Раз Минерва сказала осмотреть всё, я продолжаю пачкать руки. В чае находятся чёрные, дурно пахнущие остатки. А вот банка для кофе скрывает совсем не зёрна.

Достаю на свет листы бумаги. Фотография и несколько страниц, исписанных зелёными чернилами.

– Я кое-что нашла! – кричу Квинту.

В комнате раздаются быстрые шаги, а затем – грохот.

Сунув бумаги в карман куртки, бросаю банки на столе и спешу назад. Комната и так выглядела ужасно, а теперь – в полу появилась дыра. Конечно, доски, ослабленные пожаром, не выдержали веса мраморного охотника с оружием. Почему я не подумала об этом раньше?!

Склоняюсь над дырой: Квинт лежит на рояле. Точнее на том, что было роялем, а теперь стало обломками досок и разбросанными клавишами. Замираю, глядя вниз, в чужую квартиру. Что делать? Нас заметили? Нас поймают?

– Уходи, – шипит Квинт, неловко вставая. Остатки инструмента жалобно скрипят и стонут. – Забери добытое, выйди через дверь и спускайся. Я встречу тебя на улице.

– Но… как ты выйдешь?

– Выломаю дверь, – я не знаю, что на это ответить. – Быстрее, пока кто-то не пришёл на шум!

Я не замечаю ступеней, бегу вниз, пока впереди не показывается дверь парадной. Толчок – и Квинт ловит меня за локоть, тянет в сторону. Мы скрываемся в соседнем дворе, и я наконец-то могу говорить.

– Нас заметили? Нас поймают?

Из горла вырывается сдавленный шёпот. Воздуха недостаёт и Квинт это замечает.

– Так. Не позволяй панике захватить себя. Дыши спокойно. Спокойно!

Я честно пытаюсь дышать медленнее и глубже. Раньше в моменты паники я чувствовала много вещей. Но главной всегда была пустота в лёгких.

Как и сейчас.

– Всё хорошо, – продолжает Квинт. – Нас никто не видел. Нас никто не найдёт. А если найдут, то не поймают.

Делаю резкий вдох, воздух наполняет грудь. Всё хорошо… Или хотя бы не ужасно и безнадёжно плохо.

– Легче? – спрашивает Квинт. У меня получается кивнуть. – Тебе нужно сесть, а то упадёшь.

– Да, – шепчу я.

Лавочек в этом дворе нет, зато мы находим ствол поваленного дерева – наверное, упало во время сильного ветра. Сидеть не очень удобно, но ёрзая на высохшей коре, не замечаю, как дыхание выравнивается. Если обернуться через плечо, я смогу увидеть разбитые окна того дома. Мы же сбежали и нас никто не увидел. Всё хорошо. Голос психиатра в голове снова пытается убедить меня в этом.

Теперь я могу залезть в карман и показать Квинту то, что достала из жестяной банки. Сначала старое, чёрно-белое фото.

– Это Собор, – говорит он. – Я знаю ангелов оттуда. Суровые создания.

У Собора есть другое название, но все называют его «Собором тридцати ангелов». Хотя ангелов тридцать три. Тридцать две статуи внутри и на фасаде, и последняя, тридцать третья – на самом верху. Золотой ангел, раскинувший крылья над Городом.

На фото женщина и мужчина на фоне Собора – улыбаются в объектив.

– Это и есть хранительница? – спрашиваю я.

– Да, только это очень старое изображение. А кто это с ней?

– Я думала, ты знаешь.

– Хотел бы я.

Второй лист – это письмо. Плотная бумага, витиеватый почерк, будто из старинной прописи, и – ни одного слова не понятно. Что это за язык – английский? Нет, скорее французский.

– Ты не знаешь французский?

В школе я даже английский не смогла выучить: в последних классах дебютировала шизофрения и стало не до занятий. Но я знаю, где искать помощь.

– На соседней улице есть статуя Ломоносова. Я могу показать ему письмо.

– Разделяй и властвуй, – говорит Квинт. – Я забираю фото, и мы ищем этого человека. А ты идёшь переводить письмо. Божественная Минерва будет довольна.

– Ты идёшь к ней?

– Нет, я же не должен разгуливать по Городу. Вернусь на постамент и передам фото птицам, – он встаёт с травы. – Проводить тебя домой?

– Я справлюсь, спасибо. И мне ещё нужно в букинистический, – прячу письмо в рюкзак. – Зайду к тебе, когда мы всё переведём.

Квинт салютует копьём и уходит. Пролетаю несколько кварталов на велосипеде и забираю нужные отцу книги. По пути домой делаю крюк и проезжаю мимо Собора ангелов.

Они всегда такие молчаливые. И всё равно, удерживая равновесие, я отрываю руку от руля, чтобы помахать им.

Утро встречает серым небом и таким же серым Городом вокруг. Снега всё ещё нет. Вспоминаю слова Квинта о закрытой на ключ зиме и гадаю: вдруг статуи не найдут виновного? Мы будем жить в вечной осени?

Мне бы встретиться с Минервой, богиня мудрости должна знать ответы на все вопросы, но отец просит остаться в магазине и помочь.

Завтракаю бутербродами и одновременно готовлю кофе. Заказы идут один за другим, не отрывая взгляд от плиты, отвечаю на вопросы по инерции.

– Можно мне кофе?

– С молоком или без? Может, добавить специи?

– Не знаю… А какие у вас есть?

Поднимаю глаза – и узнаю книжного Воришку.

– Здрасьте, – смущённо шепчет он.

– Что ты тут делаешь? – пальцы сжимаются на ручке бронзовой турки. – Опять пришёл за Достоевским?!

– Да. Ой, то есть, я пришёл его купить! Поспрашивал по букинистам, они рассказали, где найти это издание. А вы здесь работаете?

Он всё ещё выглядит безобидно. На шее клетчатый шарф, поверх толстовки – куртка. Как ему не жарко? На мне футболка, джинсы и фартук, и я мечтаю о прохладе.

– Там рядом крючки, можешь повесить куртку. Какой тебе кофе?

– Не знаю, я в нём не разбираюсь.

Киваю и ставлю на огонь турку. Классический рецепт: арабика, несколько крупинок соли и палочка корицы. И немного сливок – смягчить вкус, но не забить его.

Воришка пытается расправить смятую толстовку. Ставлю перед ним чашку и говорю:

– Выпей кофе, и я позову отца. Он достанет книгу из витрины.

– Спасибо! Это магазин вашего отца, да?

– Да, – вспоминаю ещё кое-что. Отец не просто так держит некоторые книги в закрытой витрине. – Это издание, оно очень дорогое.

– Не страшно. У меня есть деньги, я могу потратить их на книги. Честно говоря, – он вертит в руках чашку. – По большей части я трачу их именно на книги.

– Тогда зачем ты их воруешь?

– Тише! Пожалуйста! – чашка опасно дрожит. – Я об этом не говорю.

– Но, если это проблема, тебе нужно о ней говорить.

Если ты будешь молчать, однажды найдёшь себя на чердаке соседнего дома, в порванном свитере и босиком. Окно будет распахнуто, а ты стоять у подоконника, желая взлететь – или наконец упасть вниз, далеко вниз.

– Нет. Я… Вы не так поняли. Обычно я покупаю книги. Но временами я вижу книгу, и она зовёт меня. Я так хочу её, не могу справиться. Пытаюсь, но не всегда могу. – Он смотрит мне в глаза. – Мне жаль, если я вас обидел. Простите.

Сложно простить неделю поисков книги и вранья отцу. Но он хотя бы пытается.

– Принимаю извинения.

– А ещё я не могу отпускать книги. Мне нужен этот Достоевский. Я хочу его назад, – Воришка отодвигает пустую чашку. – Где он?

Я зову отца.

Справившись с утренним наплывом, я получаю свободу. Прячу письмо в карман, накидываю куртку, выхожу из магазина. Велосипед не беру, нужно пересечь всего один квартал. Там – гимназия, во дворе которой стоит статуя Ломоносова. Он, как никто другой, понимает, насколько важно тянуться к знаниям. А ещё умеет говорить по-французски.

Но всё, что я нахожу – пустой постамент. Дворник собирает опавшие листья с тротуара. Не знаю, к кому ещё обратиться:

– А где Ломоносов?

– Кто? Статуя? Его увезли на реставрацию.

Почему так невовремя? Минерва, Квинт, все статуи ждут, что я помогу с переводом письма.

– Надолго?

– Да где-то месяц ещё, может, дольше.

Он уходит, унося метлу и яркие листья; я остаюсь с пустой нишей. Кто ещё знает французский? У нас же нет статуи Жанны Д’Арк? Может, съездить к университету, там много разных бюстов…

– Что вы делаете?

Прижимаю письмо к груди. Книжный воришка снова в куртке и шапке, хотя на улице совсем не холодно. В руках у него пакет с названием нашего магазина – полный книг.