В один момент Фёдор надолго пропал, вернулся в цех, широко растопырив руки.

– Ты чего? – удивилась Ася его странной походке, и тут в свете ламп бликануло стекло.

– Помоги, – буркнул Фёдор и стал осторожно боком подниматься по лестнице, подождал, пока Ася забежит вперёд, откроет дверь, и уже там поменял растрескавшееся стекло на новое.

Байконур Михалыч от такого щедрого подарка расцвёл в улыбке, скомкал недописанную Асей объяснительную, выкинул в ведро, хотел было спросить у Фёдора, как тому удалось раздобыть стекло, потом махнул рукой. «Какая разница, уболтал, наверное, кладовщицу со склада. Вот бы ещё стол, стулья. Свои стулья давно рассохлись, валялись в углу лаковыми брусками, пришлось взамен колотить деревенские скамейки».

В бытовку стали возвращаться со смены водители. На новом стекле появилась чистая пустая пепельница. Одна женщина извлекла из сумки кулёк из газетной бумаги, развернула на столе. Посыпались розовые пряники, их стали шумно, с хохотом ловить, отправлять в рот, одновременно жуя, разговаривая, хохоча. С пряниками моментально покончили, Михалыч всем подписывал путёвки. С мужиками прощался за руку, женщинам кивал. Постепенно люди уходили, голоса их перемещались к табельной, раздевалке, проходной, автобусной остановке. Ася с удовольствием терялась в этом потоке.

На почте было много народу. По ту сторону стекла виднелся стеллаж с посылками. Подошла очередь, почтальонша забрала у Зари квитанцию, сверила с паспортом и вынесла фанерный ящик. «Вот!» – брякнула посылку на весы, отчего стрелка улетела в противоположную сторону – была бы стеклянной, разлетелась бы вдребезги.

С трудом дотащили посылку до дома. Заря колупала крышку тупым ножом, а Асе мечтались банки с вареньем, пересыпанные картошкой или яблоками, вяленая чухонь с вогнутой серебристой спиной. Переломят рыбу пополам, прохладными речными каплями брызнет прозрачная чешуя, рыбий жир, обнажится несмелый перламутр кожи…

Зубастая гвоздями крышка поддалась, и вместо домашних щедрот девчонки увидели серый камень. Камень идеально совпадал с размером посылочного ящика и заботливо – по краям и углам – был переложен верёвками, утыкан рваными тряпками.

Ася подумала, что посылку обокрали, если бы не письмо на затылке камня. Развернула. Какой-то сумасшедший нарисовал реку, ко дну стремилось тело с камнем на шее.

Заря забрала рисунок, скомкала, кинула в ящик и, не переставая хмуриться и злобно кого-то проклинать, понесла ящик на балкон, передумала, вышла в коридор, уехала на лифте вниз. Вернулась с радужно-счастливым настроением, как будто не было понятно, что это деланая маска на лице. Ася почувствовала себя виноватой, словно камень прислала она.

Вновь Асе не хватило житейской мудрости, такта взрослости. Умела бы молчать, не взялась расспрашивать Зарю о посылке, а тихонько бы удрала в кино или прогулялась по магазинам, а ещё лучше – съездила бы в гости к Юле и тёте Ане.

– Откуда посылка? Там обратный адрес неразборчив.

– От него, – Заря сидела на стуле, поджав ноги, и макала хлеб в мёд.

– Объясни толком!

– Чего привязалась. Сказано «от него», значит, «от него». Будешь приставать, поссоримся.

Ладно, завернём с другой стороны. Узнать, кто он, не получилось, но на вопрос «зачем?» должна ответить.

Заря холодно зыркнула, взглядом отправила Асин вопрос подальше.

Ася хотела обидеться, но любопытство пересилило, с детской искренностью возмутилась:

– Заря, миленькая, так нельзя! Нельзя получать такие посылки.

– Давай потом. Лучше расскажи, как день прошёл? Говорят, в ТСО сегодня был пожар. Ты напортачила?

– Почему сразу я?! – вскинулась Ася и поняла, что крыть нечем. Действительно ведь виновата она, и больше никто. – Да и не пожар вовсе, а всего ветошь горела в контейнере.

– И что?

– Фёдор отвёз контейнер на улицу.

– И что?

– Мастер ругался.

– И что? – Видимо, сейчас Заря пребывала совсем в другом времени и пространстве и поэтому задавала бесконечный, бессмысленный вопрос. Спрашивала не для того, чтобы получить ответ, а чтобы на время отгородиться от любопытной соседки.

– Потом прикатил колобок и всех съел, – разозлилась Ася.

– Ты расстроилась? – вдруг проявилась из тумана задумчивости Заря.

На кухню зашла молодая женщина, кажется, Ольга, с обручальным кольцом на руке, в синем трико с лампасами, в белой футболке с квадратной эмблемой на груди. Тихо мыла посуду, небрежно поглядывала на Асю с Зарёй.

– Не разговаривай, – тихо предупредила Заря.

«Почему?» – взглядом спросила Ася.

Заря ответила неопределённым жестом:

– У неё муж сбежал со свадьбы.

Ася не сводила взгляда с Ольги. Однажды такое читала – Анна Каренина! Но то в книге или в кино, а здесь впервые реально видела брошенную невесту. И ничего?! Стоит, моет посуду, подслушивает. Анна Каренина бросилась под поезд, а Ольга пойдёт на берег Камы, долго будет стоять, набираться мужества, чтобы с размаху ухнуть в волны от проходящей мимо ракеты. Теперь жизнь для неё пропала. Как очарованная, Ася смотрела на Ольгу до тех пор, пока та не обернулась, ловко сдула с глаз нависшую чёлку и мило улыбнулась.

С чего вдруг? Хмурится, улыбается.

Ася привычно двумя ложками сахара подсластила чай, глотнула, отодвинула стакан – в болтовне переборщила со сладким, наверное, ложек десять уже намешала. Когда Ольга скрылась в комнате, Ася упёрлась подбородком в сцепленные руки, спросила:

– Почему кольцо не снимает?

– Стыдно быть брошенкой. На заводе узнают – засмеют.

– Заря, а тебя бросали?

– Миллион раз!

Заря, посмеиваясь, наблюдала за мгновенной сменой выражений на лице Аси: эмоции переливались из одного состояния в другое или застывали на время. Это, наверное, особенность молодости – сочетать в себе абсолютно несочетаемое, например веселье и злость. Заря выждала ещё пару мгновений и продолжила:

– Мне позарез надо замуж.

Ася взглянула на Зарю как на тыквоголового пришельца.

– Понимаешь, мне осталось жить семь лет, восемь месяцев и… – Заря стала поочерёдно загибать пальцы на руках. – Шестнадцать дней. О нет! – разогнула мизинец. – Уже пятнадцать. А потом он меня убьёт!

Ася так вздрогнула, что веснушчатая мордашка Зари расплылась от удовольствия. Созерцая, наслаждалась эффектом слов.

Даже на вопрос, шутит ли Заря, у Аси в первую минуту не нашлось сил. Машинально допила переслащённый чай. На зубах хрустели кристаллики сахара, бессильные растаять.

– Это не шутка, – убедительно ответила Заря на непрозвучавший вопрос. – Вот как, по-твоему, я симпатичная?

Ася кивнула.

– Конечно. Слов нет.

– Вот и он так сказал: «Слов нет, чтобы описать твою красоту». Младший брат моего отца – дядя Вова. Часто в гости заходил, по хозяйству помогал: дрова нарубит, крышу подлатает. Отец-то давно умер, надорвался от тяжёлой работы. Я, бестолковая школьница, неосознанно подменяя отца братом, улыбалась дяде Вове, заигрывала. Помню, в тот день дома никого не было, мать на работе, а на улице разыгралась невероятная гроза. Я плакала, висела на его шее. Он успокаивал, гладил по голове, целовал. Потом в него вселился гений развлечений, и он затеял секретную игру. Положил меня на выдуманное поле сражений: мы лежали будто в глубоком снегу, выслеживали фашистских диверсантов, прижимались, грелись, и было хорошо от его близости и ласки. «Тихо, молчи, – шептал мне в ухо, – если фашисты тебя заметят, будет плохо». И он показал, как мне будет плохо: это действительно было больно и неприятно. Я плакала. «Ты же не хочешь этого? – уговаривал он меня и утирал мои слёзы. – Мы же разведчики, а не трепачи какие-нибудь. Мы будем молчать. Это будет наша тайна. Скажи, как здорово! Только ты и я! Если будешь хорошей девочкой, я придумаю ещё много игр», – говорил он, разворачивая газету с ирисками без обёрток. После того случая дядя Вова стал приходить чаще, но однажды мама вернулась с работы раньше и застала нас за игрой.