– Я стою на пороге нервного срыва, – ответил я профессору.

– Бросьте! – махнул он рукой. – Нервных срывов не бывает вовсе. За этим термином стоит лень или осознание собственной никчемности. Не думаю, что за остаток ночи вы пришли к такому печальному итогу.

Я рисковал утонуть в словесной пучине. Профессор, как я уже понял, был большой любитель витийствовать. Широко расставив ноги, он насиловал эспандер, и мышцы лица от напряжения стягивались к затылку, отчего обнажались зубы.

– Превосходное упражнение, – прокомментировал он свое занятие. – Лечит, в буквальном смысле слова, все. От банального остеохондроза до умственной слабости.

– Вы на что-то жалуетесь? – гадко, но к месту пошутил я.

– Только вскрытие покажет, чем я болел при жизни. Но субъективные ощущения – как в тридцать лет.

– Вам можно позавидовать.

– Никогда и никому не завидуйте, господин директор, – назидательно произнес профессор, забрасывая эспандер на шею и вытирая взмокший лоб черным китайским полотенцем. – Зависть минимум на тридцать процентов укорачивает жизнь человека… Вы далеко собрались? Вам составить компанию?

– Мне предстоит прескучнейшее занятие, – ответил я профессору и состроил постное лицо.

– Воля ваша, воля ваша, – поспешил поставить точку на своем предложении Курахов.

Я улучил момент, когда Сашка повернулся к нам спиной и принялся расставлять на полке чистые стаканы, шагнул к профессору и тихо сказал:

– Постарайтесь до моего прихода оставаться здесь. Вы мне можете понадобиться.

Профессор, оставаясь неподвижным и выпятив губы, будто смакуя мои слова на вкус, вопросительно и в то же время с лукавинкой смотрел на меня, словно хотел спросить: "А что это вы задумали, и почему с таким загадочным видом?"

Мой вид, наверное, в самом деле был многообещающим, хотя я даже предположить не мог, о чем мне собирается рассказать Сашка.

Я тупо смотрел на пустынный берег и узкую полоску коричневых водорослей, на которые накатывали тихие волны, мгновенно впитываясь в них, как в губку. Санитар, стоящий позади капитана, закурил какую-то зверскую сигарету, испускающую ядовито-зловонный дым.

– Место не перепутали? – спросил капитан, отходя подальше от санитара.

– Нет, – ответил я и, чтобы милиционер не сомневался в моем ответе, поднялся по тропе на край обрыва, откуда хорошо просматривался весь заповедный берег. – Здесь она лежала! – крикнул я сверху. – Ошибка исключена!

Когда я спустился, санитар сидел в тени валуна, а капитан с задумчивым видом ходил по водорослям, глядя под ноги. Водоросли пружинили под ним, словно скрученная в рулон рыболовецкая сеть, из-под ботинок взлетали тучи дрозофилок.

– Когда они утонули? – спросил капитан, когда я подошел к нему.

Протокол нашего разговора никто не вел, но, тем не менее, я не стал отвечать на некорректный вопрос.

– Не знаю, утонули ли они вообще. Я этого не видел и не могу утверждать.

Милиционер усмехнулся:

– Ну, частный сыщик! Такой умный, что меня сейчас икота задушит. Я спрашиваю, когда они нырнули под воду?

– Приблизительно в полдень.

– А почему сразу не сообщил о случившемся?

– Я был уверен, что молодые люди просто дали деру. Они мне задолжали, и у них была причина расстаться со мной не простившись.

– И ты даже не попытался найти их? Развернул лодку и спокойно уплыл?

Капитан остановился и посмотрел на меня. Хорошо поставленный профессиональный взгляд милиционера – это когда не можешь понять, верит он тебе или нет, сочувствует или же бесстрастно загоняет в угол, где ты непременно вскинешь лапки кверху.

– Я пытался их найти, – ответил я. – Правда, акваланг мой был неисправен, но я достаточно хорошо ныряю без снаряжения.

– И как же получилось, что днем, при свете, ты не смог найти утопленницу, а ночью нашел?

– Этого я тоже не могу понять.

Капитан снова пошел по берегу.

– Странно, – произнес он. – Кому она могла понадобиться, правда?

– Правда, – согласился я. – Утопленница вряд ли кому может пригодиться. Живая девушка – дело совсем другое.

Странно было то, что я еще позволял себе шутить.

– А ты уверен, – медленно произнес капитан, – что она была мертва?

– Но я видел ее лицо! – ответил я.

– А если предположить, что это был макияж? Маска?

– Живой человек даже с макияжем должен чем-то дышать под водой.

– Ты же сам сказал, что девушка держала загубник во рту.

– Да, она его держала. Но мембрана легочника была порвана.

– Ну и что? – с несгибаемым упорством ответил капитан. – На вдохе можно закрывать отверстия легочника ладонью, а на выдохе – открывать.

– Но она не шевелилась! – продолжал я атаковать капитана.

– При тебе не шевелилась, а до тебя, наблюдая за лучом фонаря, шевелилась и спокойно дышала. Сколько времени она находилась под водой с того момента, как ты оказался с ней рядом?

– Минута. От силы – полторы.

– Разве на полторы минуты трудно задержать дыхание?

Я устал от него. Капитан изо всех сил старался показать мне, что я, как частный детектив, ничтожество, что в сравнении с ним я безнадежный тупица, потому как Ольга и Олег вовсе не утонули, а просто разыграл меня, идиота.

– Значит, занимался частным сыском? – спросил он.

– К несчастью, да.

– Не своим делом занимался! Тебе ясно?

– Я вас понял. Нет трупа – нет проблем.

– Что? – Капитан вытянул в мою сторону свой длинный нос. – У нас вся служба связана с проблемами, и милиции их бояться – все равно, что летчику своего самолета. Где труп? Кто, кроме тебя, его видел? На каком основании я буду возбуждать уголовное дело? Ложный вызов это называется. Умышленное отвлекание сотрудника милиции от своих служебных обязанностей. Ясно, частный детектив?

– Значит, вы мне не верите? – уточнил я, чувствуя почти что облегчение.

– Вот когда я буду располагать доказательствами того, что сегодня ночью ты нашел труп девушки, тогда, может быть, я тебе поверю.

У всех, кто меня окружает, странное и неординарное поведение, подумал я, провожая взглядом капитана. В том числе и у тебя, длинноносый.

– Э-э, командир! – позвал меня санитар, когда милиционер поднялся на обрыв и сел в "уазик". – А кто платить мне будет за ложный вызов? Пушкин?

В бытность, когда я возглавлял частное агентство "Арго" и с неугомонностью эрудита, кидающегося на всякую газету с кроссвордом, брался за уголовные преступления, подчас мешая милицию и раздражая ФСБ, то каждый раз убеждался в одной истине: преступление есть произведение криминального искусства, а значит, оно по-своему отвечает законам логики и криминальной красоты (да простят меня эстеты за этот термин!). Есть бездарные преступления, "сляпанные" патологическими мизантропами, либо в порыве эмоционального порыва или под воздействием наркотиков и алкоголя, но есть и талантливые преступления, где каждый шаг продуман до деталей, по-своему красив и гармоничен. Я встречался со всякими. Но эта белиберда, с которой уже сутки взбалтывалась моя жизнь, не входила ни в какую категорию. С одной стороны, было видно, что в поступках преступника есть замысел и расчет, а с другой не проглядывалось никакой логики.

Если предположить, что преступник был полным идиотом и ради банальной "обчистки" гостиничных номеров предварительно убивал жильцов, то почему он покусился на жизнь Марины, обойдя стороной профессора, номер которого надумал взломать? Следуя этой же логике, надо было исключить из числа злоумышленников, которые могли надрезать мембраны, Марину, несчастных молодоженов и профессора, который тоже стал жертвой преступления. Таким образом испортить акваланги теоретически могли трое: Сашка, Рита и священник.

Отец Агап жил у меня достаточно долго и, будь он нечист на руку, обязательно бы "засветился", так как беспрепятственно мог зайти в гостиницу, в кулинарный цех и за стойку бара, где совсем нетрудно запустить руку в кассовую коробку. Но этого ни разу не было.