С каждым днем плавания всё сильнее чувствовал Джексон, что его неудержимо влечет к себе Джуди. Эта девушка, такая светлая и открытая, носила в себе, как величайшее сокровище, непостижимую для Ральфа тайну. Она знала тот Путь, который постоянно ускользал от Ральфа. Она сумела гармонично соединить в себе высокую сострадательную любовь и стойкую отрешенность от земных привязанностей, которые на определенном этапе становятся кандалами. Образ стремительной чайки, нарисованный Брандиром, как нельзя более подходил для этой девушки.
Видно было, что и Джуди испытывает к Джексону доверчивый и дружелюбный интерес, и он очень надеялся, что это не только потому, что в её семье из него сделали кумира, героя и спасителя. Ральф сознательно выбирал себе вечерние вахты у штурвала, дожидаясь, когда девушка освободится от работы на камбузе. Для него крепкой радости полны были минуты, когда он видел её выходящей за водой или выносящей ведра (правда, большей частью воду таскал преданный Донован), когда она развешивала на леерах выстиранное белье, матросские робы и полотенца, когда слышны были звуки перемываемой посуды, ласковых нотаций корабельному коту или тому же молчаливому Доновану, который рад был быть у неё на положении кота. Закончив работу и закрыв камбуз, она поднималась к Ральфу в кокпит, просясь за штурвал, а если его сменяли раньше, то Ральф дожидался её, покуривая на рострах, и при хорошей погоде они могли беседовать там до глубокой ночи. Джуди охотно отвечала на все вопросы, в том числе и о себе, но умела при этом с пленительной скромностью переводить разговор с собственной персоны на рассказы о событиях, ею наблюдаемых, или о людях, окружавших её при этих событиях. Наблюдения и размышления её были всегда очень интересны, глубоки и как-то особенно чисты и светлы. Они отражали взгляд на жизнь души целомудренной, высокой и цельной.
Во флорентийской католической женской гимназии она изучала филологию и историю, в Оксфордском университете (по настоянию отца) – юриспунденцию, но крылатую душу её всегда влекло к себе море. На борту шхуны девушка чувствовала себя как рыба в воде. И бортовая, и килевая, и грозная штормовая качка ей были нипочём. Грозы, ливни и шквалы вызывали у неё восторг, как проявление силы и величия Бога. Звёздное небо тропиков, яркая лазурь рассветов, нежное марево ласковых закатов будили в её чудесной душе резонанс стихов и песнопений. Джексон не раз видел, как, беспечно перекинувшись через планширь, цепляясь лишь пальцами ног за кнехты, она кормит из рук остатками еды тунцов и дельфинов. Чайки едва не садились ей на плечи, когда она чистила рыбу на ветерке палубы. Охотно вставала она и за штурвал, обладая врожденным тончайшим чутьем на изменение ветра. Ральф заметил, что Брандир всегда советовался с нею в преддверие штормов, и если Джуди говорила, что стоит спустить верхние реи и стеньги, то капитан мрачнел и слушался беспрекословно, по опыту убедившись, что прогнозы племянницы сбываются всегда.
Ральф так и не смог понять той странной шутки, которую сыграла судьба, придав двум женщинам такое почти пугающее сходство. И в облике, и в чертах характера леди Джулии и Джуди было много общего, роднящего их. Порой Ральфу до обмирания казалось, что Джуди просто разыгрывает его, умалчивая о своём путешествии на борту «Пассата» в роли прекрасной англичанки. У неё были для этого все возможности и задатки: красота, изящность, образованность, знание языка и манер, романтическая натура и высокое благородство души. Но ни разу – ни взглядом, ни голосом, ни случайной оговоркой – не выказала Джуди, что когда-либо встречала Ральфа прежде. С первой же минуты она относилась к нему с той ровной и милой приветливостью, какой встречают хорошего друга семьи, о котором давно наслышаны. Плавание на «Розе ветров» способствовало их сближению, и всё же Джексон чувствовал, что никогда не сможет рассказать ей об Острове и о себе то, чем поделился с леди Джулией. Тогда, на палубе «Пассата», в себе и в леди Джулии Ральф ощутил пронзительное родство душ ищущих, и роднили их незавершенность поиска, тревожное, болезненное состояние душевной неуспокоенности. Он не мог знать, чем томилась душа леди Джулии, но уже то, что она поверила ему сразу и не сочла сумасшедшим, говорило о многом. Чем бы он ни болел – состояние боли было ей отлично знакомо.
Совсем иное было - Джуди. За её внешней светлой умиротворенностью дышала здоровая душа человека достигшего. Ральф боялся не насмешки или осуждения: его и манила, и пугала её мудрость, ласковая всепонимающая мудрость матери над постелью заболевшего ребёнка. Целительным бальзамом для истерзанной невзгодами души, надежною лагуной для вынесшего лютый шторм корабля, спасительным огоньком для гибнущего странника, казалось, сияли иногда эти лучистые глаза, веявшие небесной тишиной и миром. Но при всем своем желании Ральф не мог обмануться относительно прочности той незримой стены, что стояла между ними. Он ощущал её всем своим существом. Такая стена отделяла бы земного человека от ангела, на время облачившегося в плоть. Таинственная мудрая сила просвечивала в настойчивых и молчаливых вопросах лучистых глаз: разве покоя искал ты, выбрав путь по морю? безветренной лагуны, где обвисают паруса? уютного домашнего камина?.. Благоговейный трепет охватывал тогда его душу, словно она была прозрачной для её всевидящих глаз, в которых не было ни слова укоризны, но кроткая печаль и недоумение.
Он мучился, пытаясь найти хотя бы соломинку, что мостиком легла бы между их сердцами, и обрывающимся сердцем уже понимая, что его сокровенные вопросы останутся без ответа. Точнее, ему отвечали, и отвечали охотно, но, как имеющему уши слышать и не слышащему, - одними притчами. Он чувствовал себя младенцем. Его не устраивала простота её ответов, хотя отлично понимал Ральф, что истина и должна быть именно простой. Но на его вопросы типа: «Как дойти?», ответом было неизменное - «Иди!» Это было мудро, потому что дорогу действительно найдет и осилит лишь идущий. Но Ральф-то жаждал координат и лоций… Он видел, что Джуди ощущает его боль и беспомощность. В такие минуты она становилась особо ласковой и чуть-чуть виноватой, как любящая младшая сестрёнка, внезапно начинала рассказывать множество смешных морских курьёзов, на слушание которых, как на запах спиртного, неизменно сползалась вся команда, а Брандир, большой их любитель, размягчившись, неизменно пускал по кругу винную баклагу. Напряжение спадало, Ральф смеялся вместе со всеми. Он ещё не понимал, что особо ценят только то, что потеряли.
… В то утро Ральфа разбудил крик рулевого О´Гирса:
- Земля! С правого борта, впереди, под ветром вижу остров!
Ральф был подвахтенным и только лег с ночи. Его тряхнуло, как ударом. Меньше, чем за полминуты, он оделся и выскочил на палубу. Шхуна шла левым галсом, сильно накренясь на правый борт. Шипящие пенистые валы летели через планширь на палубу, вылизывая её и стекая через шпигаты, чтобы через секунды снова окатить брызгами до реев. На баке, рядом с тремя вахтенными матросами, уже стоял капитан. Все молчали.
- Карту! – не своим голосом прохрипел Брандир. Но тут же дёрнул головой:
- Отставить!.. не видел я эту карту, что ли… Святая Дева!.. Что это, Джексон?..
Ральф молчал. Не хуже капитана он знал, что на такой широте не может быть никаких островов ещё три с половиной тысячи миль…
Но остров был. Он приближался. Словно из бездны моря поднимались серые отвесные скалы, издали похожие на коренной зуб. У их подножия ярился белый от бешенства прибой.
- Спустись под ветер, О´Гирс! – приказал Брандир. И оглянулся. – К повороту!
Матросы кинулись выполнять приказ. Заскрипели блоки медленно поворачивающихся парусов, рулевой налег на румпель, и шхуна, которой ветер ударил теперь в корму, стремительно понеслась вдоль западной оконечности острова. Капитан скомандовал убрать паруса фок и марсель, чтобы уменьшить скорость, и послал матроса за лотом для измерения глубины.
Остров надвигался, занимая собой уже полнеба. Больше всего напоминал он крепостную стену цветом камня и отвесностью. Брандир не верил своим глазам. Лот не показывал дна. Дна и не могло быть, шхуна шла над территорией глубокой океанской впадины. Даже если бы со дна её каким-то чудом забил вулкан и бездна выплюнула бы на поверхность остров, он имел бы совсем другой вид.
