Он вздохнул.

— Милая, в следующий раз ты пойдешь со мной. Или поедешь сюда без меня. На твой выбор. За неделю ты научишься большему, чем все эти люди за месяц.

— Я не хочу.

— Почему нет?

— Иррациональная паника.

— Ах. Правда выходит наружу. Тогда все решено. Мы поедем вместе.

Она прижалась к мокрой стене, желая, чтобы он отступил, но в то же время была ему благодарна.

— Мой паром подошел, — сказал он. — Еду в Китай. Встреча не по графику. Все равно попробуй, хорошо?

— Хорошо.

— Хороших выходных и помни, что любишь меня.

— И что ты любишь меня.

На этих словах они повесили трубки. В Гонконге сейчас следующий день, восемь часов утра, вспомнилось ей, и он скорее всего уже на терминале, отправляется в Китай, и этим утром, он скорее всего не бегал. Она решила не беспокоиться ни о его лекарствах, ни о лечении грудной клетки, ни о сотне других вещей, из — за которых она могла потерять сон. Ей нужно было присматривать за матерью и управлять офисом.

А еще ей нужно было найти платье.

***

Стью позвонил ей и сказал, что у него есть альбом. Все, что ей нужно было сделать, это принести обед, чтобы они смогли послушать фолк певца под пад — тай. Пока Стью распаковывал еду, она рассматривала виниловую пластинку.

— А компакт — диски тогда не использовали? — спросила Лора.

— И что это за веселье?

Конечно, у него был проигрыватель. Какой уважающий себя хипстер из Вильямсбурга полагался бы на МР3? Низкое звучание стало новым трендом — теплым, несовершенным и непостоянным.

Когда он открыл дверь, первое, что она заметила, это то, что от него приятно пахло, как будто он только что принял душ, потом надушился огурцом, затем надел чистую одежду и почистил зубы — все, что люди делали, когда они хотели произвести впечатление, не привлекая внимание.

— Ты уходишь? — спросила Лора.

— Позже.

— Как ее зовут?

— Не помню, да и это не важно. — Он протянул ей двадцати четырехсантиметровую пластинку в пластиковом пакете, который выглядел так, как будто его в девяностые разрезали. И лицо Сэмуэля Инвея занимало весь квадрат обложки. Все недостатки и выбившиеся волоски были тщательно отретушированы, рыжие волосы аккуратно собраны в хвостик у основания шеи. Белый воротник футболки едва касался нижнего края кадра. Его имя красовалось на самом краю.

— А теперь, — сказал Стью, снимая с пластинки обложку и стряхивая пыль кисточкой. — Причина, по которой я узнал этого парня двадцатилетней давности, заключается в том, что его музыка трансцендентна. Душераздирающая. Имею в виду, ты можешь рыдать под нее часами.

— Он ведь не американец?

— Конечно, нет. Размахивающий флагом бруниканец.

Он протянул ей обложку, на одной стороне которой курсивом были напечатаны слова песни. Она плюхнулась на кресло — мешочек и принялась изучать слова.

Где в тебе смех, детка?

Где в тебе любовь, детка?

В моем сердце лед, в сердце лед,

Лед от твоего холодного вздоха.

Это будет приятное, но бесполезное времяпрепровождение, подумалось Лоре. Это были песни о любви, и если бы они были для папы, от них бы ей стало плохо.

— Ты не знаешь, он писал их перед поездкой или уже в студии? — спросила она.

— Якобы он был блестящим импровизатором. Они были написаны на лету.

— В Нью — Йорке, во время посольства.

Стью поставил запись.

Она подарила мне двух себя

Одну с маленькими руками и большим сердцем

Другую, кружащуюся, пока не сгорит

И каждая на ниточке

Каждая на веревочке

Нет ничего, что привязало бы ее ко мне

Без нее нет песни

Нужно так много времени, чтобы узнать ее

Но руки у нас пусты

И мы все кружимся

— Я не знаю, чего ожидала, — сказала Лора. — Мне это мало что говорит. Может, двое ее — это я и Руби? Или я пряха с маленькими руками?

— Он был влюблен в кого — то. Это точно. Желание чувствуется в каждой песне. Это совершенно ясно.

Она наморщила нос. Для нее это было совершенно непонятно. Это звучало красиво, со скрипками и виолончелями на заднем плане, и Инвей с его хриплым пением. Вздохи между куплетам звучали как стоны кого — то с болями в животе, но ничего в словах не говорило ей, кто, что и где.

— Поставь вот эту «Прости меня».

— О. — Стью щелкнул пальцами. — Эта лучшая. — Он поставил иглу на пластинку со скрипом и шипением.

Прости, я смотрел на тебя

Прости, я забыл, что вас двое

Неполный ребенок

И то, через что я смотрел

Части нет

Она пропала

Часть, которая принадлежит тебе, все еще там

Я прощаю эту часть

Я прощаю пространство

Я прощаю пустоту

А кого простишь ты?

— Ха, — сказала Лора. — Последнее, о чем он должен петь — это прощение. Долбаный разлучник. — Она бросила обложку обратно Стью. — Этот парень был депрессивным. Ему бы антидепрессанты попить. Если это то, на что клюнул папа, это говорит о нем больше, чем о Инвее. — Она отложила обложку альбома, и достала свой блокнот.

У Стью брякнул телефон, и он с усмешкой начал что — то набирать в ответ. — Мне тебя жаль. — сказал он.

— Меня или девушку, с которой переписываешься? — на заднем фоне играл Инвей, а Лора продолжала что — то выводить в блокноте.

— Вы обе. В детстве вас учили быть принцессами и невестами, а когда вы становитесь женщинами, вы не знаете, как справиться с тем, что все, что вам нужно, — это секс. Общество вас все смешало.

— Мне нравится, что придумываешь все эти громкие протесты, что бы просто сообщить, что хочешь, чтобы тебя трахнули. Что происходит? Ты действительно нравишься какой — то девушке, и ты не знаешь, что с этим делать?

— Я бы знал, что с этим делать, если бы меня трахнули. — Он сунул в рот последний блинчик с начинкой и тяжело вдохнул, чтобы не обжечься.

— Но ты трахаешься.

— Не с ней.

— Но ты сидишь здесь, потому что? Она хочет быть единственной? Она — молодец, хорошо держится.

— Это больше похоже на репетицию брака, а это фейк.

— Я могу никогда не выйти замуж, но оставаться верной. Это не так уж сложно.

— Дама слишком много протестует.

— Как я чуть не начала встречаться с тобой? Ты всегда был такой свиньей?

— Нет. Раньше я был хорошим парнем. Но быть плохишом гораздо приятнее. — Он взял свой тайский чай со льдом и сел рядом с ней. — Что, черт возьми, ты рисуешь? Это не юбка.

Она подняла блокнот. Страница была исчерчена линиями, диаграммами и прямоугольниками с именами.

— Вот все. Джобет. Барри / Джереми. Принцесса. Мама. Самуэль. Папа. Брат Билл. Настоящее платье. Поддельное платье.

— Окей.

Во время разговора Лора рисовала линии и круги, и хотя ничто из этого не имело никакого реального смысла, для кого — либо, живущего за пределами ее головы, то, как она все это излагала, помогало ей думать.

— Я верю, что у Джобета было настоящее платье, потому что Ллойд согласился его застраховать. Я так же верю, что оно оставалось у нее, как она и говорит, семь месяцев. И она уже шесть лет живет в «Ирокезе». Полагаю, что все, о чем спрашивал Ллойд, было правдой, потому что они на одной стороне.

— Она обратилась к Бернарду Нестору в середине сентября, а это уже поздно. Но затем Нестор пришел к Барри, а Барри пошел к Джереми, и они стали партнерами. Все прошло на чистом ажиотаже. Подмену осуществил архивист. Нужно узнать у Барри его имя. — Она сделала пометку сбоку страницы. — Во всяком случае, я видела Варнаву на фотографиях мамы, и он не был похож на безрассудного и страстного человека. Мама сказала, что он был с женщиной по имени Генриетта, которая тоже не выглядела как поджигательница мира. Но мама могла ошибаться. Итак, допустим, Джобет говорит правду. Этот парень, Варнава, вернулся с принцессой, крутил с ней роман под носом у мужа, семь месяцев назад почувствовал какую — то ​​угрозу и отправить обратно платье, а затем умер в пожаре. Затем Джобет услышал о выставке в Метрополитене и пожертвовал платье для выставки. Что здесь не так?