– Ты идиот! – вскричала девушка и выбросила чашу за пределы светового круга.

Мрак тут же поглотил ее, будто и не было. А в душу парня закралась еще и горькая обида, на пару с полным разочарованием: и сама не попробовала, и ему не дала испить. Он отвернулся, напряжение сковало его плечи, даже стало больно. За что ему такое? Всю жизнь он ждал встречи с прекрасной возлюбленной, а оказался навеки связанным с этой неприятной во всех смыслах девицей.

Амаль почувствовала напряжение Мираса. Надо же, какой нежный! Хотелось фыркнуть насмешливо, но что-то мешало. Напротив, внутри откуда ни возьмись родилось чувство вины. Девушка развернулась к Мирасу и похлопала его по плечу:

– Это был яд.

– Что? – он так резко обернулся к ней, что Амаль отшатнулась и едва не вывалилась за пределы светового круга, парню удалось вовремя подхватить ее под локоть. – С чего ты взяла?

– Потому что я пила его сама. В малой дозе это питье считается лекарством, расслабляющим тело, но я сливала его во фляжку, чтобы хватило для другого, – призналась девушка, потупившись.

Мирас нахмурился, представив себе, для чего могла использовать яд эта непредсказуемая девица, явно для того же, для чего использовали его служители Храма – извести кого-нибудь.

Но Амаль, помолчав немного, добавила:

– Я просто очень устала жить.

Теперь уже ахнул Мирас. Жизнь, это свеча, зажженная Богом, и не человеку решать, когда ее потушить. Видимо, отношение юноши почувствовала Амаль:

– Не обвиняй меня. Даже надев мое платье, ты не станешь мной, чтобы судить наверняка.

Он смутился и кивнул. Была правда в словах девушки. Его душу связали с ее душой, но что творилось в ней – парень не ведал.

– Тебя растили в богатой семье, я видел. Погребальное покрывало расшито серебром и жемчугом. Мать твоя безутешна.

Амаль поморщилась:

– Не мать – Рамина мне мачеха. Она вышла замуж за моего отца, войдя в наш дом с двумя своими дочерями. Я не видела от нее ни любви, ни внимания. Она занималась лишь своими родными детьми. Пока отец ходил с караваном, я росла сама по себе, но стоило ему вернуться, Рамина находила повод очернить меня перед ним, гадина! К счастью, родитель ей не верил. А когда заболел и почувствовал, что дни его сочтены, составил завещание так, что, если я испытаю от мачехи хоть какие-то лишения, ей и ее дочерям не достанется на содержание ни гроша. Негодяйке пришлось смириться. Год мы жили с ней в состоянии холодного мира. А потом мое тело разбил необъяснимый паралич. Рамина пригласила кучу лекарей, испугавшись, что в моей болезни обвинят ее, но те, хоть и разводили руками, точно подтвердили, что мачеха к моему недугу не причастна, возможно, причина – тоска по отцу. С того дня я лежала в своей комнате, окруженная десятком сиделок и слуг, беспомощная, как младенец. Мне прописали лекарство, говоря, что капли яда вытравят болезнь и разгонят кровь по моему телу, но я не чувствовала облегчения. Однажды в особенно тоскливый день мне пришла в голову мысль использовать лекарство для побега. Я не глотала его, а сплевывала во фляжку отца, хранимую мной, как память о нем. Когда накопилось достаточно – выпила.

Девушка сникла после своего рассказа. Мирас заметил, как беспомощно, будто сломанные крылышки, топорщатся ее лопатки, как уныло висят пряди волос вдоль бледных щек.

– Твоя душа бы не нашла покоя, – шепнул парень. – Ей бы пришлось вечно бродить по свету, ища искупления за свой поступок.

– Да, – кивнула Амаль. – Но это ли не свобода, после четырех стен и клочка неба с рваными облаками за окном – единственное, что позволила мне мачеха!

И такое неистовство послышалось в ее словах, что, казалось, повеял ветер. Он звал за собой. Во тьму. Манил бесконечными дорогами, неоткрытыми землями, странствиями и страстями. Только разве возможно прочувствовать их, будучи неприкаянной душой? Зная, что все человеческое отныне не для тебя? Что родные твои при виде тебя ощутят лишь страх и сомнения в своем рассудке?

Мирас не сдержал порыва и обнял Амаль. Она дернулась поначалу, а потом смирилась и доверчиво, свернувшись маленьким клубочком, прижалась щекой к тому месту, где раньше билось сердце.

Сидя в объятиях друг друга, Амаль и Мирас задремали. И сон в послесмертии ничем не отличался от того сна, когда они жили, разве что спали они не на перинах и простынях. Проснувшись почти одновременно, обнаружили, что световой круг немного вырос в диаметре, теперь можно было не скрючиваться в три погибели, сесть удобнее, а если не хочется, встать и размяться за пару-тройку шагов.

– А ты? – вдруг поинтересовалась Амаль. – Чем жил?

Мирас задумался. Главной мечтой и надеждой его жизни – являлось найти предсказанную суженную. Но правильно ли будет это рассказывать девушке, ставшей его женой в послесмертии? Не огорчит ли ее эта весть?

Пока он размышлял об этом, Амаль, подняв лицо и воздев руки попросила яство, которое ее отец готовил лично, и флягу с водой. Мирас едва успел подхватить рухнувший на него с небес горячий пирог, ароматный, истекающий мясным соком, обжигающий пальцы. Фляга же, запотевшая от ледяной воды, просто свалилась рядом, хорошо, что не на голову.

Амаль оборвала подол одной из юбок и расстелила наподобие скатерти, давая Мирасу возможность положить пирог. Они ломали его и ели, без ножа и вилки, запивая прямо из фляги, будто бродяги, не ведающие приличий. Отсутствие приборов нисколько не смущало молодоженов. Напротив, происходящее даже нравилось им. Или они были настолько голодны?

– Твой отец и правда пек такие пироги? – насытившись, поинтересовался парень.

– Несколько раз, – кивнула девушка. – Когда мы еще жили вдвоем, ведь моя мать умерла при моем рождении. Или, когда он уже женился на Рамине, но нам хотелось насладиться общением друг с другом, и мы уходили в путешествие, через лес, по затерянной тропе, к охотничьему домику, и проводили там час или день, или три. Мачеха и ее дочери считали такое времяпрепровождение скучным и плебейским. А нам нравилось. Отец разжигал камин, месил тесто и пек такой пирог, – она со вздохом положила в рот последний кусочек, прожевала. – И запивали мы всегда сладкой водой из протекающего рядом с домиком ручья. Вкус детства. А что насчет тебя?

Мирас вновь посчитал неуместным рассказывать, какими яствами его баловала матушка: простыми, но приготовленными от души, с оставленными лучшими кусочками для любимого единственного сына, ведь у Амаль материнской любви не было. Юноша просто коротко пожал плечами, мол, ничего особенного.

Настаивать Амаль не стала. Допила последний глоток воды из фляги и без особых раздумий выбросила ее во тьму. Та поглотила вещь с тихим чавком, на миг показавшись зверем, выжидающим, пока его побалуют лакомством.

Но, оказывается, Мирас рано расслабился. Амаль села, глядя ему прямо в глаза, и приговорила:

– Однако хоть что-то же я должна знать о тебе, муж мой, – с особым упором, иронией выделив обращение.

Да, как ни прискорбно осознавать, он супруг этой девушки, и она сейчас разделила с ним сытную трапезу, они заключены вместе в Вечном Мире, который оказался ограничен для них живым, казалось, пятном света. Парень прикинул, что может поведать о себе, не задев тонких струн души девушки, прочистил горло, будто готовился к долгому повествованию:

– Я родился далеко от твоего города. Жил не в такой роскоши, как ты, но моя семья не голодала, – он решил упустить тот момент, что его семья состояла лишь из него самого и матери, которая была единственной дочерью местного учителя и женой не слишком известного в мире художника, умерших в один год от страшного мора, не увидевших внука и сына соответственно, но оставив после себя дом и небольшое наследство, разумно тратив которое, можно жить, не бедствуя. – Любил читать, пытался рисовать. А однажды отправился в путь, – Мирас запнулся, – повидать свет, но на меня напали разбойники, ограбили и бросили на дороге, посчитав, что я умер. Очнувшись, я дополз до ворот Храма, в котором потом нас и сочетали браком.