– Да нам, пожалуй, хоть и вовсе без содержания, а только чтоб повиднее да понаряднее. Да и какое в книжке может быть содержание? Это что, с супризом, что ли?

– Нет, не с сюрпризом, а относительно того, что в книжке написано. Есть книги учебные, ученые, справочные, беллетристические.

– Говорю тебе, чтоб только были понаряднее, а что там внутри – на полке-то все равно им стоять. Мы шкап с зеркальными стеклами купим да туда их и запрем. Давай попестрее.

– Но все-таки иногда и читать будете?

– Где читать! Досуг ли нам! Впрочем, иногда, может быть, дочь и прочтет.

– Значит, вам не для себя, а для дочки?

– Вот пристал-то, словно банный лист! Языком звонит, а товар не показывает. «Для себя»! Сшутил тоже. Ну, зачем мне самому книги, коли я один цифирь разбираю? Для дочки тоже книги незачем, потому это не женское дело. Для сына книги покупаю, для сына, потому сын у меня ученый, и хочу я его на днях из училища взять, так ему в подарок. Отделал ему кабинет, так нужно и шкап с книгами, а то так-то неловко: кабинет и без книжного шкапа.

– А ваш сын по какой специальности курс кончил?

– Да он вовсе и не кончил курс. Зачем ему кончать? Посидел три годика в Коммерческом училище, ну и будет, поучился. Довольно с него и того, что теперь знает. Нам не звезды с неба хватать.

– Ну, тогда я вам предложу книги беллетристические.

– Как ты сказал?

– Беллетристические.

– Это что же такое будет? Что-то уж очень мудреное. Не зашел бы у него через это самое ум за разум. Это на манер чернокнижия, что ли?

– Нет, романы, повести, рассказы.

– Да с романов-то, говорят, на стену люди лезут. Дай уж лучше что-нибудь другое.

– Тогда можно путешествия… Позвольте, ваш сын к какой специальности склонность чувствует?

– «К специальности склонность чувствует»! – передразнил купец приказчика. – Да за специальную-то я ему душу бы вышиб, коли он к ней склонность чувствовал! Я уж в летах постоянных, а и сам больше одного стаканчика перед щами специальной-то не пью. Как бы пил, так из остатков чужих построек двух домов себе не построил бы.

Приказчик расхохотался:

– Да я не про специальную водку вас спрашиваю, а про то, к какому он занятию больше стремится?

– Смейся! Смейся! Что дурака-то ломаешь! Ну, чего ты гогочешь? Другой на твоем месте десять раз мне книжки продал бы, а ты бобы разводишь. И за что только тебе хозяин жалованье платит! «К какому он занятию стремится»! Да нешто он может к какому-нибудь занятию стремиться, окромя отцовского? А я тебе русским языком сказал, что я подрядчик по каменной кладке. Ну, и от плотничьего дела не отстаем, штукатуры тоже наши, малярным подрядом тоже не побрезгуем, а по зимам у нас наши молодцы по деревням у крестьян шкуры скупают.

– Тогда не прикажете ли собрать вашему сыну книг, относящихся до построек, да фабрикации кирпича, ну и до кожевенного дела?

– Не… не надо. По ученому-то начнет мастерить, так, пожалуй, хуже будет. Тогда того и гляди, что дело врознь пойдет. Я без книжки начал, деревянный сокол у меня один в руках был, потом перебрался в десятники, а вот уж теперь два каменных дома имею. Дай ты ему что-ни будь из путешествий. Ты давеча сказал, что у вас есть путешествия. Вот эта-то статья для него ладнее будет. Тут, коли уж и вздумает почитать, так не попортит себя.

Приказчик достает с полок книги и раскладывает их на прилавке.

– Вот, пожалуйте, – предлагает он. – Тут «Год на Севере» Максимова, «Путешествие во внутреннюю Африку», «О том, как я отыскал Ливингстона»…

– Постой, постой! – перебил его купец. – Ну, что ты тараторишь и книги мне в нос тычешь! Что я в них смыслю? Я и гляжу в книгу, да вижу фигу, а ты мне отбери товарцу на свою совесть. Видишь, какое я тебе доверие оказываю!

– Очень вам благодарен за это. Извольте, я вам отберу, но на какую сумму прикажете?

– На какую сумму? Постой, погоди… А ежели на полторы сотни товару взять, то сажени четыре длиннику мы заместим им? Четыре сажени полок – шкапчик выйдет порядочный. Да вот что: давай торговаться иначе, по-нашему, по-строительному. Ты почем с меня за сажень книг возьмешь? Только чтоб книжки были в цветистых переплетах и с позолотой.

Приказчик окончательно разводит руками.

– Так нельзя-с, так книжки не продаются, – произносит он.

– Отчего же не продаются? Товар можно всяким манером покупать, – стоит на своем купец. – Вон гречневая крупа: ее можно и четвериками, и пудами покупать.

– Так ведь книги не крупа. Знаете, что я вам скажу? Так как вы давеча на мою совесть положились, то я, желая оправдать ваше доверие, посоветую вам вот что сделать: захватите вы с собой своего сынка и пожалуйте к нам в магазин. Пусть уж он лучше сам выберет те книги, которые ему понравятся.

Купец встал и потрепал приказчика по плечу.

– Что дело, то дело, молодец! – сказал он. – Действительно, насчет книжного товара я человек темный. Вот ежели бы кирпич да известка – ну, дело десятое. Так уж я лучше завтра утречком с сыном… Прощай, да веди себя хорошенько и соблюдай хозяйские барыши!

Вечер. Слышится звонок. Кухарка отворяет дверь и впускает в кухню усатую физиономию, напоминающую своим типом отставного солдата.

– Мещанину Антипу Егорову Политанову повестка от мирового судьи, – важно говорит он. – Вызови-ка его для вручения, да пусть распишется.

– Это-то хозяина-то? Ой? Да неужто его к мировому? – восклицает кухарка, простая деревенская баба в сарафане. – Подрался, что ли, с кем?

– Ну, ты тут бобы-то не разводи, а вызови, потому на основании трех статей уголовного судопроизводства вручаем. Верно уж, руки длинны или язык с трезвоном, коли в оскорблении словом и действием обвиняется. Да коли спит, разбуди. Старший, мол, рассыльный от мирового!..

Кухарка приотворила дверь из кухни в комнату и крикнула:

– Хозяин, вас от мирового судьи требуют!

«Наше место свято!» – послышался в комнате женский возглас, какой-то мужской голос крякнул и произнес: «Вот уха-то!» Вслед за этим в кухню вышел хозяин, маленький пожилой человечек со щипаной бородкой и в рваном халате, а в двери выглядывала полная женщина в капоте и двое ковыряющих в носах ребятишек. Хозяин был испуган. Он растерялся и чесал затылок.

– Вы мещанин Антип Егоров Политанов? – гордо спросила его усатая физиономия.

– Я самый и есть-с. А вы от мирового судьи?

– От него самого. Старший рассыльный и даже, можно сказать, поверенное лицо. Извольте получить повестку и потрудитесь быть здорову. Вот здесь расписаться следует.

– Сейчас, сейчас… Ах ты господи! Вот не было печали!.. Да что ж вы в кухне-то? Прошу покорно в горницу. Аксинья Григорьевна, зажги там лампу-то! – обратился хозяин к жене.

Началась суетня. Искали перо и чернильницу. Рассыльный вошел в комнату.

– По уголовному обвинению Четвертинской в оскорблении словом и действием вас тянут, – сказал он.

– Догадываюсь в смекалке-то. Это, верно, та полоумная, что старый спинжак у меня в лавке покупала? Да что ж вы стоите-то? Садитесь, пожалуйста.

– Сядем-с, только вы нас бафрой угостите, а то я, признаться, цигарок с собой не захватил.

– Сделайте одолжение. Мишенька! Вот тебе гривенник, порхай скорей в лавочку за бафрой Миллера. Ах она полоумная! И какое же тут оскорбление действием! Так, смазал слегка по спине.

– Вы насчет полоумства-то не очень… Ведь она полковница… Настоящая полковница, – заметил рассыльный. – Конечно, муж у ней померши, но все-таки…

– Что вы! Скажите на милость!.. Вот налетел! Покупала это она у меня спиньжак подержаный в моей лавке для парнишки. И парнишка с ней – так себе дерево стоеросовое, году по девятнадцатому. Полюбовник он ейный или так, сродственник – черт его знает.

– Вы старым платьем торгуете?

– Точно так-с, на Апраксином. Окромя того, у меня и лоскутное производство есть. Ну-с, чудесно. Стоит эта самая выжига-полковница в лавке и не шьет, не порет. Цену за спиньжак прошу настоящую: шесть рублей. А она бряк мне: «В нем, – говорит, – столько же дыр, сколько в твоей совести». Каково это чувствовать? «Ах ты, – говорю, – выжига!» Перевернул ее к порогу, за плечи взял да слегка и погладил по спине. Как перед Истинным! Карандашом можно расписаться? Перо-то у нас с чернильницей куда-то позапропастилось.