И они подтверждают! Инфекция уходит!

Варя победила. Варя будет жить. Варя будет жить!

С каждым днём Варя хорошеет на глазах. В один из дней к нам в палату заходит главврач. Увидев дочку, он приподнимает бровь:

– Сразу видно, что ребёнок теперь с мамой. Состояние вашей девочки заметно улучшается, – говорит он.

Но речи о выписке пока не идёт. Я пытаюсь завести этот разговор сама. Но весь персонал пожимает плечами:

– Ребёнок с такой кожей может жить только в больнице.

Мне грустно это слышать. Жить в больнице – как? Как же тяжелы бывают обстоятельства, в которые мы попадаем не по своей воле. Как они бывают неожиданны.

Я не могу сказать, что проходила свои испытания мужественно. В действительности, я много страдала. Я хотела домой, хотела помощи. Я не была готова к такой ответственности. У меня не было достаточно мудрости и зрелости. Но я терпела, как могла, и делала всё, что требовалось в настоящий момент.

Видя моё состояние, Юлия Станиславовна начала поднимать вопрос о нашей выписке более активно.

Я запомнила Юлию Станиславовну именно такой – ответственной за Варю, принимающей важные решения для неё. Она словно была её ангелом-хранителем. Человеком, который пришёл в нашу жизнь не просто так.

И вот однажды…

– Мы готовы вас выписать, – она смотрит на меня своим чистым взглядом и словно радуется больше меня. – Можете собираться!

Она это сделала. Она убедила заведующую, главврача. Её добрые глаза полны радости. Но она предупреждает: «Вы будете постоянно возвращаться. Будьте к этому готовы. Две недели дома – две недели в больнице».

Но тогда даже эта перспектива кажется победой. Я сообщаю радостную новость семье и собираю вещи.

Ох уж эти заботы. Да ведь это самая настоящая выписка! Та, которой у меня не было в роддоме.

И этот день настал. За нами приехали родители Егора. На улице была зима. Я помню, что было холодно и солнечно в тот день. Мы закутали Варю в толстое шерстяное одеяло и даже повязали бантом – выписка ведь.

Выходя из детской областной больницы, я почувствовала покой. Этот покой не покидал меня и в машине. Я ехала на заднем сидении с укутанной Варей на руках. Мне было радостно, что она едет домой. Она ещё не знает, как дома хорошо. Я подносила своё лицо к окну и щурилась от яркого солнца, от яркого снега, от радости. Домой. Вместе.

Варя была желанным ребёнком. Когда я ходила беременной, но всё ещё вела занятия с детьми дошкольниками, то полюбила одну девочку из своей группы. Её звали Варвара, она была самая забавная и самая шустрая девочка в группе. Встречала меня большими глазами и хвостиками волос, торчащими в разные стороны. Я захотела себе такую же девочку. Так и выбрала имя для своей дочки – Варя.

Беременность протекала хорошо, но со второго триместра начались проблемы. Вернее сказать, были они и до беременности, но сейчас обострились.

Это были проблемы с психикой. А точнее, с повышенным чувством тревожности.

Ещё до беременности и с самого детства я страдала от панических атак. Они настигали меня беспричинно лет с семи. Я чувствовала жуткий страх и будто бы задыхалась. Помимо приступов паники в том же возрасте я начала бояться ездить на лифте.

А лет в десять я услышала свой вердикт. И это произошло случайно.

Мы с одноклассницей Олей зашли в гости к нашей подруге из школы. В этот день она была не у себя дома, а гостила у бабушки, которая жила на седьмом этаже. Саму бабушку мы тоже встретили около дома и она, весёлая, повела нас к лифту. Я, конечно, похолодела. Но развернуться постеснялась.

Когда мы зашли в лифт, я начала заметно нервничать, что сразу привлекло внимание моих спутниц.

– Что с тобой? – спросила бабушка подруги.

– Я боюсь ездить на лифте, потому что он может застрять, и мы окажемся закрытыми.

– Ты боишься закрытых пространств? – уточнила Оля.

Я подумала и ответила, что да.

– У тебя клаустрофобия, – сказала Оля таким голосом, что у меня не осталось сомнений. – Паническая боязнь закрытых пространств.

С тех пор я стала примерять этот вердикт на себя, и область моего страха начала расширяться. Мой мозг решил, что раз уж у меня клаустрофобия, то одним лифтом я не ограничусь. Постепенно я начала бояться ездить на метро и закрываться на замок в ванной. И говорила всем важно: «У меня клаустрофобия! Я боюсь закрытых пространств!»

Я росла, а состояние ухудшалось. К моменту, когда я поступила учиться в колледж, я начала бояться ездить в электричке, хоть и приходилось мне ездить на ней почти каждый день, ведь я училась в соседнем городе. Я боялась самолётов и высоких этажей.

Помню, учась в колледже, я ночевала в Борисове у подруги на восьмом этаже. Всю ночь крутилась с боку на бок, обдумывая, как меня будут спускать с восьмого этажа, если хозяева потеряют ключ от входной двери. Она ведь закрывалась изнутри ключом!

Во время беременности моё состояние обострилось, хотя, куда уж острее. Я перестала закрывать входную дверь на замок даже ночью, а каждую ночь боялась уснуть с мыслью о летаргическом сне. И, конечно, предупредила всех родственников, что если я не проснусь утром – я не умерла. Задыхаться я тоже начала ежедневно. Хотя, это было не совсем удушье. Я дышала очень глубоко и часто и не могла сделать полный вдох. Так я и проходила до восьмого месяца.

А потом попала в больницу за пять недель до предположительной даты родов, но по другой причине. На последнем УЗИ плода врач заметил, что плод перестал расти. И меня положили на «подкормку» плода. Спустя две недели такой подкормки у меня и начались неожиданные роды.

Я просыпаюсь среди ночи и первым делом бегу к детской кроватке. Наклоняюсь и слушаю: дышит ли? Нет! Нервно тормошу дочку в постели. Варя просыпается, хнычет. Дышит, жива! Выдыхаю и чувствую, как начинаю сходить с ума.

Я проверяю дыхание каждую ночь. Иногда бужу её. Показалось. Этот страх преследует меня ещё два года.

Я плохо помню происходящее в первые годы после выписки. Все события – урывками. Медленно я впадаю в глубокую депрессию. В какой-то момент появляется ощущение, будто я сижу на дне колодца и смотрю на происходящее сквозь глухую толщу воды.

Мы тогда жили в тесной полуторке на третьем этаже. За стеной жила женщина, больная раком. Она кричала каждую ночь. Иногда к ней приходил зять, он был пьяница. Они выпивали вместе, а потом дрались.

Долго я не могла прийти в себя и осознать, что моя дочь больна. Ведь это не могло случиться со мной. Никогда. Точно нет. Но оно случилось, и к этому нельзя быть готовым.

После выписки первым делом мы решили оформить инвалидность. Медкомиссию для оформления инвалидности проходили в нашей городской поликлинике. Мне нравились местные врачи – внимательные, общительные.

Но диагнозы сыпались, как из рога изобилия. Новый врач – новый диагноз. А кардиолог нас просто огорошила:

– У вашей девочки порок сердца, – сказала она. Много раз послушала сердце Варвары какой-то трубкой и вынесла вердикт. – Да, точно. Порок сердца.

Кардиолог выписала нам направление в Республиканский кардиологический центр для подтверждения диагноза. Много ли можно понять, слушая пациента одной трубкой.

Не откладывая в долгий ящик, мы быстро записались на приём в кардиологический центр. И вот уже в центре молодая кардиолог смотрела на экран во время УЗИ сердца и пожимала плечами.

– Нет у девочки порока сердца. Есть окно в сердце, но оно не опасно, функционально. Должно затянуться к школе. Варе ничего не угрожает.

Радостно! Минус один диагноз. Да ещё какой!

Но по дороге домой, рассматривая поля и домики через окно машины, я вдруг подумала: «А не ошиблись ли и остальные врачи из нашей поликлиники?»