Сны – это достаточно конкретные сущности, чтобы их можно было сравнить с мыслями, чем с отодвинутым на задний план психическим содержанием. Но даже после того, когда они нам снятся, мы не обязательно запоминаем или осознаём их. Поэтому сны также относятся к таким объектам, которые могут существовать в нас, пока мы их не осознаём, и всё же это не одно психическое содержание, неорганизованное само по себе. Сны, несомненно, могут быть организованы в понятную структуру, если мы сосредоточимся на удержанной памяти. Но тема о том, почему нам не получается удержать память о некоторых снах, здесь не будет рассмотрена, хоть и стоит упомянуть пять состояний или частот мозговых волн – Гамма, Бета, Альфа, Тета и Дельта, – которые проходят во время сна и, возможно, влияют на эту память. В сновидении, нисходящая и восходящая причинности соприкасаются, но в неясном, или бессознательном, сне мысли, неподхваченные сознанием, проявляются сами по себе в наплыве памяти и воображения, и поэтому мы помним их по восходящему направлению причинности.

Из нейрологических исследований эмоций (Пурвес и др., 2004, гл. 28; сравните Лакофф, 1990, стр. 38–39), отклонение положения мышц лица от естественного (нейтрального или невыразительного) требует большего притока крови. То же самое происходит с нашими телами. Когда мы упражняемся или трём кожу, мы возбуждаем мышцы, наш пульс учащается, и область кожного возбуждения в большинстве случаев краснеет от повышенного притока крови. Но в отличие от «эмоций», усмотренных нейрологами, такой феномен лучше всего определяется возбуждением, вызванным в мышцах и других тканях увеличенным пульсом крови, а не другими эмоциями, как счастье, ненависть и другие. Кроме этого, выражение ненависти или страха, соотносящееся с определённым положением бровей, щёк и других черт лица, нуждается в большем кровотоке, чем выражение счастья или наслаждения (улыбание). Поэтому отрицательные «эмоции» на лице ведут к большему увеличению частоты пульса, чем положительные «эмоции».

Ещё я описываю эмоции соотносящимися с изменениями сердечного пульса. Это значит, что возбуждения, например, испытанные в тренажёрном зале, будут тоже эмоциональными, но ясно, что мы не обязательно испытываем их как эмоции, потому что нам не обязательно фокусироваться на них. Если же мы это делаем, то можем выразить такие эмоции, и люди иногда делают это в тренажёрных залах, положительно ли или отрицательно, но обычно сильно, по понятным причинам.

Я думаю, что все эти исследования и области, на которые мы фокусируемся, основываются на эссенциях, на которых мы были приучены сосредотачиваться с практикой. Например, может быть, индейцы фокусировались только на парусе и поэтому оставляли судно мутным в видении, пренебрегая им из-за сосредоточения на безлюдной части предмета. Если только паруса приковали их внимание, то они не обнаружили в них достаточно опасности или думали о них как о естественных вещах, например китах, выбрызгивающих воду. В данном случае, тогда, их восприятие некоторых существенных мест было мутным, потому что они сосредоточились на неверных ощущениях от корабля. Перемена в формировании понятий явно повлияла на перемену их восприятия. Я не утверждаю, что у них не было восприятия вообще, как указывалось в фильме Покрытое тайной (2004), но я поспорю, что восприятие может быть мутным в мисинтеграции (ошибочной или частичной интеграции), например, под влиянием мешающих понятий, особенно которые неправильно соотносятся.

Когда что-то внезапно происходит в нашей среде, к слову, как в одном из примеров Дэвида Келли из Свидетельства чувств (гл. 5, «Средства восприятия») – пока мы читаем книгу и сосредотачиваемся на ней, и кто-то или что-то начинает царапать о дверь, – то мы фокусируемся на этом новом ощущении[44] несомненно быстро, предполагая, что это может быть собакой, близким человеком или серийным убийцей. Я бы объяснил этот феномен с помощью эмоционального восприятия. Когда что-то так же неожиданно случается, наш сердечный пульс учащается, что означает восходящее направление у эмоций, вызывающее их проникание в сознание тех, которые более склонны так реагировать или бояться. Эмоции заставляют нас сильнее фокусироваться на самых очевидных элементах. Итак, возвращаемся к примеру с кораблём и индейцами. Так как корабль медленно скользнул в поле зрения, индейцы не среагировали сильно и поэтому не нуждались в более ясном восприятии, потому что они фокусировались на чём-то другом в тот момент. Но если корабли резко появились в их поле зрения, то индейцы могли бы среагировать к ним как по отношению к опасности и воспринять их более непосредственно, чем в противном случае, несмотря на отсутствие концептуального влияния на осознание, в котором меньше средоточия, чем в обычном сознательном акте. Более точное восприятие, однако, выводится, когда и эмоции снизу и фокусировка сверху сходятся в важнейших точках соприкосновения.

Важно определять ощущение внутренне представленным в виде мысли, а не психическим содержанием. Определение психического содержания слишком мутное и неоднозначное. Оно двусмысленно, потому что не различает эмоции и мысли, а это различие очень важно в моей философии. Это различие между мистическим и идеалистическим направлениями. Мистическое направление не представлено здесь, однако, потому что, на данный момент, не обозначено проблем с познанием в таких рамках философии, поэтому оно объясняется без эмоций. Если такие проблемы появятся, то понадобится разбираться в эмоциональном восприятии, чтобы избежать дезинтеграции знания, вызываемой скептиками и им подобными. Я осознаю, что скептики отрицают любой вид эмоции самой по себе, но такое поведение объясняется их формой сознания, тем, как оно структурировано посредством нанесения на онтологическую карту. Восходящее и нисходящее направления – ключевая идея, объединяющая это гносеологическое исследование с онтологией.

Уиллард Ван Орман Куайн, один из знаменитых философов современности, выдвинул понятие онтологической неопределённости и придал равное значение разночтимости текстов. При онтологической неопределённости у каждого учёного своя область, ничем не хуже областей других учёных. Но в такой ситуации встаёт вопрос: если онтологий много и все они равнозначны, почему тогда должна быть только одна гносеология, как та, что у Канта? Если гносеологии придавать общенаучное значение, как и философии – метанаучное, то сам принцип неопределённости не будет последовательно применён, и целостность философии будет утрачена, взамен которой встанет гносеологический хаос, который мы наблюдаем сегодня. Но онтологические философии не должны унижаться перед гносеологическими, как и следует понимать самому Куайну. Если мы перевернём эту закономерность, до сих пор царящую в философии, то нам стоит понять многообразие гносеологий, как разночтений текстов и интерпретаций научных теорий и данных, и единство, но сложное и неоднозначное, онтологии как метанауки. Такая метанаука должна отличаться от обычной философии, так как обязана быть объективной и связывать все науки вместе. В неё должны входить все области знания из всевозможных наук, и её целостность не может быть сполна сведена к единой гносеологической трактовке. Гносеология, таким образом, будет ограничена самим разумом философа или учёного, физически неспособного познать все области человеческого знания в единой концепции, но способного описать (не объяснить) все эти области онтологической моделью. Следовательно, если думать об онтологии, мифологизированной в виде системы отсчёта по Куайну, то гносеология станет своего рода универсальным набором истин. Но если мы перевернём такое отношение и сделаем гносеологию лишь системой отсчёта, то не обязательно будет исключать идею о гносеологическом содержании вместе с метафизическими параметрами, определяющими её рамки.

Чтобы иметь точку отсчёта в такой системе координат следует иметь информацию, на которой мы фокусируемся, и сосредоточенность сама по себе подразумевает разновидность информации, особенно метафизической, например самого разума. Онтология, с другой стороны, походит на бесконечность информации и вселенский свод истин, за которые мы полностью не ухватываемся, кроме как через синтез или средоточие, по природе своей гносеологическое. Так знание приходит из онтологии (всей доступной информации) посредством гносеологии. Умея усваивать информацию, наши субъекты автоматически преобразовывают её для своих нужд, начиная из своих точек отсчёта. В самой онтологии, однако, онтологического хаоса нет, ни во внеразумной трактовке Канта, ни в трактовке неопределённости Куайна, которая, кстати, лишь показывает, как все онтологии связаны, а не то, что они каким-либо образом противоречат друг другу. И действительно, как можно догадаться, если онтология более фундаментальной науки, например физики, является обязательной для всех вышестоящих уровней наук, то и вышестоящие науки, но такие, которые входят в наш уровень существования лишь как его части, как биология, тоже будут фундаментальными, но в меньшей или, лучше сказать, иной степени, чем та же физика, потому что, в конце концов, все они являются лишь составными частями нашей более полной картины реальности.