторял:

– Олег, вставай! Вставай, тебе говорят. Да сколько ж можно?

Я попытался отбрыкаться, впрочем, не слишком успешно. Тогда попросту перекатился на другой бок и буркнул.

– Ты кто? Отстань!

– Кто?

Голос возмутился так искренне, что стало ясно – для возмущения он имеет вполне законные основания.

– Я, между прочим, твоя жена! А ты кого ожидал здесь увидеть?

Жена? Я даже проснулся. Какая к чертям собачьим жена? Мне две недели как исполнилось шестнадцать!

От удивления я открыл глаза. Надо мной склонилось лицо Лельки. То ли сердитое, то ли встревоженное, так сразу и не разберешь.

– Леля? – не поверил я. – А ты что тут делаешь?

Она надула губы.

– Ковалев, я тебя не понимаю. Вроде не пил вчера? – В меня вперился подозрительный взгляд. – Или пил? А ну, дыхни!

От неожиданности я исполнил приказание. Дыхнул. Она принюхалась, задумалась. Пожала плечами. Изрекла:

– Перегаром, вроде, не пахнет.

Потом глянула на меня серьезно, укоризненно.

– Ты чего мне голову морочишь? Вставай! Ирина там тебя заждалась уже. Или хочешь, чтобы я ей позвонила и сказала, что ты не придешь?

– Лель, – сказал я примирительно, – не кипятись. Я просто еще не проснулся. Спросонья чего только не померещится?

– То-то же!

Она сразу растаяла. Наклонилась. Чмокнула меня в щеку.

– Вставай. Не хорошо заставлять людей ждать.

– Не хорошо, – согласился я.

Она ушла. Я проводил глазами ее фигурку, понимающе хмыкнул. В этой реальности Лелька слегка раздобрела. Оно и понятно, статус замужней дамы позволял расслабиться. По правде сказать, округлости ее ничуть не портили. Она была все так же хороша собой.

Я повернулся на спину, закинул руки за голову. Итак, что мы имеем? Ирка, судя по всему спасена. Отец жив и не держит на меня зла. Мать… Я потер пальцами кончик носа. С матерью все выяснится, и очень скоро. Это плюс. А что в минусе?

Я покосился на двери, на свою руку с обручальным кольцом. Покрутил тонкий ободок на пальце. Та-а-ак, со свободой можно смело проститься, как и с холостяцкой жизнью. Не слишком большая плата. В крайнем случае можно и развестись. Не в рабство же я себя продал? Это мелочь, сущая ерунда.

А вот второй минус был куда неприятнее. Я совершенно, просто абсолютно не знал, что же случилось здесь за последние сорок лет. Мда… И как теперь с этим быть? И вообще, интересно, который нынче год? Не у Лельки же спрашивать?

Ладно. Я уселся на кровати, нашел ногами тапки. С этим потом разберусь. Пошарил глазами по комнате, разыскивая мобильник. С первой попытки не нашел.