Прихожанка Храма – женщина с заплаканными глазами – поправила платок, беспокойно оглянулась по сторонам и быстро опустила в чашу для подношений несколько монет. Те звякнули друг об друга и улеглись на дно, только одна отчего-то особенно долго задержалась на ребре, а потом мягко легла аверсом сверху. На Мауни вытаращился поблескивающий золотом глаз изображенного божества.

– Можно нам, – женщина запнулась, не решаясь, – особенную церемонию?

Монет было много, не меньше десяти, крупного номинала. Прихожанка тоже выглядела богато: в шелках с головы до пят, маленькие ступни скрывали сапожки из мягкой, расшитой узорами кожи, руки не знали более тяжелой работы, чем держать в руках перо, кисть или иглу. Мауни сделал вид, что задумался, хотя ответ напрашивался сам собой – таким, как эта женщина, не отказывают.

– В чем заключается церемония? – промурлыкал, наконец, кротким взором окидывая ее снизу вверх.

– Ночью преставилась моя дочь, – с тяжелым вздохом начала прихожанка, из ее глаз потекли крупные слезы, она торопливо утерла их, будто считая неприемлемым выказывать на людях эмоции, – девица шестнадцати лет. Ей бы перед захоронением провести обряд венчания, ну, чтобы душе не было так одиноко в Вечном Мире, – она неожиданно громко всхлипнула и обеими руками зажала беспомощно искривившийся рот.

– Я понимаю вас, – кивнул Мауни и сочувствующе улыбнулся. – Жених согласен?

Прихожанка сначала вытаращилась на него, а потом замотала головой, так, что даже начал сползать платок, приоткрыв забранные в сложную прическу волосы.

– Нет-нет! Какой жених? Моя дочь давно болела, последние два года совсем не вставала с постели. Нам бы неженатого молодого человека, для обряда, – она завозилась под своими шелковыми покровами и извлекла еще пару монет, – мы готовы щедро отблагодарить Храм.

Теперь уже вытаращился Мауни. Обычно безутешные родственники, дабы ублагостить души не связанных браком почивших, сами приводили жениха или невесту, из числа давно знакомых и любимых, либо венчали с кем-то безвременно ушедшим, но тоже близким покойному. А тут…

Мауни едва проглотил рвущиеся наружу неприемлемые в этой ситуации вопросы. Например, не лучше ли тогда умершей девице спокойно уйти в Вечный Мир одной, чем быть связанной непонятно с кем? Или чем же так насолила матери несчастная, что та готова выдать ее замуж за первого встречного?

Вопросы роились назойливыми мухами и мешали сосредоточиться. Женщина не понимала затянувшегося молчания Мауни и смотрела на него теперь настороженно, даже испуганно, не ровен час, заберет из чаши монеты и направиться в другой Храм, то-то настоятель обрадуется.

– Мы уже к полудню подберем вашей дочери жениха, обряд проведет лучший наш служитель, чтобы душа девушки довольная покинула этот мир, – выпалил Мауни, опрометчиво обозначив сроки.

Прихожанка кивнула, поправила платок и сделала пару шагов в сторону, старательно прикидываясь, что не заметила, как ее монеты исчезли с чаши, смахнутые ловким движением. Только потом она молвила вновь:

– Мы прибудем в Храм к полудню, – и пошла к выходу.

Мауни не мог оторвать взгляда от змеившейся по брусчатке длинной накидке. Гордая, почти царственная поступь женщины… И их маленький Храм… Настоятель будет счастлив, получив монеты. И, наверняка, удостоит Мауни награды. Только где так скоро найти того, кто согласится стать женихом несчастной почившей девушки? И как бы сделать так, чтобы он не запросил слишком большую цену?

При Храме находилась небольшая лечебница, там постоянно обитал всякий сброд, из тех, кто не мог оплатить услуги хорошего доктора. Мауни понятия не имел, есть ли там неженатые мужчины, но у него особо и выбора не было, куда пойти на поиски.

Коротко обрисовав проблему встретившемуся ему на пороге лечебницы брату Хейко, огляделся по сторонам. В основном, там лежали, сидели, стояли одни старики, либо больные такого вида, что даже будь они трижды согласные стать чьим-то женихом, их не поставишь рядом с девушкой из богатой семьи. Мауни приуныл, во всех красках представив себя меж двух огней: настоятеля и матери почившей.

– Знаю! – хлопнул себя по лбу неунывающий Хейко, пожалевший собрата. – Третьего дня мы нашли на пороге Храма одного парня. Он совершенно безумен и тяжко болен, но выглядит довольно молодо. Если его отмыть, нарядить в приличную одежду и напоить, чтобы слова не мог выговорить, думаю, это решит твою проблему.

Хейко провел Мауни через всю лечебницу, мимо всех сирых и убогих, мимо стоячих, сидячих и лежачих, мимо терпеливо молчащих и тяжко стонущих, мимо ждущих и требующих, и ткнул пальцем в темный душный закуток, где на куче тряпья съежился в три погибели претендент на роль жениха. Тот был тощ, нищ и бледен, но, действительно, молод.

– Ты женат, сын мой? – поинтересовался, присев перед ним, Мауни.

Парень поднял на него огромные бездонные глаза и выговорил, задыхаясь, но довольно здраво:

– Моей матушке нагадали еще до моего рождения, что у меня будет только одна возлюбленная, которая пройдет со мной долгие годы и скрасит пребывание в Вечном Мире, но я пока не встретил ее. Я покинул родной край, отправившись на поиски своей возлюбленной, но по пути меня ограбили и едва не отправили на тот свет. Видимо, придется мне и после смерти скитаться неприкаянным, потому что не исполнил я материнских надежд.

– Думаю, я знаю твою невесту, которая скрасит твое пребывание в Вечном Мире, – слукавил Мауни, поглаживая болезного по голове.

Да, не похоже, чтобы у парня хоть когда-нибудь имелось что-то, чтобы привлечь внимание воров и разбойников, кроме надежды его матери. Видимо, поэтому несчастного и посчитали безумным. Мауни понимающе глянул на Хейко, а потом снова обратился к молодому человеку:

– Как имя твое?

– Мирас. Но откуда вам известно, что эта девушка именно моя возлюбленная, – вскинулся болящий. – При виде ее сердце мое должно отозваться и затрепетать, я услышу пение ангелов и почувствую, как уносит меня на крыльях любви!

– Сейчас мы подготовим тебя ко встрече с возлюбленной твоей, – терпеливо перебил его Мауни, – а уже потом, в полдень, ты дашь ей брачный обет, который свяжет тебя с ней в этом и том мирах.

Но Мираса это не устроило, он цеплялся за руки служителя и шептал из последних сил, что его не устроит любая девушка, что ему нужна только его суженая.

Хейко красноречиво прокашлялся. Мауни, не оглядываясь на него, бережно обнял больного парня, помогая ему подняться.

– Брат мой Хейко, не мог бы ты подготовить горячую ванну нашему сыну, праздничную одежду и легкий завтрак, – служитель похлопал по спине зашедшегося в кашле Мираса. – Через час юношу ждет судьбоносная встреча! – он только сейчас позволил себе ответить на взгляд Хейко, чуть заметно дотронувшись до звякнувшего монетами кошеля.

Когда полуденное солнце осветило внутренний двор Храма, Мауни вывел едва переставляющего ноги парня навстречу траурной процессии. За богато украшенным гробом, который несли четыре мускулистых раба, следовала скорбящая мать, под обе руки поддерживаемая двумя очаровательными заплаканными девушками, несколько разодетых дам семенили за ними, а также вышагивали мужчины с опущенными головами. Усопшую покрывал расшитый серебром и жемчугом саван.

Мауни подтолкнул вперед Мираса:

– Вот твоя возлюбленная!

Парень сделал шаг вперед, едва удержавшись от падения, приподнял саван… Лицо болезного перекосилось от ужаса, он воздел к небу руки и испустил истошный крик:

– Боже! Это не… – но тут же упал, как подкошенный.

Служитель в обрядовом облачении принялся зачитывать традиционные молитвы. Мауни поймал ободряющий взгляд Хейко, потом поднял лицо будто бы к небесам, но на самом деле к скрытому зеленью балкону, на котором с весьма довольным видом стоял настоятель, уже прикидывающий, куда направит щедрые подношения.