– Ребёнок родился больной. Не выживет.
Я слышу, как ходят за дверью. Слышу, как щебечут медсёстры на посту. Как плачет чей-то ребёнок за стенкой. Я смотрю на потолок, он белый. Белый-белый…
– Сколько? – спрашиваю я.
– Пару часов или пару дней.
Я киваю. Закрываю глаза и слышу шаги выходящей из палаты заведующей.
Мне хочется рассказать о случившемся маме. Я понимаю, что это моя семья звонит мне всё время – волнуются. Когда в палату снова заходит медсестра, я прошу найти мой телефон, затем звоню.
В трубке гудки. Их прерывает грустный голос мамы.
– Мама, ребёнок не выживет, – говорю.
– Мы знаем, – отвечает она.
В этот же день моей семье разрешили меня навестить. Медперсонал шёл на нарушения, понимая моральную сторону вопроса.
Пришли втроём: мама, муж и свекровь. Они зашли тихо и аккуратно, как воспитанные дети в музей. Я помню, что мама подошла к моей кровати, и мне стало больно от одного прикосновения. Болел шов внизу живота. Я помню её почти прозрачные глаза и грустную улыбку. Но плохо помню, о чём мы говорили.
Мама и свекровь стояли рядом, а муж чуть позади – ждал. Он был молчалив, опустил глаза.
– А мы девочку нашу сегодня крестили, – сказала мама.
– Какую девочку?
– Варю… – отозвался Егор.
Варя. Мы выбрали это имя ещё до родов. Именно так и хотели назвать нашу дочь. Успели.
Я узнала, что пока я отходила от наркоза, моя семья приняла решение крестить дочь прямо в реанимации. Родители приехали в Костёл и в срочном порядке увезли ксендза прямо в больницу для совершения обряда.
Посторонним в реанимацию нельзя, но в этот раз разрешили. При условии, что войдёт только ксендз. Его звали Константин, он был очень молод и очень оптимистичен.
Проведя обряд, Константин вышел из отделения реанимации, его обступили родители и муж. Они узнали, что крёстной мамой стала дежурная медсестра, потому что без крёстного родителя обряд провести нельзя. Что Бог даст, и всё будет хорошо.
– Когда Варя выйдет из больницы, мы закончим обряд Крещения в Костёле, – просто сказал он.
Мне стало радостно. Что крестили, что дали имя.
Спустя некоторое время мамы вышли и оставили нас с мужем наедине. Егор сел около моей кровати, взял меня за руку и заплакал.
Время посещения было строго ограничено. Вскоре Егору пришлось уйти, и я осталась одна.
В мою палату больше никого не положили, потому что остальные пациентки были с детьми. Персонал не хотел меня травмировать.
Глава 3
На следующий день я узнала, что мою дочку привезли на реанимобиле в реанимацию детской областной больницы в посёлке Боровляны. Оборудование и возможности областной больницы были лучше, чем в нашем городе. Мне принесли номер телефона реанимации, написанный на клочке бумаги.
– Звоните, узнавайте состояние ребёнка.
Звоните и узнавайте.
Первый день я не звоню – собираюсь с духом. На следующий понимаю, что надо перешагнуть через себя, надо позвонить.
Набираю номер. Гудки дрожат в трубке.
– Алло, – отвечает женский голос, – Детская реанимация.
– Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, какое состояние у Варвары Г.? – я произношу слова, но словно слышу их со стороны от другого человека.
– А кто спрашивает?
Пару секунд я соображаю.
– Мама… – говорю. И тут меня словно бьют мешком по голове. Осознаю – я мама! А мой ребёнок умирает!
Я начинаю рыдать. Голос в трубке меня успокаивает. Но мне так горько, так плохо, страшно.
Сквозь поток слов до меня долетает всё тот же голос в трубке: «Но вдруг случится чудо?»
Вдруг случится чудо?
Узнав, что Варя стабильна, я благодарю и кладу трубку. Понимаю, что больше не смогу звонить сама, что придётся просить о помощи мужа или папу. Тех, у кого покрепче нервы.
Через несколько дней у меня поднимается температура. Я больше не получаю «самых сильных обезболивающих», и постепенно реальность заполняет мой мозг. Я впускаю её дозировано. Медсёстры удивляются: «Какая спокойная и адекватная мама!» Но на самом деле я умерла. Я умерла, но боялась, что кто-нибудь догадается.
Меня положили в палату без соседей, чтобы уберечь. Об этом мне сказала заведующая. Я думала о её словах, когда смотрела на картину над кроватью. Большое полотно с изображением младенца. Думала о её словах, когда слушала по ночам дружный хор детского плача. Этот хор заводился каждую ночь, несколько раз за ночь. Вот приезжает роженица, она кричит. Вместе с ней начинают дружно кричать и дети в отделении. Как только её увозят в родильный зал и крик в отделении утихает – утихает и хор младенцев. Я смотрю в темный потолок по ночам и считаю: первая роженица приехала, вторая, третья…
Персонал ухаживает за мной, как за ребёнком. Можно сказать, меня нянчат. Всё чаще я начинаю хныкать, жалуюсь – всё болит, я устала, я хочу домой. Я понимаю, что это капризы. Но персонал слушает, они жалеют меня, делают всё, что от них зависит. Заведующая обещает: «Мы Вас выпишем раньше. Как только будет возможность».
В один из дней, когда я уже могу вставать с постели, но хожу, придерживая шов рукой, мне звонит моя сестра. Она живёт в соседнем городе, но сейчас приехала навестить меня. Снимаю трубку, и она говорит: «Аня, посмотри в окно». Я подхожу к окну, а там они все: мои родители, Егор и моя сестра Наташа. Все смотрят на меня и улыбаются, а Наташа машет рукой изо всех сил.
И я босая, согнувшись и придерживая рукой шов – к ним! Бегом! По холодной больничной плитке, мимо всех палат, мимо поста персонала – прямо на коридор, к лифтам. К маме, папе! К мужу и сестре! Выбегаю из отделения, а они уже там. И я падаю в их объятия. Мама снимаем свою обувь и надевает мне. Мы садимся на скамейку в коридоре, они рядом, обнимают меня.
Мимо проходит заведующая. Она останавливается, её взгляд строг. Но через секунду взгляд смягчается. Она говорит:
– У вас десять минут. Но больше так не делайте.
Десять минут! Счастье! Десять минут с близкими среди этой безысходности!
Персонал спешит с выпиской. И вскоре, когда состояние шва и анализы не вызывают вопросов у врача, мне говорят – домой.
Домой!
Сообщаю радостную новость мужу. Собираю вещи и передаю их медсестре. Сама носить сумки я пока не могу. Выхожу в фойе отделения и сажусь на скамейку. Вокруг снуют туда-сюда мамочки. Кто-то с ребёнком на руках, кто-то без. Все они выглядят довольными. Уставшими, но довольными. Мне почему-то хочется улыбнуться, глядя на них. Повезло им. Как, должно быть, им повезло! И пусть они не понимают этого в заботах о новом человеке. Но я точно знаю, что им повезло.
Глава 4
Мы ехали домой молча. Папа был за рулём, муж сидел рядом. Я смотрела в окно и наблюдала за тем, как идёт снег. Мыслей в голове не было. Была только наша машина и медленный пушистый снег за окном.
По возвращению домой мы пытались жить обычной жизнью. В нашей тесной полуторке всё ещё стояла детская кроватка – пустая. Мы купили её незадолго до больницы, и уже к тому моменту успели собрать. Позже Егор настоял: «Разбирать не будем». И он был прав. Только отчего-то каждую ночь я никак не могла уснуть и вставала со своей постели. Ложилась на пол возле этой детской кроватки и беззвучно рыдала. Прости меня, прости меня, дочь.
Свою трагедию я пыталась пережить, как могла. Я знала, какой диагноз у моей Варвары, но не спешила лезть в интернет и читать информацию о нём. Я слышала о таком заболевании впервые. Глубокое поражение кожи. В нашем случае – поражение 100% кожи. Я знала, что у Вари самая глубокая форма этого заболевания, знала, что выглядит это очень плохо, что это не лечится. Но больше данной информации подпускать в своё сознание я не могла и не хотела.
В один из дней мне позвонила мама. Она была в радостном возбуждении:
