– Durchfahrtsbedienung! Jeder kann reiten!

К Давыдёнкам обоз поредел, беженцы рассеялись по окольным деревушким. Но и оставшихся поместить в маленькой хатке Дарья Тихоновна не смогла.

– В сараюшке, на сене, не обессудьте, – виновато распахнула дверь, пропуская в дощатый сенник.

– И за то – слава Богу! – за всех поблагодарил Сепачёв. – Не под открытым небом.  А в тесноте – не в обиде!

– Кипяточку принесу, в печи чугунок. Завтра похлёбку сделаю, – пообещала хозяйка. Коней попрячьте в кустах. Немцы частенько наведываются – руки загребущие.

Уходя, позвала Наталью:

– А ты с малыми да со старой – в хату на ночь, на полу постелю, – и уже на ухо шепнула: – Вовремя, девонька. Трофим твой обещал заглянуть, он же с моим сыном Лёнькой вместе по лесу, – горестно вздохнула, и поперечная морщинка, наметившаяся выше переносицы, вдруг резко прочертила открытый лоб.

…Гитлеровцы, оба молодые, высокие, в хорошо подогнанной форме, винтовки за спиной, по-хозяйски громко переговариваясь, свернули к хате. Дарья Тихоновна испуганно метнулась из сеней в комнату:

– Немцы! – и бледнея, рванулась к ним навстречу – задержать!

Решение к Наталье пришло мгновенно:

– На пол! Ложись к печке! – указала Трофиму, сгребая постель.  – Заваливайте его тряпками! – приказала Рене и Гале, двоюродным сёстрам, и, первая, кучей набросила на мужа одеяло. – Залезайте наверх, детишки, прячьте папку! И молчок! Никому! Мама, садитесь рядом с малыми!

 Немцы, небрежно оттолкнув Дарью Тимофеевну, вломились в хату.

Малыши, босые, без штанов, хохоча, прыгали с тряпичной горки на руки к бабушке и снова карабкались наверх, не обращая внимания на пришельцев.

– Тупые животные! – брезгливо скривился лысый полковник и перевёл взгляд на Наталью, которая, изогнувшись перед загнеткой, ловко поправляла чепелой дрова в печи. При этом тонкая талия, как у нерожавшей девочки, крутые бёдра и вся её изящная фигурка, подчёркнутая лёгким платьем, показалась ему такой обворожительной, что он похотливо цокнул языком: – Ах, жаль, что не арийка! – и лукаво подмигнул унтер-офицеру, который тоже невольно залюбовался хорошенькой русской.

Выходя на улицу, расправляя широкие плечи, полюбопытствовал:

– Ну, Арне, как тебе «русский рай», который создали большевики?

– В Германии я всё представлял по-другому. По сравнению с нами, немцами, эти свиньи вызывают лишь смех или ужас, – растерянно выдавил гладко выбритый, смазливый фриц.

– Но они никогда не поймут этого. Таких нельзя жалеть! Поверь моему опыту, – высокомерно похлопал по плечу лысый. – Они примитивные люди с  животной тупостью, свойственной народам, населяющим эту страну.

– Да, – согласился Арне, – но всё же женщины у них чертовски привлекательны! И какие глаза, какой взгляд!

– Ты ещё про «неразгаданную русскую душу» вспомни!

– Однако, Георг, есть же у них душа? – смутился майор.

– Ах, дорогой мой зондерфюрер, какая душа? –  расхохотался  полковник.  – Знаешь, кто очень хорошо разбирается в этом вопросе? – он выжидательно уставился на Арне, но тот медлил с ответом.

 Полковнику было приятно поучать новоиспечённого вояку:

– Неужели ты не читаешь наших газет?

Майор с сомнением покачал головой:

– Как же их последние победы – Сталинград, Курск? А храбрость, с которой они сражаются?

Окатив новичка высокомерным взглядом, полковник  продолжил:

– У русских нет загадочной души, значит, нет и духовности, их упорство сродни некоему животному инстинкту!

Арне согласно закивал:

– Большевики использовали этот инстинкт в своих целях. Но с нами им никогда не справиться.

– О! – многозначительно поднял палец Георг. – У нас великая миссия.

Дарья Тимофеевна терпеливо ждала и, оглядываясь на хату, незаметно наблюдала за сараем, надеясь, что его обитатели успеют спрятаться, пока немцы нафилософствуются и, может быть, пойдут восвояси. «Надо было сразу предупредить, что у задней стены лаз, доски отодвигаются», – жалела запоздало.

И всё же полковник перехватил её взгляд:

– Осмотрим двор и сарай, – предложил неожиданно и направился к

сеннику. Хозяйка отчаянно бросилась наперерез:

– Там родственники, дети! Документы есть! В Городок идут, им приказано. Отдохнут, переночуют…

– Партизанен?   –  немцы насторожились,  вскинули винтовки.

– Нет! Нет! Женщины, дети, старики… Заночевать пустила, –  спотыкаясь, бежала вслед за ними Дарья Тимофеевна.

Распахнули дверь. Поток  света, хлынувший в сумрачное нутро сенника, высветил испуганные лица беженцев – замотанные в платки детишки, укутанные, как зимой, немощные старухи.

 Пока немцы находились в хате, мужики всё-таки успели уйти в лес, увели с глаз долой лошадей и затаились.  Но в глубине  сарая фельдфебель заметил сбившихся в кучку  женщин, и хоть они прятали лица под низко опущенными платками,  различил среди них и юных девочек, и молодиц. Не обнаружив партизан, разочарованно скривился, закинул винтовку за спину, поспешил на воздух.

Беда миновала.

Прощаясь со своими, Трофим обнадёжил новостями о приближающемся фронте, о красных флагах в Смоленске. Рассказал, что драпают немцы на запад, и уже скоро, совсем скоро Красная армия освободит Езерище.  Напоследок даже озорно улыбнулся:

– Слыхал я, как они давеча про русскую душу, трошки научился понимать по-ихнему. Этим гонорливым поганцам души нашей вовек не разгадать! – И выскользнул из хаты.  Незаметно, огородами, прячась за деревьями и кустами, скрылся одному ему известными тропками.

 Беженцам оставаться в деревне тоже становилось опасно. Кто знает, что придёт в голову фашистам? Приставят полицаев и погонят в неметчину. Решили уходить на рассвете.

– Арне! Арне! Вставай, друг, хватит дрыхнуть, пойдём и разберёмся с этими партизанскими шлюхами!

Четырнадцатилетняя Тося надрывно кричала и вырывалась, пока лысый волок её за волосы в кусты за сараем. Когда с остервенением начал рвать одежду, изловчилась, вцепилась во вражью руку зубами так, что они вонзились в плоть. Немец зарычал, с размаху саданул кулаком в нежное девичье лицо. Хрустнули кости,  рот мгновенно наполнился кровью, в ушах загудело пронзительно и тошнотворно…

Чуть державшийся на ногах майор, с пьяно-мутными, словно покрытыми пеленой глазами, покачиваясь, долго  смотрел в глубь сенника. Потом решительно ввалился внутрь и, не разбирая, схватил за шиворот первую попавшуюся бабу – старую Кондратьевну, прикрывавшую собой дочку. Вытащил на улицу, повалил на землю, но, одумавшись, подскочил и, тяжело дыша, поволок дальше, за штакетник…

Затравленно молчавшие женщины, вдруг похватали ребятишек, вылетели из сарая, кто через дверь, кто через лаз, и, бросившись наутёк,  рассыпались по тёмному лесу.

Глава 10.  Схованки

Крышка погреба приоткрылась, пропустив внутрь полоску тусклого света.

– Вылезай, Наталья! Убрались ироды, чуть ноги волочили, штаны не застёгнуты… Тьфу, пьянь фашистская! Завтра и не вспомнят, что натворили. Но всё равно уходить вам надо.

Далеко за полночь беженцы, крадучись,  вернулись к сараюшке, собрали брошенные вещи, а Тосю, которая ещё не приходила в сознание,   перенесли в хату к Дарье Тихоновне, чтобы спрятала, выходила. Бабы причитали шёпотом, до слёз жалея девочку и уже мало надеясь, что останется в живых.

Несчастная Кондратьевна молчала, не зная, куда деться, как спрятаться от унизительного позора, хотя беженцы и сами отводили глаза, переполненные болью и состраданием.

Пока Прасковья Макаровна с детьми управлялась в сеннике, Сепачёв вскинул на плечи невесткин мешок с вещами, взял на руки Ларису. Наталья, поторапливая Ефросинью Фёдоровну, ковылявшую следом за сыном, несла Галинку. Добравшись до места, Василий Семёнович беспокойно оглянулся по сторонам:

– Ничего не понимаю, здесь телегу оставил. Заблудил что ли? Погодьте, я поищу.

Вернулся сумрачный. Ни коня, ни телеги.