— Остаток той ночи и следующие несколько дней прошли как в тумане, — продолжила она. — Я разговаривала с полицией, социальными работниками, психиатром. Все они спрашивали, что случилось. Слышала ли я что-нибудь? Видела ли что-нибудь? Где был мой отец? Мои родители ссорились? Я ничего не могла им сказать. Чувствовала себя оцепеневшей.

— Боже, Кэтрин. — Он наклонился и убрал волосы с ее лица, затем обхватил ее голову ладонями. — Тебе не обязательно продолжать.

— Мне нужно. Я никогда никому не рассказывала о той ночи — ни другим детям в приемных семьях, никому.

Дилан не знал, хочет ли он быть ее доверенным лицом. Он боялся подойти ближе. Но она отчаянно нуждалась в том, чтобы сбросить с себя бремя, которое так долго несла. И ему придется его принять. Он многим ей обязан.

— Я слушаю.

— У отца было алиби — женщина, сказавшая, что у них с ним роман, и что он был в ее постели в ночь убийства мамы. Полиция, однако, не поверила ни ей, ни моему отцу. На нем висела история злоупотребления наркотиками, и он уже два или три раза сидел в тюрьме за нападение. Работал от случая к случаю, и каждый работодателей говорил, что у него взрывной характер. К тому же, примерно полгода назад в службу спасения поступил звонок от мамы, когда отец ударил ее по лицу. Она решила не выдвигать обвинений, так что в отношении него ничего не предприняли.

Кэтрин облизнула губы.

— Ты должен понимать, что все это люди рассказали мне позже. Мне было всего шесть лет. Я ничего не знала об их отношениях, а если бы и знала, то не могла этого вспомнить. Полиция и окружной прокурор сделали все возможное, чтобы заставить меня назвать убийцей моего отца, но я не могла вспомнить. Не была уверена.

Слеза скатилась по ее щеке, и девушка стерла ее резким движением.

— Кэтрин, мне так жаль, — выдохнул Дилан, проводя большим пальцем по ее напряженной челюсти.

— Они сказали, что он ее избил и ударил кухонным ножом двадцать семь раз, — продолжила она холодным голосом, будто ужас трагедии больше не касался ее, но Дилан знал, что она возвращалась к ней каждую ночь. — Полиция сказала, что насилие было невыразимым, и, возможно, именно поэтому я не могла говорить об этом. В конце концов, улик, чтобы посадить отца в тюрьму, оказалось недостаточно, — ни орудия убийства, ни ДНК, ничего, — так что он вышел сухим из воды. Пока велось следствие, меня отдали в приемную семью, и после того, как обвинения были сняты, я подумала, что он может прийти и забрать меня, но он этого не сделал. Больше я его никогда не видела. Однажды я спросила социального работника, и она сказала, что его след потерян, и что по прошествии достаточного времени, если он не появится и они все еще не смогут его найти, его лишат родительских прав, чтобы меня можно было удочерить. Конечно, никто не хотел удочерять травмированную маленькую девочку, чей отец — вероятный убийца, так что вопрос был спорный.

— Не понимаю, как твоему отцу могло сойти такое с рук. Он должен был оставить свои отпечатки на месте преступления, и если это была такая кровавая, такая жестокая драка, я удивлен отсутствием ДНК.

— Его отпечатки пальцев нашли в доме, но он там жил, так что это не делало его убийцей. Очевидно, на ее теле не обнаружили никаких следов ДНК, иначе, я уверена, с этим что-нибудь сделали. Хотя это произошло двадцать четыре года назад, и я не знаю, какие тесты тогда проводили.

— Итак, твои сны… они о той ночи, да?

— Долгое время были о ней. Я всегда просыпаюсь в 4:44 утра — думаю, именно тогда умерла мама. Я верю, что крики, которые слышу у себя в голове — мамины.

Дилан долго смотрел на нее, задаваясь вопросом: стоит ли ему расспрашивать дальше, но они зашли так далеко.

— Как думаешь, как тебе удалось спастись?

— Никто не знает. — Кэтрин встретила его пристальный взгляд, и в ее глазах промелькнули призрачные тени. — В подвале, где располагалась прачечная, в задней части шкафа нашли мое одеяльце. Там я, должно быть, и пряталась. Один из психиатров предположил, что, если мой отец был под кайфом, он мог забыть обо мне или просто сдаться, когда не смог меня найти.

Она выдержала паузу, делая еще один вдох.

— Долгое время я боялась, что он вернется и закончит работу.

— Он — тот монстр из твоих кошмаров.

Кэтрин кивнула.

— Да, но когда я стала старше, сны изменились. Они были уже не о той ночи. Я не слышала его голоса и не видела маминого лица. Я видела, как убивали других людей. Слышала их мольбы о помощи. Возможно, потому что была вовлечена в этот особый вид насилия, не знаю. Но, как я уже говорила тебе раньше, кошмары часто вообще не имеют смысла, и я, конечно, не могла никому помочь. Я не смогла остановить убийство родной мамы, что уж говорить о других. — Она сделала паузу. — Есть кое-что еще.

— Я почти боюсь спрашивать.

— У мамы тоже были видения. Так сказала одна из соседок. Она слышала, как мой отец не раз говорил, что в маме живут демоны. Соседка думала, что, возможно, он пытался изгнать их из нее.

Дилан почувствовал тошноту от того, как ее слова вызвали образ ее невинной матери, с которой этот монстр так жестоко обошелся. И Кэтрин видела все это. Неудивительно, что ее наполняла такая густая тьма и страх наступления ночи. Мысленно она переживала убийство снова и снова, мучаясь чувством вины за то, что не смогла добиться справедливости для своей матери — женщины, наделенной тем же даром, что и она.

— Это не твоя вина, Кэтрин. Ты не можешь винить себя в том, что случилось с твоей мамой.

— Все так говорят, — ответила она глухо, в ее глазах клубился мрак. — Но я знаю правду.

— Ты не смогла бы помешать ему убить ее. Ты была ребенком, немногим старше младенца.

— Я могла бы рассказать о том, что видела. Заставить его заплатить за то, что он сделал. Отправить в тюрьму на всю оставшуюся жизнь.

— Сомневаюсь в этом. Показаний шестилетнего ребенка было бы недостаточно, чтобы осудить его, по крайней мере, без других доказательств. Ты была не надежным свидетелем. И всегда существует вероятность, что ты ничего не видела. Может, все это время ты пряталась.

— Я тоже говорила себе это. Но не думаю, что это правда. — Ее голос упал до шепота. — В глубине души, мне кажется, я знаю, что произошло. Но, похоже, не могу выпустить это из глубин сознания. Воспоминание заперто внутри меня.

— Потому что оно слишком ужасно, чтобы помнить, вот почему. Мне жаль, что я заставил тебя рассказать эту историю. Не думай больше об этом.

Дилану хотелось бы вернуть назад последние пятнадцать минут и поступить по-другому. Он не знал, что теперь сказать, как ее утешить, поэтому просто обнял. Кэтрин опустила голову ему на плечо, и они оставались так несколько долгих минут.

Наконец, она подняла голову и отстранилась.

— Я не хотела тащить тебя за собой во тьму. Думала, мы просто займемся сексом и будем жить настоящим моментом. Но ничего не получилось.

Он одарил ее улыбкой.

— Может, тебе пора перестать сталкиваться с демонами в одиночку.

— Я говорю себе, что они ненастоящие. Страхи только в моей голове, созданные моим собственным разумом. Как я могу бояться саму себя? Никто не пытается меня убить… то есть, не пытался до сегодняшнего вечера, — поправилась она.

Дилан нахмурился при напоминании о том, что здесь, в настоящем, существовала реальная опасность, которой он ее подверг.

— Не следовало мне брать тебя с собой.

— Теперь слишком поздно сожалеть. — Она вздохнула. — Так, иди за содовой, а я оденусь, и мы сосредоточимся на твоих проблемах, а не на моих.

Теперь, когда она велела ему уйти, Дилан, как ни странно, хотел остаться. Он хотел раздеться, забраться обратно к ней в постель и попытаться вновь изгнать из нее тьму. Но по ее лицу он видел, что она уже отдалилась от него, и в ближайшее время он не вернется ни в ее голову, ни в ее тело. Он встал и направился к двери, затем остановился.

— Возможно, ты ни о чем не сожалеешь, но я сожалею.

— О чем? — осторожно спросила она.